Неожиданно для многих политическая жизнь России переместилась в область женской анатомии. Не в метафорическом смысле, а в самом прямом: наиболее жаркие дискуссии теперь ведутся не об Украине и Сирии и даже не о предстоящих выборах в Госдуму, а о матке и клиторе, о женском обрезании на Кавказе, о новом детском омбудсмене с «телегонией» и борьбой с абортами, о «возрасте согласия» и соблазненных школьницах 57-й школы.

Все началось с заявлений председателя Координационного центра мусульман Северного Кавказа Исмаила Бердиева, который объяснил варварскую практику женского обрезания в отдаленных аулах Дагестана желанием «успокоить прыть»: «Женщины от этого не перестают рожать. А вот разврата было бы меньше». В развернувшейся дискуссии священнослужителя поддержали православные фундаменталисты во главе с протоиереем Всеволодом Чаплиным, который выразил муфтию сочувствие по поводу «феминистического воя».

Дискуссия углубилась в подробности женской анатомии с назначением нового детского омбудсмена Анны Кузнецовой. СМИ быстро раскопали заявления Кузнецовой, жены священника и матери шестерых детей, в поддержку псевдонауки телегонии, которая утверждает, что клетки матки обладают «информационно-волновой памятью» и наличие у женщины разных партнеров ведет к «смешению информации», что влияет на «нравственную основу будущего ребенка». Правда, пензенские журналисты предположили, что интервью о телегонии давала полная тезка омбудсмена, психолог Анна Кузнецова, но даже если новый омбудсмен и не увлекалась паранаукой, то ее посты в соцсетях выдают в ней православного консерватора — сторонника «закона Димы Яковлева», противника абортов, суррогатного материнства, детских прививок и даже УЗИ как «платной мутации», которая разрушает здоровье обследуемого через 10–15 лет. «Недаром староверы прячут своих детей в сибирских деревнях», — пишет она на своей страничке во ВКонтакте.

В то же время благотворительный фонд Анны Кузнецовой «Покров» занимается тем, что отговаривает в консультациях женщин, принявших решение сделать аборт, от этого шага — то есть фактически стимулирует врачей идти на нарушение профессиональной этики и даже закона, ища предлоги, чтобы отказать пациентке в положенной ей от государства медицинской помощи, запугивая женщин и манипулируя ими. Социолог Элла Панеях, изучавшая деятельность фонда, называет это «репродуктивным насилием».

И наконец, приключился скандал с московской 57-й школой, где учитель истории (и, вероятно, не он один) на протяжении многих лет спал со школьницами, причем во избежание огласки и скандала этот факт скрывался ученицами, их родителями, школьной администрацией и даже СМИ, начинавшими расследование. И дело было предано огласке лишь благодаря посту в фейсбуке бывшей ученицы этой школы, журналистки Екатерины Кронгауз, что вызвало лавину аналогичных признаний из этой и других школ. Следует вспомнить, что эта волна прошла на фоне другой, охватившей ранее российские и украинские соцсети, — флешмоба #яНеБоюсьСказать, в котором тысячи женщин впервые в жизни говорили о пережитом опыте сексуального насилия, унижения и преследования. Явление женской речи — от избитых жен до школьниц, соблазненных учителем, — стало откровением для российского массового сознания: не потому, что все узнали что-то новое, а потому, что были нарушены речевые табу.

Подобный дрейф публичной речи в сторону сексуальности, физиологии и даже анатомии свидетельствует о том, что в общественном пространстве развернулась борьба за тело. Именно здесь, а не в вымышленной схватке с НАТО, не на границе Луганщины и Ростовской области, проходит фронт борьбы за «русский мир», линия противостояния гражданина и государства. Разворачивается наступление консервативных православных сил, за которым вырисовывается авторитетная фигура духовника Путина епископа Тихона (Шевкунова), которого иные называют чуть ли не современным Распутиным по степени его влияния на государственные решения, — говорят, именно он пролоббировал назначения нового министра образования и детского омбудсмена.

Впрочем, дело не в отдельных знаковых фигурах, а в формировании к концу третьего срока Путина широкого мировоззренческого консенсуса, нового контура власти, в котором прагматичных вестернизированных технократов типа бывшего министра образования Дмитрия Ливанова сменяют правильно подобранные бойцы идеологического фронта с православно-почвенной ориентацией. В этот контур вписываются и новый Уполномоченный по правам человека Татьяна Москалькова, предлагавшая после акций Pussy Riot и группы «Война» с замороженной курицей ввести в УК статью о «покушении на нравственность», и новый министр образования Ольга Васильева с «божествованием», которое она испытала от назначения на пост, и Анна Кузнецова с «телегонией», и новый глава Администрации Президента Антон Вайно со своими загадочными «протоколами» и прибором «нооскоп» для «изучения коллективного сознания человечества» и «регистрации невидимого» — в этой компании на хватает только печально знаменитых «фильтров Петрика».

Это все продукты последнего десятилетия, плоды кризиса научного знания и нового культурного состояния общества, где на телеэкране «Слово пастыря» соревнуется с «Битвой экстрасенсов», попы освящают космические корабли и астрологи ведут беременность вместо гинекологов. В Россию приходит постсекулярный мир и антимодернизационная повестка «нового средневековья» — видимо, именно она будет задавать идеологический тон в преддверии выборов 2018 года, обеспечивать лояльность элит и социальную стабильность в эпоху экономического кризиса и транзита власти. Здесь напрашивается параллель с периодами упадка империй: что Римской и Византийской, когда распространялись секты и гностические учения, что Российской империи накануне Первой мировой, эпохи Распутина и Блаватской, что Третьего рейха с его оккультной «Аненербе» и поисками Шамбалы в Антарктиде.

Навстречу этой антимодернизационной волне поднимается гражданская волна совершенно иного свойства, которую лучше всего характеризуют флешмоб #яНеБоюсьСказать и признания учениц 57-й школы, — стихийная сетевая модернизация, связанная с освобождением речи и снятием табу. Благодаря социальным сетям люди нарушают многолетний обет молчания и выступают со своими историями, которые подрывают авторитет главных патриархальных институтов — семьи и школы, диктат закрытых коллективов (будь то клан родственников или элитное учебное заведение). Они бросают вызов власти, которая гораздо сильнее, чем государственный Левиафан, и равно принадлежит державникам и либералам — это власть традиции, прописанная в самой грамматике языка, в страхе нарушения речевого этикета, в осуждении коллектива («все так делают», «не надо было провоцировать», «не стоит выносить сор из избы», «главное сохранить школу/семью»). Все эти фигуры речи хранят патриархальный контракт куда крепче ОМОНа и церкви — и против них и восстали эти первые, пока еще робкие флешмобы. Их языком является тело, это голос тела, которое заявляет о своей самостоятельности, зрелости, боли, страхе, праве на выбор и праве на речь.

В этом есть политическая логика. В условиях авторитарного режима и тотальной зачистки политического поля линия противостояния человека и власти смещается в область тела как последнего фронтира, которое государство еще не может присвоить подобно тому, как присваивает оно себе наши политические и гражданские свободы. В ответ на биополитику власти, как называл ее Мишель Фуко, возникает анатомический протест — как тот самый 65-метровый фаллос, что группа «Война» нарисовала на поднимающемся Литейном мосту в июне 2010 года. И неслучайно главным политическим художником современной России является Петр Павленский, который использует собственное тело как холст и как инструмент, отнимая его у государства и прочих машин контроля и предъявляя его в качестве последнего аргумента автономии индивида: он волен зашивать себе рот, отрезать мочку уха, закутывать себя в кокон из колючей проволоки, прибивать мошонку к брусчатке Красной площади — или просто жечь покрышки в Петербурге на акции «Майдан» или поджигать дверь ФСБ в Москве, спокойно предавая свое тело в руки подбегающей стражи.

Политическое искусство Петра Павленского следует рассматривать в более широком контексте нового постсоветского акционизма, сфокусированного на идее предъявления, трансформации и испытания тела художника — от акций в обнаженном виде Александра Бренера и Олега Кулика и представлений девушек украинской группы «Фемен», обнажающих свою грудь с политическими лозунгами на публичных мероприятиях, до легендарного перформанса «Войны» в Зоологическом музее («Ебись за наследника медвежонка») и «гинекологических» акций, в которых участница группы «Война» Елена Костылева засовывала себе в причинное место охлажденную курицу в супермаркете, а соратница Петра Павленского Оксана Шалыгина извлекала оттуда же свернутую в трубку книгу «Бомбастика» для вручения ее Зурабу Церетели в Русском музее (самого его на церемонии не было, и книгу вручили его дочери).

Проще всего увидеть за этими акциями простое хулиганство, эпатаж и пощечину общественному вкусу — что и сделала генерал-майор МВД Москалькова, требуя статьи о «покушении на нравственность». Но по сути это были акты десакрализации женского естества, снятия покрова тайны и священности, за которым веками происходили репрессии патриархальной цивилизации против женщины. И в этом смысле символом, лозунгом и брендом новой эпохи политического протеста стало название Pussy Riot — бунт женского естества.

Поэтому не стоит удивляться, что политические дискуссии в России вращаются вокруг «женских» тем. Исторически женское тело было куда больше репрессировано, маркировано и объективировано, чем мужское, и сегодня именно оно (точнее, его репродуктивные органы как вместилище традиционных представлений о роли женщины как машины для деторождения) становится ареной борьбы между биополитикой власти и анатомическим протестом отдельного человека; здесь гендерный бунт становится гражданским и политическим протестом. В сущности, это битва за суверенитет и за то, что мы под этим словом понимаем: суверенитет патриархального государства, который символизирует ритуальный провоз фаллического «Тополя» по московским улицам, или суверенитет личности, индивида, который зарождается все в той же гетевской Ewig-Weibliche, извечной женской глубине.