Я совершил удивительное открытие: мировое гомосексуальное лобби на самом деле существует. И оно действительно управляет миром, причем делает это в фоновом режиме, по умолчанию. Теплым осенним вечером я стоял на углу улицы Кастро в Сан-Франциско, в центре самого известного гей-квартала Америки, неподалеку от знаменитого гей-бара «Твин Пикс» со стеклянными стенами. По улице шла пестрая толпа, в которой попадались самые разные городские типажи — геи, трансы, фрики, квиры, престарелые хиппи, бродяги — и масса любопытствующих туристов вроде меня. Играла музыка, завывали полицейские сирены, мигали огни клубов, на балконах висели радужные флаги, и возникало ощущение, что этот непрекращающийся карнавал человеческих различий, показная эксцентриада — своего рода гений места, часть идентичности великого Города на заливе.

Ужинать я отправился в китайский квартал, где в ресторане Great Eastern подают, как уверяют, самые лучшие дим-самы на Западном побережье США и где пельмени на вынос как-то заказал Барак Обама. Чайнатаун Сан-Франциско — тоже самый знаменитый в Америке и самый старый. Мигранты из Китая прибывали туда с середины XIX века десятками тысяч, это были гастарбайтеры-мужчины, работавшие на строительстве Тихоокеанской и Трансконтинентальной железных дорог. История Чайнатауна полна ксенофобии (например, «Акт об исключении китайцев» 1882 года), пожаров и этнической преступности, но сегодня китайцы составляют 20% населения Сан-Франциско и являются одной из наиболее успешных его общин, а китайский квартал — одним из символов города.

Кремниевая, она же Силиконовая, долина родилась не на ровном месте, среди мягких холмов и безмятежных садов Пало Альто и Сан-Хосе. В ее основе лежал свободолюбивый дух Калифорнии, земли обетованной, куда тянулись фургоны переселенцев. Здесь и предпринимательский азарт фронтира, и стук колес дилижанса, и выстрелы винчестеров, но здесь же и немыслимый замес рас и культур: испанцы, англосаксы, скандинавы, китайцы, японцы, русские староверы — все искали счастья в этом золотом, нефтяном, а теперь и цифровом Эльдорадо. Но Калифорния — это не только золотая лихорадка, но и небывалая свобода нравов: гомон салунов, канкан-кабаре, сомнительные развлечения портовых закоулков Сан-Франциско. В бунтарские 1960-е в теплом климате Калифорнии расцвела революция хиппи — как пел Скотт Маккензи в неофициальном гимне контркультуры шестидесятых, «If you're going to San Francisco, be sure to wear some flowers in your hair». Там же произошла первая гей-революция, связанная с именем Харви Милка, и там же, в Сан-Франциско, в 1981 году началась эпидемия СПИДа.

Без всего этого (как, впрочем, и без масштабных государственных инвестиций США в технологию после «спутникового шока» 1957–1961 годов, без Стэнфордского индустриального парка) не могла бы состояться Кремниевая долина. Ее место — на бесшабашном Западе США, а не на чопорном Восточном побережье, хотя, казалось бы, на Востоке сконцентрированы лучшие интеллектуальные ресурсы страны, от Йеля с Гарвардом до MIT. Дело не в том, что хиппи, китайцы и геи как-то особо одарены, а под воздействием ЛСД происходят уникальные творческие озарения; дело в том, что в постиндустриальном обществе опыт многонациональности, толерантности и сексуальной свободы способствует расцвету предпринимательства, инновации и креативности. Человек, способный принять Другого во всей его непохожести, способен принять и новую бизнес-идею или профинансировать рискованный стартап. Дать кредит в 10 тысяч долларов на постройку компьютера в гараже, из которого затем вырастет империя Apple.

А если точнее, то речь идет об умении управлять сложностью. Постиндустриальные общества обладают повышенной плотностью горизонтальных связей, проявляют огромное многообразие моделей идентичности, религиозных, этнических и сексуальных практик, каждая из которых претендует не на господство, а на равноправие. Умение понять и принять эту сложность (в том числе через ритуалы политкорректности и толерантности, над которыми у нас в России так любят потешаться) дает ключи к управлению и моделированию сложности. В сегодняшнем мире все центры управления и порождения смыслов — Нью-Йорк, Лондон, Берлин, Париж, Барселона — отличаются мультикультурализмом (опять-таки любимая мишень для российских критиков Запада), широтой взглядов, терпимостью к разнообразию этносов, рас, религий и ориентаций. И не случайно сегодня мэрами крупнейших глобальных городов становятся открытые геи — Бертран Деланоэ в Париже, Клаус Воверайт в Берлине, Оле фон Бойст в Гамбурге, Глен Мюррей в Виннипеге…

Более того, автор модной концепции «креативного класса» Ричард Флорида для измерения толерантности предлагал ввести «гей-индекс» (Gay Index). Открытость в отношении сексуальных меньшинств является индикатором низких барьеров для развития человеческого капитала. Согласно результатам исследований Флориды, те же места, которые являются центрами инновационной экономики, являются крайне популярными для проживания гей- сообщества. А российский политолог Андрей Щербак провел сравнительное исследование 55 стран с 1996-го по 2008 год, в ходе которого изучал влияние толерантности, измеряемой через отношение к гендерному равенству, сексуальным меньшинствам и ксенофобии, на экономическую и технологическую модернизацию. Составленный им индекс модернизации (учитывающий долю высокотехнологичных товаров в экспорте, долю расходов на исследования и разработки в ВВП, число журнальных статей по научно- технической тематике, количество заявок на патенты, долю инвестиций в основной капитал как долю ВВП, иностранные инвестиции как долю ВВП) коррелировал с индексом терпимости по отношению к гендерному равенству, сексуальным меньшинствам и инородцам. Данные за длительный отрезок времени показали, что именно уровень терпимости способствует развитию общества, а не наоборот.

И в этом смысле «мировой гомосексуальный заговор» имеет место. Только на самом деле это не сговор политиков-геев с целью захватить власть над миром и растлить последние бастионы нравственности типа России, а более высокий уровень рефлексии в обществе и более гибкая способность общества управлять сложностью, которая позволяет ему видеть на ключевых постах людей вне зависимости от их пола, расы и сексуальной ориентации. А реакция на гомосексуальность как, вероятно, на самый сильный социальный раздражитель — это лакмусовая бумажка, тест на способность общества принимать различия.

Россия, как всегда, идет своим непростым путем (вернее, проходит тот же путь, что Запад полвека назад). Рост гомофобских настроений в обществе и власти, декларация сексуального суверенитета страны совпали по времени со сворачиванием всех разговоров о модернизации и инновациях: теперь эти лозунги кажутся причудой медведевского междуцарствия. Одновременно в обществе растут антииммигрантские настроения, как свидетельствуют погромы в Бирюлево, а толерантность стала едва ли не бранным словом.

Все это отражает растерянность общества перед сложностью постиндустриального мира, пространства неконтролируемых людских и информационных потоков, неумение эту сложность принять и переработать в социальные и рыночные технологии, в методы государственного управления. Из страха рождаются химеры: то «заговор педофилов», то «лобби педерастов», то «усыновители-убийцы»; видимо, отечественным блюстителям нравственности впору сочинять очередные «Протоколы» — на этот раз содомских мудрецов.

Но только надо понимать, что вместе с ростом паранойи мы теряем конкурентоспособность. Закрытые системы более не способны принимать сложные решения и будут еще сильнее подвергаться воздействию глобальных потоков, уже не в силах ими управлять, обрекая себя на периферийность. В нашем взаимозависимом мире вопросы секса, гендера, расы и терпимости являются уже не делом этики и идентичности, а вопросом экономики и выживания страны в глобальной конкуренции.

Так что я бы изменил подход с идеологического на прагматический. Для начала можно особым указом учредить рядом со Сколково гей-квартал. Как Кастро в Сан-Франциско. Или как Кукуй для немцев при царе Алексее Михайловиче. Может, и вырастет что-то нетрадиционное — вернее, инновационное.