Если бы Игоря Ивановича Шувалова не было, его стоило бы выдумать. С графским звучанием фамилии и замком в Австрии, с лондонской квартирой на Уайтхолл в бывшем доме разведки MI6 и с родовым поместьем на месте партийной дачи Суслова в Заречье, с «Роллс-Ройсом» за 40 миллионов рублей и с личным этажом в высотке на Котельнической, а теперь еще и с парой корги (порода, как у британской королевы!), которых возят бизнес-джетом на выставки собак. Это настоящий персонаж Пелевина, ходячий карго-культ, дистиллят постсоветского транзита.

Не спасают ни адвокатское прошлое, ни тефлоновая улыбка, ни чистосердечные объяснения в жанре «все заработано» и «все задекларировано», ни супруга, простодушно поясняющая, что корги летают защищать честь России, ни Маргарита Симоньян, еще более откровенно сообщающая на «Эхе»: «Я считаю, что чиновниками должны становиться только богатые люди, только… Человек, который заработал много денег, доказал себе все в бизнесе к 40 годам, а в 45 стал большой молодец: купил себе лодки, самолеты, бриллианты, шубы…». Воистину, с такими друзьями не надо и врагов.

Иногда кажется, что проект Шувалов — это какая-то пиар-провокация, бомба под действующую власть, современная российская Мария-Антуанетта с «пусть едят пирожные», катализатор революции и народного гнева. На деле, конечно, все не так. Революции не будет, головы с плахи не покатятся, вместо гнева — ухмылки и сетевой юмор. Все разоблачительные посты Навального уходят в зыбучий песок российского общества, циничного, анемичного, аномичного — уважающего силу и власть превыше закона и морали. Мемы и карикатуры про собак Шувалова постит и шерит все та же сотня тысяч людей в фейсбуке, остальная страна смотрит на это равнодушно, руководствуясь неизбывной народной мудростью: «Делает, потому что может».

Как заметил политолог Владимир Гельман, это разительно отличается от позднесоветской кампании по «борьбе с привилегиями», одним из главных лозунгов перестройки, когда публицисты призывали вернуться к ленинским нормам партийной скромности, а народная молва передавала апокрифы о том, как Ельцин, будучи первым секретарем Московского горкома КПСС, ездил на работу в троллейбусе. Куда все это исчезло, почему общество не реагирует ни на сообщения о коррупции, ни на вызывающее потребление государственных служащих?

Гельман говорит об усталости и апатии: плетью обуха не перешибешь. «Неудачный опыт борьбы с привилегиями эпохи перестройки и последующие события, в которых российская публика, за редкими исключениями, выступала в роли статистов, убедили россиян, что выступать против зарвавшегося начальства бесполезно, а то и опасно».

С другой стороны, существует широкий социальный контракт под названием «воруют все». Сведения о коррупции, показном потреблении и вызывающей роскоши политической и бизнес-элиты дают индульгенцию на такое же поведение на всех этажах общества: глядя наверх, люди получают моральное право скрывать доходы, брать и давать взятки, жить не по средствам. Пример высших создает в обществе атмосферу вседозволенности: если собаки вице-премьера летают частными самолетами, то почему все руководство Волгоградской области не может слетать отметить день рождения губернатора Боженова в Тоскану? Если машина с мигалкой рассекает по осевой, то почему простой автолюбитель не может объехать пробку по обочине?

Но помимо традиционной круговой поруки между различными стратами есть и более глубокая причина, по которой показное потребление Шувалова не дискредитирует, а легитимизирует режим. Власть в России основана не на выборах, а на силе, утверждении статуса, на силовой и символической эффективности хозяина дискурса. Для легитимации власти необходима избыточность: показательная порка, демонстративная роскошь, презрение к закону и нормам морали. Именно так действует власть Кирилы Петровича Троекурова в патриархальном мире «Дубровского».

В этом смысле все эпизоды демонстрации богатства — дворцы Путина и часы патриарха, парад выпускников Академии ФСБ на «гелендвагенах» и свадебные кортежи на «бентли» в Чечне, собаки Шувалова и львы в частном зоопарке Кадырова — это атрибуты патриархальной власти и важные аргументы в сословной иерархии, против которых протестуют лишь те же читатели фейсбука и прочие активные горожане. Большинство населения их молчаливо принимает в качестве неизбежных и подчас социально одобряемых барских причуд.

С точки зрения символической эффективности корги в бизнес-джете не компрометируют, но лишь подтверждают право на власть, кастовую принадлежность. Вот если бы собак звали не Тоша и Цесаревич, а Майдан и Бандера, если бы Шувалов получил их в подарок от Сороса или повязал им на ошейник белые ленты — это был бы компромат. Но в условиях нынешнего режима наличие зарубежных домов, счетов, барских привычек — словом, того «вымени», за которое всегда можно «потрогать» современных российских Корейко, — является признаком лояльности и системности.

Суть современного этапа эволюции общества в России можно определить тем, что властное сословие окончательно «отвязалось» от сословия «народа», больше не заботится об имидже пристойности и, наоборот, утверждает свои привилегии и капризы в качестве нормы. Барские мегапроекты — от Олимпийских игр и чемпионата мира по футболу до сверхскоростных поездов и благоустройства Москвы при одновременном демонтаже социальной инфраструктуры, — презрение к нуждам людей, то и дело прорывающееся в заявлениях высших чиновников и депутатов, — все это говорит об окончательной утрате социальной солидарности и катастрофическом расслоении российского общества как одном из главных итогов путинской контрреформы.

На протяжении последних ста лет, с 1917 года, Россия пыталась создать современное общество, построенное на принципах солидарности, эгалитаризма и социального контракта (хотя во многом это были лишь заявленные цели, и в СССР царили корпоративная сословность и статусные привилегии). Но с начала XXI века в стране началась обвальная демодернизация власти, общества, экономики, массового сознания. В итоге Россия откатывается от современной бюрократии и от олигархического государства времен раннего капитализма к феодальному аристократическому правлению, к появлению класса служилого дворянства, как при крестном отце российской государственности Иване Грозном. И Игорь Шувалов со своим тщательно сконструированным аристократизмом задает здесь политическую моду, правда, на британский манер — от королевских корги до дома на Уайтхолл.

Если продолжить эту линию спуска по ступеням истории, мы должны откатиться от служилого к вотчинному дворянству — неслучайно политолог Евгений Минченко еще в 2012 году провозгласил 2010-е годы «династическим этапом» эволюции системы, где появляется стремление правящей элиты создать потомственную аристократию, которая могла бы передавать обретенную собственность по наследству. Только вотчинное право может дать элите гарантии от очередных переделов собственности, неизбежных при смене власти в России, и обеспечить стабильность и преемственность в эпоху войн, терроризма и санкций.

Для этого потребуются новые законы: наследные титулы и права, особый юридический статус дворянства, иммунитет от правосудия, гарантии неприкосновенности частной жизни и имущества (как осудили экологов Евгения Витишко и Сурена Газаряна за надписи на заборе дачи краснодарского губернатора Александра Ткачева), закрытие информации об аристократии в реестрах.

Видимо, необходим особый статус и для животных господ — так, в Средние века крестьянин, поднявший руку на собаку дворянина, был повинен смерти. И если Сергей Есенин писал трогательное послание собаке Качалова, то поэты нового времени должны сложить оду собакам Шувалова — ибо они действительно защищают честь России, являются ее символом и ролевой моделью. Образцом престижного потребления и того самого успеха, о котором со знанием дела рассуждает Маргарита Симоньян.