Похоже, времена и нравы действительно смягчаются. Главным предметом публичных дискуссий летом 2016-го стали уже не кровавые разборки в Донбассе и Сирии, а тема вполне гуманитарная: парадоксы городского планирования. Поводом для споров стала программная статья архитектурного критика Григория Ревзина под названием «Благоустройство Москвы: мы готовы терпеть кнут, но подавитесь вашим пряником», являющаяся апологией — или даже манифестом — собянинского урбанизма.

Колонка Ревзина — памятник эпохе. В связи с этим текстом можно говорить о всех главных коллизиях так называемого благоустройства. Можно вспомнить о коррупции, когда миллиардные контракты с явно завышенными ценами пилятся проектировщиками и подрядчиками, о чем не раз писал Алексей Навальный. Можно говорить об этике расходования сотен миллиардов рублей бюджетных денег на реконструкцию нескольких улиц в центре, когда в городе закрываются больницы, сливаются поликлиники и отказываются от индексации пенсий. Можно рассуждать о попытке главного архитектурного критика России, любимца либеральной публики, вдруг ставшего пиарщиком властей, оправдаться перед своей целевой аудиторией. Можно, наконец, вспомнить Гоголя с Маниловым и его мостом через пруд.

Я же хочу сказать об идеологии московской (и шире — российской) модернизации, ибо колонка Ревзина излагает ее с подкупающей прямотой. Речь идет ни много ни мало о просветительском проекте, в котором Собянин вместе с придворными урбанистами-технократами исполняет роль просвещенного правителя, строящего для неразумных горожан, не понимающих собственного блага, гранитные ложи, партеры и подиумы, где, как в садах Версаля, как в парижских пассажах у Беньямина, начнется непрерывное дефиле горожан, наблюдающих и наблюдаемых, развернется театр городской жизни. Для возведения этой регулярной утопии необходимы, по словам Ревзина, «жертвы на алтарь цивилизации» — и каждое лето, ради будущего Города солнца, москвичей приносят в жертву на гранитном алтаре в клубах пыли и грохоте отбойных молотков. А когда осядет пыль, отзвучат аплодисменты и улетят в небо праздничные шары, по гранитным плитам понесутся на самокатах бородатые хипстеры и активные горожане по пути от станции монорельса на открытие мультимедийной инсталляции — все, как в рендерах КБ «Стрелка».

Но за рамками этой 3D-графики остается расползшийся двадцатимиллионный мегаполис с дефицитом транспортной и социальной инфраструктуры, с растущим имущественным неравенством и сегрегацией городских кварталов, с пробками на МКАД и Третьем транспортном, которые намертво встанут в попытках объехать закрытый для автомобилей центр, с утренними толпами у входов в метро и с упраздненным троллейбусом — ведь провода так некрасиво смотрелись на компьютерных визуализациях. И еще на картинки не попадают шесть месяцев печального времени года, с ноября по апрель, когда партеры и подиумы городского театра равномерно покрыты бурой жижей из грязи и реагентов, которая в холода замерзает, превращая городское дефиле в танцы на льду.

Москва в этом смысле вообще несчастливый город. Возникшая как посад при крепости, как город при власти, она постоянно подвергается авторитарным реконструкциям; подобно палимпсесту, этот текст то и дело стирают и переписывают заново. В последнее столетие с периодичностью раз в сорок лет властью овладевает градостроительный восторг. Сталинский план реконструкции Москвы 1935 года сменил Генплан 1971-го, на место нео- классической утопии пришел хрущевско-брежневский модернизм, железобетонный конструктивизм. Теперь ему на смену грядет постиндустриальная (архитекторы часто говорят «постфордистская») утопия friendly city, «дружелюбного города».

Но часто властная утопия оборачивалась лишь отделкой потемкинского фасада. Владимир Паперный в «Культуре Два» рассказывает, как фасады сталинских домов на улице Горького украшались классическими капителями и барочной лепниной, пока во дворах их царила разруха. То же самое происходило и с Калининским проспектом (Новый Арбат), скопированным с американских курортных отелей в Гаване, так полюбившихся Хрущеву: он стал «вставной челюстью» Москвы, с «Мишкиными книжками» фасадов (прозванными так по имени архитектора Михаила Посохина), на которых по праздникам высвечивались огромные буквы СССР. И улица Горького, и Калининский с Кутузовским были парадными проспектами, где шли праздничные колонны демонстрантов и военная техника для парадов, неслись черные лимузины — и все стремились к смысловому центру русской вселенной, Кремлю. Это были не городские улицы, а парадные анфилады, главной целью которых была демонстрация власти.

Нынешнее благоустройство также служит символическим задачам государства. Реконструируются прежде всего улицы центра, близкие к Кремлю и основным локусам власти: когда (и если) благоустройство будет закончено и количество автомобилей в центре уменьшится, по опустевшим улицам поедут все те же автомобили с мигалками. В сказку о friendly city верилось бы гораздо легче, если бы мэр и сотрудники московского правительства вылезли из машин и поехали на метро, как и предлагается сделать миллионам москвичей, но это подорвало бы основополагающий принцип русской власти — демонстрацию статуса, и потому невыполнимо по определению. Утопия собянинского урбанизма основана на презрении к народу, глубоко свойственном нынешней элите, и текст ведущего архитектурного критика, где толпы горожан уподобляются «стаду баранов», которых надо воспитывать и направлять, неожиданно перекликается с медведевским «денег нет, но вы держитесь» или замечанием Игоря Шувалова про двадцатиметровые квартиры: «это кажется смешным, но люди приобретают» — все это признаки правящего класса, окончательно отвязавшегося от тяглового населения.

Собянинский friendly city — такой же имитационный фасад, как сталинские и брежневские проспекты, созданные для демонстрационных целей власти. Он сделан дорого и некачественно, с запредельными ценами и откатами, неквалифицированным рабским трудом гастарбайтеров, с криво положенной плиткой и бордюрами, без надлежащих уклонов тротуаров, с забытой ливневой канализацией, с варварским уничтожением архитектурных пластов и тысяч взрослых здоровых деревьев. Но все это незаметно из окон начальственного лимузина, проносящегося по нарядным улицам, освобожденным от киосков, торговых павильонов и частного автотранспорта: именно человек на заднем сиденье этого авто и является главным зрителем и конечным бенефициаром всех этих сцен и подиумов городской жизни, по которым двигаются, как в заводной шкатулке, крепостные актеры.

В этом и заключается главное противоречие современного московского урбанизма: открытый постиндустриальный город несовместим со смысловым ядром и главной скрепой Москвы — средневековой властью. О каких общественных пространствах можно говорить, когда в сердце столицы находится Запретный город, Кремль как режимный объект, лишь частично и условно открытый для посещения; когда целые кварталы в центре, начиная с большей части Китай-города, являются закрытыми зонами, отгороженными заборами и шлагбаумами, под надзором ФСО. Когда на московских дорогах нет равноправного проезда, царят мигалки и спецномера, феодальная иерархия прав и привилегий, а главная задача столичной ГИБДД — не организация движения как такового, а обеспечение беспрепятственного проезда вельможных колесниц. Москва — это город при власти и город для власти, и пока она будет выполнять эту сервисную лакейскую функцию, все гранитные общественные пространства будут лишь символическими украшениями, подобно сталинским высоткам — гигантским и бесполезным архитектурным фантазиям, памятникам советскому мифу и тщете.

«Дружелюбный город» должен начинаться не на гранитных эспланадах возле Лубянки, а на окраинах, с создания пространств для развития человеческого капитала: с районных поликлиник, школ, библиотек, рынков, с поддержки торговли возле дальних станций метро типа тех павильонов, что снесли. С создания действующей системы муниципального самоуправления, которая будет заниматься развитием территорий, с реальной низовой демократии с отчетностью, прозрачностью, выборностью, уважением прав собственности — то есть с базовых институтов общества, социальной и муниципальной инфраструктуры. Немного неловко прописывать эти банальные истины, но именно они должны быть основой человечного и дружелюбного современного города, а не аляповатые многомиллиардные проекты по украшению десятка центральных улиц для услады глаз городского начальства.

На Петербургском экономическом форуме 2016 года эту максиму точнее всего выразил в своем нашумевшем выступлении профессор MIT Лорен Грэхем: «Вы хотите молока без коровы», то есть передовых технологий без открытого общества, конкурентной политики, прав собственности. Точно так же сегодня урбанисты от мэрии хотят построить город будущего при авторитарной, коррумпированной власти, но что-то пошло не так. Ревзин удивляется, что москвичи, стерпев «кнут» (введение платной парковки, которое, за исключением пары митингов, прошло на удивление спокойно), не хотят есть пряник (создание общественных пространств). А как иначе, если пряник из гранита и его тебе запихивают в рот, ломая зубы?

На обложке фейсбука Перзидента Роисси стоит хороший слоган: «Российская власть умеет пользоваться не только кнутом. Если что, мы можем и пряником убить» (в оригинале более грубое слово). Сейчас Москву трамбуют тем самым пряником. И не стоит сокрушаться по поводу «ночи длинных ковшей» в феврале 2016-го, которая, как пишет Ревзин, подорвала доверие к власти. Киоски у метро и асфальт на тротуарах ломает одна и та же спецтехника, тот же самый Левиафан, нарушая права собственников на торговые площади и граждан — на свой город. «Ночь длинных ковшей» продолжается «благоустройством» московских улиц в извечной модели нашей бульдозерной модернизации. А когда летом 2017 года в Москве будут снова перекладывать уложенную в 2016-м плитку, заменяя ее, скажем, наноплиткой, нам еще раз популярно разъяснят, почему городу необходимы новые мостовые — ибо благоустройство столь же бесконечно, как и терпение русского человека.