Пред Богом и людьми
Проснувшись, Андрей долго смотрел в потолок, закинув руки за голову. За распахнутым окном весело перекрикивалась дворня, ржали лошади, возмущенно визжали поросята. Пахло цивилизацией – видимо, мужики убирали из хлева навоз. Пели птицы – но как-то вяло. Наверное, были заняты поиском букашек и червяков. И только когда в светелку, перебивая натуральные запахи, просочился аромат жаркого, князь решительно откинул одеяло.
– Нет, в нашем времени все равно лучше!
Он оделся, спустился в трапезную – и обнаружил там совершенно пустую комнату. Ни столов, ни скамеек. И само собой – ни пряженцев, ни убоины, ни даже крынки с квасом.
– Ограбили… – растерянно пробормотал Зверев. – И что теперь?
Он побрел на улицу, но на крыльце его перехватила Ольга Юрьевна, прижала к себе, поцеловала.
– Заспался ныне, дитятко мое. Устал, видать, на службе государевой. Ты одевайся скорее да к столу ступай. Праздник ведь ныне. Святой Прокопий.
– Да? – удивился Зверев, мучительно вспоминая, чем знаменательна эта дата, потом махнул рукой: – Конечно, матушка. Сейчас выйду.
Он поднялся наверх, накинул поверх рубахи шитую золотом ферязь, остановился у окна. Сверху было видно, куда перекочевали столы: они вытянулись за воротами, вдоль дороги, и уже ломились от многочисленных яств. Парни и девки щеголяли в усадьбе чистыми рубахами, холопы и вовсе вырядились в атлас и шелка.
– Ждем, что ли, кого?
Князь опоясался саблей, вернулся на двор, вышел на улицу.
– Наконец-то, сын, – подозвал его боярин. – Давай усаживайся, квасу себе наливай.
Василий Ярославович сел не во главе стола, где были приготовлены кресло, золотой кубок и золотое с самоцветами блюдо, а сбоку с правой стороны. Андрею указал на место напротив себя. Зверев, заинтригованный всеми этими странностями, налил, как было велено, квас в оловянный кубок, прихлебнул, поставил перед собой.
– Ну что, Андрей? – посмотрел ему в глаза боярин. – В княжестве, небось, твоя Полина точно так же за столом сидит. Одна… А ты к ней не торопишься. Нехорошо.
– Не хочу.
– Грех, Андрюша. Я помню, не по любви вы венчались, не из сердечной привязанности. Ради рода нашего на жертву такую я тебя принудил. Однако же ныне жена она твоя, пред Богом и людьми. Надобно долг свой супружеский исполнять. Помнишь, что Господь нам завещал? Плодитесь и размножайтесь! Как же вы предначертание Божие исполнять будете, коли ты к супружнице ближе трехсот верст не подходишь? Родам Лисьиных и Сакульских ребенок надобен, наследник. Да и нам с матушкой внуков на руки принять ужо хочется.
– Наследник уже был, отец, – сухо ответил Зверев. – Она его убила.
– Ну что ты говоришь! Заспала просто, несчастный случай. Он же даже некрещеным был, Андрей!
– Но это был мой сын, отец.
– У тебя будут другие.
– Но этот не вернется уже никогда!
– Его бессмертная душа…
– Какая душа, отец?! Он же не был крещен, ты знаешь это сам!
Василий Ярославович вздохнул, прихлебнул немного из кубка.
– Я понимаю тебя, Андрей. Мне жаль, очень жаль твоего первенца. Все происходит по воле Господней. Бог дал, Бог взял… Мы не ведаем, ради чего он послал тебе это испытание. Ему виднее. Ты должен пережить это. Жизнь не окончена.
– Для меня? Конечно.
– Ты служивый человек, сын. Ты можешь сложить живот свой уже завтра или через год. Что останется тогда после тебя? Кто продолжит твой род? Кого ты оставишь растить своей жене, кто станет напоминать о тебе нам с матерью, кому достанутся твои земли? К нам пришло горе, сынок. Но зачем же делать его еще более страшным? Смирись. Прошлое остается в прошлом, а будущее надлежит творить самим. Пусть оно будет счастливым.
– Я все равно не поеду к ней.
– Поедешь, – покачал головой боярин. – Ты князь, там твой удел, твоя земля, твои люди, твое место. Это твой долг. Ты не можешь поступить иначе.
– Не хочу!
– Мы много чего не хотим, сын. Но все равно делаем. Ибо так устроен мир. Не в наших силах изменить законы, начертанные на его скрижалях. Ты князь. Твое звание обременено княжеским долгом. За свой удел пред Богом и государем отвечаешь только ты.
– Это еще кто? – Андрей заметил, что по дороге к усадьбе приближается шумная процессия из десятка смердов и стольких же баб.
– А-а, – обрадовался Василий Ярославович. – Наконец-то! Вот и он.
Четверо смердов несли на руках пухлый сноп ржи, перетянутый настоящим кожаным ремнем, из-под которой торчала небольшая циновочка, сплетенная опять же из колосьев. Остальные вразнобой пели что-то торжественное вроде «Славься, славься!».
– Пошли, – поднялся боярин, налил до краев золотой кубок, поставил его на поднос и направился навстречу процессии.
Зверев, все еще ничего не понимая, последовал его примеру. В пяти шагах от крестьян Василий Ярославович остановился и низко, в пояс, поклонился, протягивая перед собой поднос:
– Гость в дом, радость в дом! Заходи, Волос Именинович, располагайся широко, усаживайся крепко. Все двери тебе отворим, гость дорогой, во все светелки пустим, все горницы отдадим. Заходи, сделай милость!
– Милостив Волос Именинович, боярин. – Один из мужиков взял кубок и всосал одним залпом. – Зайдет к тебе, за столом посидит, на хоромы поглядит. Угодишь – так и вовсе никуда не сдвинется.
– Заходи, гость дорогой, заходи, – посторонился Василий Ярославович.
Мужики торжественно прошествовали мимо, остановились возле стола и, переместив кресло, низко поклонились:
– Благодарствуем за милость, Волос Именинович. Сделай нам снисхождение, отведай угощение.
«Ну, конечно! – мысленно хлопнул себя по лбу Зверев. – Первый сноп! На Прокопия рожь жать начинают! Праздник урожая».
Василий Ярославович вернулся на скамью, торопливо налил в кубок еще вина. Золотой емкостью тут же завладел второй мужик:
– Хорошо тут Волос Имениновичу от трудов отдыхать. Пожалуй, тут он и задержится.
– Кушай, Волос Именинович, угощайся! – Боярин вывалил на блюдо добрый котел вареной убоины в мучном соусе, вновь наполнил кубок.
– Добрый ты хозяин, Волос Имениновичу нравишься… – Третий мужик прихватил кусок мяса, запил вином.
– А хороши ли домочадцы у тебя, хозяин? – поинтересовался четвертый смерд и в свою очередь ловко «хлопнул» кубок красного заморского вина.
– Хороши, Волос Именинович, хороши мои домочадцы, – похвастался Василий Ярославович. – Покажитесь гостю, чего стоите?
– Вот, Волос Именинович, прими венок луговой, будь красив и ласков, будь сыт и весел, – склонила перед снопом голову девица в красном сарафане и белыми рукавами. – С нами завсегда оставайся!
Украсив колосья венком из ромашек и одуванчиков, девушка взяла полный кубок, чуть помедлила, потом широко распахнула глаза и принялась пить, пока не осушила его до капли. Тут же схватила два куска убоины, запихала в рот и побежала к столу. Ее место заняла тетка в летах, низко поклонилась:
– Здрав будь, Волос Именинович. Вот, прими от меня платочек вышитый…
Все, кто кланялся снопу, выпивали законный кубок и занимали место за столом, приступая к угощению, наполняя кружки пивом, поддерживая здравицы долгожданному гостю. Звереву после второго ковкаля тоже надоело наливаться квасом, и он перешел на пиво. Боярин же стал подливать вино не только Волосу Имениновичу, но и себе. Такими темпами все захмелели очень быстро, зашумели, на разных концах стола стали вспыхивать споры. Женщины вышли и завели хоровод, мужики же норовили приложиться к недоступному в обычные дни заморскому угощению – и с непривычки косели еще быстрее. Петерсемена все же раза в два, если не в три крепче самого удачного пива.
– Ты не прав, сын, совсем не прав! – вдруг вспомнил Василий Ярославович. – Хозяйство долго без присмотру оставлять нельзя! Мало ли чего баба сотворить может? Глаз твой постоянно надобен! Постоянно! И наследник тоже надобен! Ну не люба княгиня – так что? Тебе трудно? Наше дело не рожать, сунул, вынул и бежать, – хохотнул он. – Побаловаться завсегда успеешь. В общем, решено! Завтра поезжай.
– Ты меня выгоняешь, отец?
– Я? Да ни за что! Родительский дом до погоста родным остается. Но ты все равно поедешь! Потому как надо.
– Хочешь, чтобы я с женой рядом пожил? – Зверев покачал головой. – Ты сам не понимаешь, чего требуешь.
– Понимаю, не понимаю. Надобно! Долг твой таков. Пред Богом и людьми.
– Пред Богом? Это верно. Монастырей божьих на Руси хватает. Ладно, отец. Раз уж вам всем так приспичило, то поеду. Что уж там случится – так тому и быть. – Князь допил вино из своего кубка и отправился в усадьбу.
* * *
Огуречный день лета семь тысяч шестьдесят первого отложился в памяти горожан из Великих Лук презабавнейшим зрелищем. Через час после рассвета в ворота влетели четверо всадников. Двое из них были писаными красавцами: статные и широкоплечие, в шелковых вышитых рубахах, сплошь золотых ферязях, с драгоценными наборными поясами, на которых висело оружие в отделанных серебром и самоцветами ножнах. Шаровары отливали драгоценным атласом, ярко-алые сапоги сияли золотыми, с рубиновыми вставками заклепочками. В общем, настоящие княжичи. Другие двое – так себе бродяги.
Один – лохматый до изумления, пожилой кряжистый мужичок в холщовых штанах и простой полотняной рубахе, второй – молодой, в дешевом беличьем охабне, в коричневых шерстяных штанах, волосы перехватывал идущий через лоб тонкий сыромятный ремешок. На рысях они промчались через город, спешились у причала, оглядели стоявшие там корабли. Два ушкуя, два струга, одна ладья.
– Вот, значица, как… – пробормотал лохматый мужик, перехватил поудобнее плеть и принялся со всей злости охаживать одного из княжичей: – Тебе что было сказано вчерась, собака?! Тебе чего было сказано?! Кто тебе про паузок наплел?! Кого ты слушал?! По девкам погулять захотелось?! Я тебя научу, как службу рабскую нести! Я тебе хотелку быстро вырву!
Белобрысый красавец пищал и крутился, прикрывался руками, но перечить не смел. Второй предусмотрительно отступил подальше и втянул голову в плечи.
– Хватит, Пахом, – наконец прекратил избиение второй бродяга. – Отведи коней отцу на подворье и возвращайся. А вы, олухи, бегом по сходням, амбарам и причалам! Если через час не найдете мне лодку хотя бы до Новгорода, запорю до полусмерти, Хорсом клянусь! Вам, вижу, в страдники захотелось, в навозе ковыряться? Так я это враз устрою. А то и вовсе вместо псов на цепь посажу. Бегом!
Илья с Изольдом оторвались так, что вся лисьинская усадьба только диву давалась. Сколько они на троих выручили за обоз со всяческим добром, Зверев спрашивать не стал. Но что поднялись изрядно – угадывалось за три версты. Пахом-то каким был, таким и оставался – замотал серебро в пояс, да и забыл. Но эти два архаровца не то что своего князя перещеголяли – они, пожалуй, и самого государя роскошью затмили. Друг перед другом норовили выставиться – больше соревноваться было не с кем… То-то радость купцам на городском торге!
Однако парочка явно перегуляла на пиру в честь первого снопа. Еще до заката Пахом отправил Изольда в город нанять суденышко до княжества или хотя бы до Новгорода – но поутру обнаружил холопа на сеновале. Тот, правда, клялся, что лодку нашел. Но – где тогда она?
– Бездельники… – скрипнул зубами Андрей. – Похоже, забаловались. Пора в черное тело загонять. Проклятие!
Он стеганул себя хлыстом по ноге, вышел на собранный из бревнышек причал. Настроение было никакое. Людмила оставалась где-то там, далеко, замужняя и недоступная, Полину видеть не хотелось. А от осознания того, что с ней придется делать, на душе становилось и вовсе тошно. «Русский развод».
– От Бога взял, Богу и верну… – Он сплюнул в воду.
– Эй, боярин!
– Чего тебе? – резко вскинулся на мужской голос Андрей. – Что тебе не нравится?
– Да тебя, вижу, кличут.
Князь обернулся – холопы, сияющие, как начищенные самовары, прыгали и махали руками у соседнего причала, чуть выше по течению. Видимо, и вправду нашли заветный паузок.
– До самого княжества доставят, Андрей Васильевич! – гордо сообщил Изя, подбежав ближе. – Все, как приказывал!
Лодочка имела размеры где-то пять на полтора метра, парусиновый навес над кормой и зашитую досками переднюю часть – что-то вроде небольшого трюма. Но самое главное – она обладала мачтой, а значит, могла идти довольно ходко даже вовсе без команды.
– Илья, сбегай, купи пару кувшинов вина. Как вернется Пахом, сразу отчаливайте.
Зверев прошел мимо согнувшегося в низком поклоне корабельщика, сбежал по сходням, вытянулся на деревянной скамье в тени навеса и закрыл глаза.
«Еще целая неделя плавания! Тоска. Эх, заснуть бы и проснуться уже там…»
Князю повезло. Попутное течение, попутный ветер и светлые лунные ночи, позволявшие паузку скользить по рекам даже после заката, сократили его путь до пяти дней, и уже к полудню после Гавриилова дня Андрей увидел впереди знакомый берег – круто изогнутую косу из громадных валунов, островок перед бухтой. Однако вместо сплошной зеленой стены под далекими кронами шла череда больших белых пятен.
– Это еще что за явление? Эй, корабельщик! Ну-ка, туда правь! Глянуть надобно подробнее…
Чем ближе, тем интереснее и неожиданнее открывалась картина. В нескольких местах от берега в бухту тянулись новенькие, не успевшие потемнеть причалы. За ними поднимались длинные, широкие навесы, крытые драгоценной тонкой доской. Еще большее сокровище оказалось под навесами: ряд за рядом, проложенная ровными рейками, лежала гладенькая обрезная доска. Немного правее, бревнышко к бревнышку, красовались новенькие, с иголочки, амбары. Третий сруб поднялся всего венцов на пять. Оттуда слышался веселый перестук топоров.
– Вперед правь… К причалу!
Князь вышел на нос и, когда паузок поравнялся с деревянным пирсом, выскочил на скатанные одна к одной тонкие осиновые жердинки. Быстрым шагом он направился к берегу, поглаживая рукоять сабли. Приезжих заметили, от сруба отделились двое мужиков и двинулись, помахивая топорами, наперерез. Андрей усмехнулся:
– Никак драка намечается? Давненько я не разминался!
– Здрав будь, боярин! – за десять шагов громко поприветствовал его один из плотников. – Какими судьбами в наших краях?
– В ваших?! – возмутился Зверев. – Когда это мой удел вашими землями успел стать?
– Кня-азь?
Мужики растерянно переглянулись. Один торопливо спрятал топор за спину, другой догадался махнуть рукой по голове в поисках шапки и низко поклониться. Они снова переглянулись, и тот, что кланялся, махнул рукой:
– Беги, хозяина упреди!
Плотник кивнул и, прыгая по самым крупным валунам, помчался в сторону прибрежного березняка.
– Князь Андрей Васильевич? – уточнил оставшийся мужик.
– А ты кого ожидал?
– Это… Здрав будь, княже, – опять поклонился смерд. – Мы вот, того… За пять ден закончим.
– Молодцы. А чего строите?
– Дык, амбары, княже. Тут для леса и добра всякого хорошо. Ветер с Ладоги крепкий, сырость выдувает, сушит. А дома мы там, за рощей срубили. Для жилья ветер ни к чему. Холодно.
– А сырость с воды лес не попортит?
– Какая там сырость, княже? – махнул рукой плотник, обнаружил в ней топор и суетливо запихал за пояс. – Дык, вода не летит. А свежесть, она того… Она и лучше. Равномерно сохнет. От лишнего пересыха оно ведь… того… и перетрескаться может. Закрутиться.
– Здорово.
– Мы здесь, княже, – догнал Андрея дядька. – Отпустил я паузок. Все едино без добра сюда плыли. Выгружать нечего. До Запорожья тут недалече. Быстрее доедем, нежели доплывем.
Плотник стоял с отвисшей челюстью, переводя взгляд со Зверева на молодых холопов, опять на Зверева, опять на холопов. Во всем его виде читался немой вопрос: «Если князь на их фоне такой замухрышка, тогда они – кто?»
– Ты чего, родной? – подмигнул ему Андрей.
– Ась? А! Да, княже, прости Христа ради. Пойдем! Ноги осторожно. Камни зело склизкие. Опосля дорожки настелем, а ныне так скачем. Осторожненько…
Полста метров мужчины пробирались между камнями, дальше берег пошел вверх, покрытый уже крупным песком, и через десять шагов под ногами оказалась бодрая зеленая трава.
– Сюда, сюда… – Плотник обошел кусты ракиты и заторопился по мощенной крупными камнями дороге, что прорезала лес, будто по линейке, строго по прямой.
– Славно сработали, – пристукнул ногой Пахом. – А чего узкая такая? Двум возкам не разъехаться.
– А двум и не надобно, – оглянулся мужик. – Тут до деревни всего с версту, все наскрозь видать. У нас возков-то ить пока два. Покуда один доберется, второму ужо на обед пора.
– Чего так мало?
– Вполне, княже, вполне. Все едино быстрее возят, нежели мы сшиваем.
За четверть часа неспешным шагом они миновали рощу и увидели впереди широкий луг, на котором стояли шесть новеньких, как и все на берегу, просторных русских домов. Ни заборов, ни полей, ни огородов окрест не имелось – не успели еще поселенцы обжиться. А вот качели между двумя одинокими березами уже качались, и вокруг со счастливым визгом носилась орава детей в белых рубахах до колен. Навстречу от селения шел широким шагом худощавый остроносый мужик с реденькой бородкой, в долгополом зеленом кафтане аглицкого сукна. И только тут Зверев наконец-то сообразил, что происходит:
– Мастер новгородский, купец Евграф, сын Гвоздев!
– Здрав будь, князь Андрей Васильевич! – приложив руку к сердцу, поклонился судостроитель. – Не новгородский боле, а твой, со всеми потрохами. Вишь, решился. Решился – да перебрался с детьми, с женой да мастерами лучшими. Сел на место, привыкаю. Лес заготовлен, вылежался за год, с осени начну дело наше запускать, ладью первую шить стану да два ушкуя для купцов корельских. Успели наведаться, сговорились мы честь по чести.
– Славно… Как обустроились?
– Низкий поклон тебе за милости, княже. Супруга твоя, княгиня Полина, милостивица, все уговоры наши с тобой блюдет, ни в чем от нее отказа нет. И леса, сколько надобно, взять дозволила, и дорогу от Запорожского замостить помогла. Лесопилка день и ночь работает. Доски завезли месяцем ранее, нежели подумать могли. Ныне на усадьбу вашу они доски пилят. На глазах растет. Просто чудо, а не хозяйка. И мужа столь же достойного редко найдешь. Весь мир на госпожу такую не нарадуется.
– Весь мир? – не понял князь.
– Весь мир, – подтвердил купец. – И смерды все из деревень твоих, и мои мужики за честь почитают ручку поцеловать. А уж бабы… – махнул он рукой. – Как с молебна возвертаются, все токмо о ней шепчутся. Хоть и строга. С оброком, сказывают, спуску не дает. Однако же с нас сего по уговору спрашивать не положено – она и не просит. Сено дозволила накосить. Здесь, на наволоке у речной плеши, и на север отсель, на давнишнем пожарище. Да чего же мы стоим? Супружница моя стол накрывает. Милости в дом прошу. Отведайте чем Бог послал.
– За приглашение спасибо, Евграф, – кивнул Зверев. – Да только сам видишь, мы всего полчаса, как высадились. Все же дом навестить хочется. Ты вот рассказываешь, а я и не видел ничего. Колокол, кстати, привезли из Новгорода?
– А как же, княже! Поет, как птица божия. Далеко слыхать. Иной раз и досюда долетает. Так, может, хоть на часик присядешь? Я и испить с дороги не предложил. Мыслил, заглянешь.
– В другой раз. Тороплюсь.
– Понимаю, княже. Я коли супругу свою больше дня не вижу, и то тосковать начинаю. А тут год целый! Пантелеймон! – подозвал он мнущегося неподалеку плотника. – Вели коней князю нашему, Андрею Васильевичу, оседлать. Негоже ему пешим возвертаться. И слугам его тоже оседлай. Вторушу следом пошли, пусть заберет лошадей опосля. Тут десять верст всего. Пока добежит, скакуны отдохнуть успеют.
Что для человека четыре часа бега, то для рысака – час галопа. Не успели князь и его люди распрощаться с купцом, как уже натягивали поводья возле новой княжеской усадьбы. Пока это был всего лишь дом – два жилья, тесовая крыша, затянутые скобленой рыбьей кожей окна, крытое крыльцо с макушкой-луковкой и перилами из резных балясин. Двора еще не имелось – потому что по сторонам от жилого дома еще не поднялись амбары, хлева, конюшни, кузня, овины и прочие нужные постройки. Да и стены, готовой оборонить людей и богатство князя от ворога, тоже не было даже в наметках. Просто на взгорке напротив деревни, через реку, высился белый бревенчатый дом, примерно вдвое больший, нежели в усадьбе Лисьиных, да лежали две груды ошкуренных сосновых бревен, приготовленных для нового строительства.
– Ты смотри, княже, – привстал на стременах дядька. – Мост!
– Слишком громко сказано, – поморщился Андрей. – Какой мост? Перекинули через Вьюн дюжину хлыстов – и все.
– Однако же с берега на берег ездить ныне легко, – парировал Пахом. – Да и снизу на долбленке али на струге без мачты проскочить можно.
– Можно, можно, – буркнул Зверев, окончательно останавливаясь. Несколько минут он созерцал новую постройку, потом обернулся к молодым холопам: – Ну чего застыли? Матери вас, почитай, год не видели. Скачите по домам! Лошадей прислать али привести не забудьте. Чужие…
Илья с Изольдом второго приглашения ждать не стали – сорвались с места в карьер, перемахнули реку и скрылись за овином старосты.
– Умница какая твоя княгиня, Андрей Васильевич, – прицокнул языком дядька. – Иной боярин из похода возвернется – ан деревни его все разорены, приказчик с казной сбежал, в доме все разворовано, дети плачут, а баба серебро трясет. Дабы с добычи его, с жалованья царского себе платье новое али самоцветы купить. Мы же, как ни вернемся, удел все краше и краше становится. То мельницу по твоему наказу княгиня поставит, то храм Божий. А ныне, вишь, на усадьбу замахнулась. И с корабельщиком новгородским все сладила. Повезло тебе с нею, княже, ох, повезло. Хоть в этом Бог милостив оказался.
Зверев хлопнул скакуна по крупу, натянул правый повод. Конь, ничего не понимая, крутанулся на месте, а когда всадник отпустил узду, помчал вверх по холму. На крыльце кто-то громко заголосил, кинулся в дом. Заметались меж бревен бабки с длинными узкими циновками.
С холмика, как оказалось, открывался отличный вид на мельницу, на заливчик под водопадом и причал, возле которого скучал без дела стройный морской ушкуй. Вытащил его, стало быть, Рыжий, не бросил.
– Здрав будь, отец родной… – подошла к князю незнакомая дородная тетка лет сорока в одной исподней рубахе, вдобавок влажной то ли от пота, то ли еще отчего. – Заждались, милостивец.
– И тебе долгих лет.
Андрей спешился, кинул ей поводья коня, сам медленно двинулся к крыльцу. Там суетились еще несколько кое-как одетых женщин. Наконец открылась и закрылась дверь, тетки отхлынули в разные стороны. Вперед вышла Полина и, спустившись на пару ступеней, склонила голову:
– С возвращением, дорогой мой супруг.
– Здравствуй, супруга, – кивнул, стоя внизу, князь.
– Прости, что в таком виде дворня тебя встретила. Баня у нас протоплена, хотели мыться идти. Завтра суббота, к причастию надобно…
– Ничего страшного. Идите, купайтесь.
– Я бы хотела показать тебе наш новый дом, муж мой. – Полина стала еще упитаннее. Розовые щеки даже свисали, как у бульдога. Живот выпирал во все стороны через бархатное платье, руки лоснились. Волосы закрывал простецкий деревенский платок, который рядом с иноземным дорогим нарядом казался гнилым листом, принесенным ветром и оброненным на голову. – К тому же ты ведь проголодался с дороги? Я велела собрать на стол в трапезной.
– Хорошо, покажи.
Андрей поднялся на крыльцо. Тетки испуганно отпрянули, прижались к перилам. Неужели он такой страшный?
Дом все еще пах опилками, смолой, дышал влажностью. Сейчас, в летний зной, это было даже приятно, но зимой – будет холодно. А топить нельзя: тепло от печки изнутри бревна высушит, снаружи они сырыми останутся. Их все и повыворачивает.
– Сухого леса не было, супруг мой, – неожиданно заговорила Полина. – Пришлось рубить из того, что есть. Надеюсь, за лето бревна успеют осесть и подсохнуть. Как считаешь?
Андрей вспомнил, что жену следует постоянно ругать и наказывать – но ведь она была совершенно права. Где жить целый год, пока дом просохнет? В тесной и гнилой деревенской избе?
– Да, будем надеяться.
– Справа я решила сделать людские комнаты, оружейные, кладовые. В конце там кухня будет и подпол для овощей…
Пол был белый, толстые доски не прогибались под ногами, лежали, словно каменный монолит. От входа к лестнице и ко всем коридорам тянулись циновки.
– Слева трапезная, две гостевые комнаты. Наши жилые комнаты наверху. – Полина пошла вверх по лестнице, и ступени жалобно заскрипели.
Здесь везде лежали уже не циновки, а тряпочные коврики. Коридор упирался в торцовые окна, а потому в нем было светло.
– Наша опочивальня здесь, – указала княгиня на дверь сразу за лестницей. – Снизу печь будет стоять, еще не сложили. Придется у новгородцев печника просить, наш высокие выводить не умеет. Но пока не к спеху. Все едино топить пока нельзя.
Андрей толкнул дощатую створку, вошел внутрь… и замер. Созданная Полиной опочивальня как две капли воды походила на ту, в которой столько дней его встречала Людмила Шаховская. Такой же балдахин, такая же перина, так же повернута боком к окну, ногами к входной двери. И даже цвет балдахина точно такой же!
«Ее нужно ругать, придираться, – опять вспомнил князь. – Выпороть несколько раз, как только появится повод. Или просто так побить, без повода».
– Цвет какой… – пробормотал он.
– Что ты молвишь, князь? – напряженно переспросила Полина.
– Ничего, – отмахнулся Зверев. – Показывай дальше. Может, там найдется к чему прицепиться.
– Что?
– Ничего.
– Там еще пять светелок, – махнула в коридор рукой женщина. – Они пока пустые. Я так мыслю, продыхи надобно туда от печи вывести, дабы полы были теплые. И под детские светелки их отвести.
– Очень верно! – Андрея словно по сердцу резануло. – И в какой из этих комнат должен был жить наш сын?
Он развернулся, сбежал по лестнице, выскочил на крыльцо, почти перелетел ступени и ринулся дальше, вниз по склону, к причалу. Перепрыгнул на палубу ушкуя, наскоро стянул одежду и сиганул за борт.
Прохладная вода обняла, успокоила. Стало легче и душе, и телу. Решительными саженками он пересек заводь, выбрался в самом дальнем месте, нашел за кустами открытое место и вытянулся на траве. В ушах стучало, но он не понимал – от гнева или из-за усталости.
На приветливом солнце молодой человек вскоре задремал и проснулся, только когда на грудь переползла тень от возвышающейся за головой акации. Андрей снова переплыл заводь, выбрался на берег перед причалом.
– Здрав будь, княже, – встретил его на палубе ушкуя Риус. – А я уж беспокоиться начал. Как в воду прыгнул, видел, а опосля все нету и нету.
– Есть, как видишь. Как у тебя трюмы, не пустуют? Сооруди мне чего-нибудь перекусить. И постель вели приготовить. Как живешь-то, Рыжий?
– Скучно, княже. В Новагород пару раз ходили, в Корелу плаваем. Без тебя не случается ничего. Ни пиратов, ни порогов, ни погонь. А мне сие понравилось…
– Это нравится, пока выигрываешь, Риус. А вот когда не повезет – сразу хочется спокойной жизни. Давай, встряхни команду, пусть стол накроют. Посидим с тобой, винца выпьем.
Пока князь одевался, на причал спустилась одна из княгининых теток, остановилась возле самого борта, поклонилась:
– Батюшка Андрей Васильевич, хозяйка в баню тебя приглашает. Умыться после дороги.
– Передай, что я чистый. И что к ужину не приду, – отмахнулся Зверев.
Ночевал он, естественно, тоже на ушкуе, в постели, из которой еще не выветрился запах Полины. Точнее, черемухи. В постели она почему-то всегда пахла черемухой.
Сколько же она прожила в этой каюте, пока на берегу не вырос наконец-то новенький дворец? Получается, почти три года. С перерывами на те месяцы, что Андрей отправлялся по делам. Княгиня же при этом оставалась вовсе в крестьянской избе, которую отвел господам здешний староста.
Из-за этого запаха, наверное, молодому человеку и приснилась его жена. Полина привиделась той испуганной девочкой, что привел прямо к венцу князь Друцкий. Зачем молодым друг на друга до свадьбы смотреть, если главное в браке – решение земельных споров меж двумя боярскими родами? Воспитанная в монастыре девочка медленно раздевалась, выполняя приказ своего мужа. Сняла вышитый бисером капор, развязала поясок, аккуратно свернула на шапочке, расстегнула молнию парчового сарафана, спустила его вниз, оставшись в одной рубахе, рукава которой изменили цвет с красного на белый. Смущенно потупила взгляд, сглотнула, смяла пальцами ткань, подтянула подол до колен и остановилась, стремительно краснея. Потом решилась, потянула дальше, вверх, скинула рубаху в сторону одним движением, оставшись совершенно обнаженной. Снежный пончик, мягкое податливое тело, никогда не видевшее солнца. Большая грудь, слегка свисающая вперед, широкие бедра, овальный животик с глубокой пробоиной на месте пупка.
Девочка отступила, опустилась на край ложа, перекрестилась и откинулась на спину, широко развела ноги. Зверев подступил ближе, хорошенько размахнулся и огрел ее плетью. От жалобного женского крика он вздрогнул – и сел в постели.
– Фу-уф, – облегченно перевел дух князь. – Надо же. Нормальным людям зловещие мертвецы в ночных кошмарах снятся. А мне – собственная жена!
Он поднялся, шагнул к столу, схватил наугад один из кувшинов, припал к горлышку. После нескольких глотков понял, что наливается вином, чертыхнулся и вышел на палубу.
Небо только-только начинало розоветь, в деревне еще не проснулись петухи. Да что петухи – не проснулся даже ветер, и на речной заводи не колыхалась ни единая волна. С легким поскрипыванием крутилось под ручьем мельничное колесо, катилась по его лопастям вода – но ручей, что струился из-под могучего деревянного двигателя, просачивался во Вьюн так осторожно, что потревожить заводи не мог.
– Эх, пошумлю!
Князь запрыгнул на борт, оттолкнулся, переворачиваясь в воздухе, и с громким плеском ухнулся в теплую воду, поплыл вокруг залива метрах в пяти от берега. Недалеко за устьем реки, в гуще осоки, он заметил обнаженную длинноволосую девушку, что сидела, обнимая колени.
– А ты кто, откуда?
– Да я местная… У тебя гребня нет, красный молодец?
– Да иди ты! – Князь шарахнулся в воду, припустил обратно к ушкую, выскочил на берег и, забежав на пирс, остановился, тяжело дыша.
– Ты чего, княже? – показался на палубе Риус в одной исподней рубахе.
– Не поверишь, – перекрестился Андрей. – Русалку встретил!
– А-а… – зевнул рыжий мальчишка, – сказывали про такую… Навроде не трогает никого.
– Трогает, не трогает… Нежить все-таки! – Зверев зябко передернул плечами. – А ты чего такой квелый? Просыпайся давай! Обленились тут без меня? Бегом за щитом и саблей, одна нога здесь, другая там. Посмотрим, как у тебя ныне это дело получается.
С холопом князь «рубился» почти три часа, измотав мальчишку до седьмого пота. Затем от княжеского дома спустилась крестьянка, от имени Полины пригласила Андрея на завтрак. Он согласился: коли собираешься изводить жену, с ней, как ни крути, необходимо встречаться.
В обширной трапезной было пустовато. Столы, скамьи, свободное место строители рассчитали человек, пожалуй, на двести. А сидели в самом центре, спиной к среднему из пяти окон, всего семеро: в кресле сам Зверев, слева от него Полина, справа – Пахом, дальше – незнакомые женщины в простеньких сарафанах. Раньше, как помнил Андрей, возле госпожи постоянно крутились четыре молодые холопки, но теперь они куда-то исчезли. Замуж, что ли, вышли?
Сегодня княгиня выглядела намного лучше. Румяные щеки не висели, подобно тряпкам, на голове возвышалась зеленая кика, расшитая бисером. Зеленый шифоновый сарафан, собранный на груди в мелкую складочку, покоился поверх тонкой шелковой рубахи, весьма уместной в такую жару. Может, вчера он просто застал ее не вовремя?
– Все ли тебе по нраву, супруг мой? – ощутив его внимательный взгляд, спросила княгиня. – Вкусна ли еда, ладно ли трапезная срублена?
– Все хорошо, – кратко ответил Зверев, и над столом снова повисла тишина. Он доел запеченного судака, запил чуть сладковатым сытом, промокнул губы приготовленной возле блюда салфеткой.
– Ступайте все отсель! – опустив нож, неожиданно приказала Полина. – Оставьте меня с князем.
Тетки, переглянувшись, поднялись, поспешно обогнули стол и вышли из трапезной. Закрылись толстые створки. Пахом, кашлянув, покосился на Зверева, но ответа не получил и двинулся следом, походя прихватив с блюда пару расстегаев.
– Что же ты, супруг мой венчанный, ко мне совсем не приходишь? Не заглянешь, не обнимешь, слова ласкового не скажешь. Разве не муж ты мне боле?
Андрей промолчал. Умом он помнил, что княгиню нужно ругать, обвинять, подозревать, пороть – чтобы обиделась, чтобы не вынесла, чтобы ушла. Но все его естество противилось этому. Бить женщину? «Мы их не бьем. Мы ими владеем». И ругать ее было не за что. А чисто из самодурства – язык не поворачивался.
Зверев молча поднялся, обогнул столы. Тяжело зашагал к дверям.
– Постой, Андрей! – воскликнула она.
Он замер, не оборачиваясь, но не уходя.
– Негоже хозяину неведомо где в родном уделе скитаться. Ночевать в княжескую опочивальню приходи. Коли уж противна я стала, в гостевой светелке останусь. Не потревожу.
Молодой человек прикусил губу и толкнул двери. Пошел к выходу, ловя на себе бабские осуждающие взгляды.
Пахом был на улице. Сидел на бревне, щурясь на утреннее солнце. Возле него крутились трое ребят лет пятнадцати-шестнадцати. Увидев Зверева, пареньки тут же метнулись к крыльцу, упали на колени, скинули шапки.
– Здрав будь, Андрей Васильевич! Сделай милость, возьми нас к себе в холопы! Верою-правдой служить станем, волю твою исполнять со всем тщанием, живота не жалеть! Сделай милость, возьми!
– Вы еще откуда взялись? Пахом, что это за явление?
– При чем тут я, княже? – Дядька откусил край расстегая. – То они тебе, не мне кланяются.
– Не дури, Пахом! Нет у меня сейчас настроения шутковать. Поговори с ними. Коли и вправду понимают, чего хотят, – рядную грамоту составь. Мне по рязрядной книге полста воинов выставлять нужно. Пригодятся, когда князь Друцкий покрывать перестанет.
– Перестанет, – эхом повторил холоп.
– Чего? Что говоришь? – застыл князь.
– Соглашаюсь, Андрей Васильевич. Перестанет.
– Ну так делай, что поручено! – Зверев побежал вниз и наткнулся на причале еще на четверых парней, только немного постарше – где-то восемнадцати-двадцати годков.
– Батюшка-князь! Возьми нас в холопы!
– Вы чего, сговорились, что ли? Наверх ступайте, к Пахому. Я ему доверяю. Коли понравитесь, рядную грамоту составит.
Проводив ребят взглядом, он постучал ладонями по борту ушкуя.
– Риус, опять спишь? Дай лук! Был вроде на корабле. А то я свой у отца забыл после размолвки. И колчан с легкими стрелами.
– Это которые с «листьями»? – высунулся из кормовой надстройки мальчишка.
– «Листьями» только по лошадям гоже стрелять, а я на охоту хочу прокатиться… Ладно, леший с ним. Давай тяжелые, бронебойные, с граненым наконечником. Будут искать – я в Запорожское пошел. Возьму коня у старосты. К нему же после охоты и вернусь.
Перебросив через плечо колчаны, молодой человек быстрым шагом двинулся по тропинке наверх – и на полпути встретил еще пятерых ребят:
– Княже, сделай милость, снизойди к нашей просьбе… Возьми нас в холопы.
– Сегодня что, день такой? – Андрей почесал в затылке. – Ладно, топайте к Пахому. Знаете такого? Холоп мой, дядька. Возле дома сидел. Понравитесь – возьмет.
За несколько часов в лесу князь приуспокоился, пришел в себя. Накопившаяся злость досталась кабанчику килограммов на пятьдесят, очень кстати высунувшемуся из леса. Потом с кистенем в руке Андрей два раза затевал погоню за зайцами – но в густом подлеске косые ухитрялись уйти. Обидевшись, Зверев повернул назад, к Запорожскому. Скакуна вернул старосте, а хряка перебросил через плечо и понес домой.
Еще от моста он увидел перед крыльцом довольно большую толпу. Можно было подумать, вся молодежь княжества собралась сюда, чтобы поставить подписи на грамотах, что подсовывал извечно всклокоченный Пахом. Дело шло настолько бойко, что рядные листы заполняли на ступенях крыльца сразу три княгинины служанки, за которыми сверху приглядывала сама Полина.
– На кухню заберите. – Зверев скинул кабана на бревна. – Пахом, чем занят?
– Листы пишу, серебро считаю, княже, – весело ответил дядька. – Упарился совсем. Семьдесят два добра молодца на службу к тебе записалось. Да еще десятка три я по домам отправил, дабы подрастали. Молоды еще для ратного дела.
– Казны хватило?
Пахом промолчал. Похоже, ради своего воспитанника он растряс собственную мошну. Но это не тот вопрос, который следовало решать на людях.
– Интересно, откуда такая активность? Что-то раньше хозяину послужить никто особо не рвался.
– Дык… – Пахом опустил голову, пряча улыбку. – Изольд с Ильей домой заехали отцов-матушек повидать. Они и присоветовали.
– А-а-а… – Андрей отвернулся, стараясь сохранить невозмутимый вид. – Кхм… Прибавится тебе работы, дядька, пополнение обучать. Хватит ли оснастки воинской на всех?
– У нас в кладовой бердыши и сабли имеются, – напомнила княгиня. – Мыслю, на три-четыре десятка ратных людей хватит. И тегиляев два десятка.
– Бердыши лучше, – скользнув по ней взглядом, кивнул Андрей. – Ими без опыта драться можно. Ничего, к отцу за лошадьми заедем, он поделится. У него мастера давно бердыши куют, наверняка запас есть. Броню… Броню потом докупать придется. Долго у тебя еще?
– Семь человек еще, княже.
– Славно. Ну заканчивай.
Он бросил прощальный взгляд на хряка. Красавец! Жаль, не перед кем похвастаться добычей. Отец с матерью далеко, перед холопами красоваться позорно. Андрей махнул рукой и побежал вниз, к причалу. В голове крутилась извечная человеческая мысль: где взять денег? Государево жалованье на содержание дружины будет только через год после того, как он своих холопов по разряду на сбор выведет, а одеть в броню, вооружить их, посадить на коней требовалось прямо сейчас. И удовольствие это чертовски недешевое…
Оброк крестьяне повезут только осенью, к Юрьеву дню. Евграф начнет делиться прибылью, когда первый корабль от пирса отчалит, добычи никакой не предвидится… Где же взять серебро? Беда…
Ночевать он отправился в дом. Полина свое обещание сдержала, не пришла. Но Зверев все равно никак не мог заснуть, крутился с боку на бок, укладывался и так, и этак. Почему-то его сильно раздражало, что эта новая постель черемухой не пахла совершенно. И это открытие мешало расслабиться.
«Надо взять себя в руки. Нужно найти повод, обругать ее хорошенько. Выпороть. Потом еще раз и еще. Будет знать! – уговаривал он сам себя и пытался придумать, к чему в поведении жены можно придраться. Но в голову ничего не шло. – Значит, придраться надо без причины!»
В слабую полудрему он провалился только утром. Комната быстро наполнялась светом, пробивавшимся сквозь веки. Неожиданно с легким шелестом отворилась дверь. Князь расслабленно перекатился на живот, напрягся, готовый вскочить и вступить в схватку, чуть приоткрыл глаза. Он увидел подол шелковой рубахи, босые полные ноги, почему-то мокрые. Бесшумно ступая, нежданная гостья прошла совсем рядом, со слабым стуком поставила что-то на сундук у изголовья, повернулась к постели.
– Спи, любый мой, отдыхай. – Легкий шепот, волна тепла, словно кто-то пронес руку над самой щекой. И все – гостья ушла.
Как только дверь затворилась, Андрей поднял голову. На сундуке стоял букет незабудок и колокольчиков.
– Черт! – вырвалось у него, и сон окончательно пропал.
Завтракать он не стал, с рассветом умчался в сторону Волчьей речки, на охоту. Лука не взял – надеялся набить кистенем зайцев. И был жестоко наказан за самонадеянность. Он не то что не смог никого догнать – до самых сумерек даже не встретил ни одного косого! Пришлось возвращаться с позором уже в полной темноте.
– Что же ты так сушишь себя, супруг мой? – Княгиня, как оказалось, ожидала его на крыльце. – Ускакал не емши, с собой ничего не брал, к обеду не возвернулся. Я уж и Пахома, и Риуса с пирогами посылала. Да сказывают, не нашли. Идем скорее! Я велела тебе полть куриную подушками закрыть.
– Не хочу! Охотник без добычи должен ночевать голодным.
– Перестань, господин мой! Негоже голодать, силу потеряешь. На тебе и служба царская, и о нас забота. Сильным надобно быть. Пойдем, княже. А хочешь – велю буженины холодной и рыбу копченую принести?
– Лучше курицу, – сдался Андрей.
В этот раз в трапезной они оказались вдвоем. Дворня успела поесть перед закатом и теперь, верно, уже спокойно почивала в людских комнатах. А князь и княгиня сидели в большущей зале перед столом, в розовом пятне света, что давали четыре толстые восковые свечи. Зажатая меж двумя блюдами, укрытая тремя перьевыми подушками курица оказалась еще горячей. Не обжигающей, конечно, но невероятно вкусной для молодого человека, ни разу не поевшего за весь день. Сперва Андрей оттяпал ножиком грудку, тщательно прожевал, стянул коричневую поджаристую кожицу, обсосал позвонки, взялся за ножку. У Полины, смотревшей на него во все глаза, на щеку вдруг выкатилась слеза.
– Ты чего? – остановился он.
– Ты меня не любишь?
– Чего это ты вдруг спросить решила?
– Ты меня не любишь?
Андрей вернулся к ужину. Женщина поднялась со скамьи, быстро ушла из трапезной. Зверев откусил кусочек мяса, еще… И вспомнил свадьбу. Их обоих тогда по обычаю тоже весь день не кормили. Сидели они на пиру и лишь любовались, как все остальные вкусностями угощаются. Но когда их проводили к постели, то там для молодых оказалась спрятана курица. Именно тогда жена и прикоснулась к нему в первый раз: он оторвал от тушки ногу и протянул ей. А она – взяла.
– Вот проклятие!
Есть сразу расхотелось. Андрей бросил недоеденный кусок на блюдо, схватил подсвечник и пошел наверх.
Спал он в эту ночь крепко, как убитый, с первыми лучами не поднимался – а потому не заметил, когда букет со вчерашними цветами поменялся на новый, с ромашками.
– Черт! Черт, черт! – отпихнул князь расписной глазированный кувшин. – Зачем она это делает? Зачем? Все равно ничего изменить уже нельзя. Ничего! Сегодня же… – Он начал одеваться.
Однако сделать ничего не получилось. Полины не было дома, не было на улице, она не явилась к столу завтракать. Молодой человек ходил кругами, ловя на себе угрюмые взгляды дворни – тяжелые, исподлобья. Но стоило ему повернуться – как бабы тут же отворачивались. А мужиков в доме считай что и не было. Даже Пахом куда-то пропал.
– Стой! – наконец остановил он замызганную холопку в исподней рубахе и переднике, выносившую на улицу бадью с грязной водой. – Княгиня где?
– Прости, Андрей Васильевич, не ведаю.
– Хорошо…
Он вышел на улицу, направился к теткам, выбивавшим коврики.
– Эй, вы давно на улице? Княгини не видели? Где она сейчас?
– Прости, княже, – склонились они до пояса. – Не знаем.
Он развернулся, решительно прошагал на кухню.
– Полина здесь? Нет? Тогда где?
– Прости, господин, не знаем.
– Тогда кто знает?! – Он выхватил саблю и одним махом развалил стол, на котором запорошенная мукой кухарка шинковала лук. – На хрена вы тут торчите, если ничего не знаете?!
– Обед готовим, княже… – Женщина замерла с ножом в руке и заметно побелела.
– Вы хотите узнать, каков я в гневе?
– Не велено… – сглотнула тетка.
– Что не велено?
– Сказывать не велено…
– Дальше, милочка, дальше… – Сверкающая полоска стали коснулась ее подбородка.
– В паломничество княгиня отправилась, господин. Милости у Господа вымаливать… И покровительства… святых чудотворцев Петра и Февроньи…
– Куда?
– К храму нашему… На Боровинкином холме.
– Какое же это паломничество? – опустил клинок Андрей. – Тут ходьбы полчаса.
– Она… Она на коленях пошла, княже. Милости вымаливать. О сохранении покоя семейного.
– Дура, – убрав саблю в ножны, повернулся спиной к кухарке Зверев. – О спасении семьи Богоматери молятся.
О святых Петре и Февронье Муромских кухарка могла бы и знать. Чай, не язычница, не католичка. Эти двое, хоть и были супругами, но спасением браков не занимались. Вот уже не одно столетие они неизменно оставались покровителями влюбленных. И молились им только о спасении любви.
– Черт! Пахом, ты где?! Где холопы наши новые? Чего делают?
Пахома он вскоре нашел. Пополнение из восьми десятков ребят дядька выстроил на жнивье за деревней и учил первым, простейшим приемам обращения с бердышом: как держать, как перехватывать, как закрываться. Громадных топоров на ушкуе и в доме удалось найти всего двадцать три штуки, и теперь они переходили от ученика к ученику, как эстафетная палочка. Глаза мальчишек горели огнем. Видимо, они воображали, как кромсают татар и упырей, а потом собирают добычу и становятся такими же невероятными богачами, как Илья или Изольд.
– Княже! – увидев Андрея, заторопился навстречу дядька. – Дозволь в грехе повиниться?
– Ты еще голову пеплом посыпь, – усмехнулся Зверев. – Ну откуда за тобой грехи? Перестань. Это я у тебя ныне в должниках оказался.
– Вчерась я поначалу детей малых успел в холопы записать. Не думал, не ждал, что столько ладных парней заявится. Опосля, знамо, недоростков заворачивал. Ныне же смотрю: ну куда их в сечу? Дети же еще! Малые, глупые, слабые. Сгинут ни за грош.
– Вот и хорошо, что дети. Пока вырастут, ты их обучить успеешь, натаскать для битвы. Клинком и бердышом лучше, чем любимой ложкой, владеть станут. Тогда мудрости твоей и порадуемся.
– Не серчаешь, стало быть?
– Нет, конечно. Кормить только их лучше надо. Чтобы мясо нарастало. И к работе тяжелой прямо сейчас приставлять. Чтобы крепли. А то ведь иной холоп и лука не натянет.
– Коли так, – повеселел дядька, – то ты полсотни луков зараз готовь. Пригодятся!
– Приготовлю…
Мысли опять вернулись к серебру. Где его взять? Полсотни луков…
Хотя с другой стороны… Почему бы им пищали не сделать? На то серебро, что за боевой лук мастера просят, железных стволов полсотни сковать можно. А обращаться с ними он мальчишек научит. Не впервой.
Князь стоял, повернувшись лицом к заводи, и увидел далеко внизу, как по излучине дороги под руки ведут полную женщину. Подол ее рубахи спереди был темным, ноги – тоже. В крови, что ли?.. Княгиня… Пожалуй, ближайшие два-три дня она и вовсе ходить не сможет. Какая уж тут ругань и плеть?
– Ты слышишь меня, княже?
– В другой раз, Пахом. В другой раз.
К ужину Полина, естественно, не вышла, как не появилась и к завтраку. Андрей маялся между естественным желанием навестить больную и необходимостью выдержать характер. При всем том букет у его изголовья утром сменился высокими разноцветными люпинами. Неужели сама приходила? Холопкам такие поручения обычно не доверяют.
Что тут оставалось делать? Других забот у князя Сакульского считай что и не было. Удел его трудился с размеренностью хорошо отлаженного механизма: крестьяне занимались землей, дожиная последние участки ржаных полей; у Ладоги стучали топорами корабельщики, готовясь начать работу; крутилось мельничное колесо, каждый день отправляя по мощеной дороге несколько возков с обрезными досками. С женой… Заняться женой тоже как-то все не получалось. На охоту, что ли, опять отправиться?
Его внимание привлек дробный цокот копыт, разлетавшийся далеко по сторонам в тихом корельском воздухе. Тут вообще никто на рысях не носился – жизнь была уж очень тихой и размеренной. Откуда взялся такой торопыга?
– Никак, случилось что? – подняла голову баба, подметавшая крыльцо.
Зверев оперся на перила, глядя в сторону моста. Как раз по нему и должен был пролететь нетерпеливый всадник. Но юный витязь в остроконечном шеломе, алом плаще и тисненом кожаном поддоспешнике свернул не к деревне, а к дому, натянул поводья возле самого крыльца и лихо спрыгнул на землю. Коротко склонил голову:
– Князь Андрей Васильевич? Князь Сакульский?
– С кем имею честь?.. – осторожно начал отвечать Зверев, но паренек его перебил:
– Весть у меня от государя нашего, Иоанна Васильевича. К себе он тебя кличет, князь. Со всей поспешностью.
– Ну и слава Богу, – невольно вырвалось у Андрея. – Со здешними бедами потом разберусь. Пора в Москву.
