XXX
Солнце опустилось, и колокольня маленькой церкви тянулась в сумеречное небо, словно указующий перст, устремленный к самому Создателю.
Почти все свечи в ризнице выгорели и оплавились до основания. Пламя чадило и колыхалось от дуновений холодного воздуха, наполненного ароматом фимиама.
Посреди ризницы Кайетан Бихтер, стоя коленями на деревянной колоде, склонился над Библией. Торопливо перелистывая страницы, он бормотал один за другим стихи. Лоб его исчертили глубокие морщины. Священник был напуган и терзался в нерешительности. Еще бы – пришла наконец пора принимать решение. Решение, которого он избегал всю свою жизнь.
Но как ему расценивать деяние, на первый взгляд праведное, но направленное против тех, кто почитал его, как равного? Если время излечивало любые раны, то настал момент эти раны себе нанести.
Без Твоего указания, Господи, мы все погибнем и канем во тьму за свои деяния. В извечную тьму.
Канем во тьму.
Извечную тьму.
Бихтер захлопнул Библию, и несколько мгновений в воздухе можно было уловить запах старой бумаги.
Священник сделал глубокий вдох, опустил голову и прислушался к внутреннему голосу. Острый край колоды глубоко врезался в колени, и ноги начинали неметь.
«Что мне делать, Господи? Что станется, если я изберу неверный путь? Неужели я настолько ослеп, что не в состоянии узреть его?»
Боль проясняет рассудок.
Бихтер стянул с себя рясу и бросил на пол. Дрожащей рукой нашарил холодную, оплетенную в кожу рукоять плетки.
Дай мне знак, Господи.
Бихтер хлестнул себя плетью. Рубцы на спине мгновенно побелели, затем стали наливаться кровью. По лицу, искаженному от боли, струился пот.
Дай мне знак, Господи.
Он хлестнул себя снова – в этот раз по другому плечу. Спину обожгло, и жар стал растекаться по всему телу.
Один только знак.
Он хлестнул еще сильнее.
И еще.
А затем… довольно.
Бихтер оперся о край стола, чтобы не упасть. Он дышал тяжело и глубоко, из свежих рубцов сочились капельки крови и стекали по спине.
Боль проясняет рассудок.
Но не дает ответов.
Кайетан оттолкнулся от стола. Тот при этом качнулся, и Библия упала на грязный пол. Священник вздрогнул и выронил плеть. Он поднял книгу, осторожно положил ее на стол и прочел случайно раскрытую страницу.
– «Дух Господа Бога на Мне, ибо Господь помазал Меня благовествовать нищим, послал Меня исцелять сокрушенных сердцем, проповедовать пленным освобождение и узникам открытие темницы, проповедовать лето Господне, благоприятное, и день мщения Бога нашего, утешить всех сетующих, возвестить сетующим на Сионе, что им вместо пепла дастся украшение, вместо плача – елей радости, вместо унылого духу – славная одежда, и назовут их сильными правдой, насаждением Господа во славу Его. И застроят пустыни вековые, восстановят древние развалины и обновят города разоренные, оставшиеся в запустении с давних родов…»
Бихтер вновь поднял плеть и зажмурился в ожидании новых мук.
Дай мне знак, Господи.
Вновь плеть со свистом рассекла воздух и прошлась по измученной спине.
Один только знак.
Священник услышал шелест, открыл глаза. Сквозняком перелистнуло несколько страниц в Библии. Бихтер пробежал глазами пророчества Исайи.
– Ибо день мщения – в сердце Моем, и год Моих искупленных настал.
Знак, которого он так ждал. Кайетан Бихтер перекрестился и возвысил голос:
– Да святится имя Твое, да придет царство Твое, да будет воля Твоя…
Он со всей искренностью предался молитве.
* * *
На улице уже совсем стемнело, и повалил густой снег. Яростно завывал ветер.
Иоганн и Альбин сидели за точильными станками. В сарае царил жуткий холод, ветер задувал сквозь щели, и две масляные лампы едва разгоняли мрак. За спиной у Листа несколько заточенных уже кос и усеянных гвоздями цепов дожидались боевого крещения. Перед ним громоздилась куча всевозможных ударных и колющих орудий.
Иоганн привычными движениями затачивал нож. Альбин, между тем, возился с кинжалом: приходилось правой ногой нажимать на педаль и следить за тем, чтобы клинок не перекашивался на точильном круге. Получалось далеко не всегда.
– Что за дрянь! Я с тем же успехом мог за прялку усесться, – проворчал Альбин.
– Только кинжалы на ней точить еще трудней.
– Болтай себе, сколько влезет… Бабская это работа!
– Если женщина точит за тебя клинки, то тебе придется за нее стряпать, – рассмеялся Иоганн. – Хотел бы я это видеть…
– И ничего тут смешного. Мне уже приходилось самому готовить. Все, что умеет женщина, смогу и я.
– Ну, надеюсь, что не все, – Иоганн подмигнул ему.
– Погоди у меня, мерзавец, я тебе…
В этот миг Альбин выпустил кинжал из руки. Разогнанный точильным кругом, клинок просвистел у Иоганна над самым ухом и со звоном воткнулся в дощатую стенку.
Альбин ошарашенно уставился на Листа.
Тот развернулся к двери и прокричал:
– Элизабет, готовить сегодня будет Альбин!
Парень встал и подошел к стене, при этом пихнув Иоганна в плечо.
– С кем не бывает…
– Конечно, господин Альбин, конечно, – сухо проговорил Иоганн.
Батрак выдернул кинжал из стены и взвесил его в руке.
– Как им вообще орудовать?
– Поверь мне, если дело дойдет до этого, у тебя с ходу все получится.
Альбин вернулся за свой станок.
– Как у тебя?
– Я не раз проверял это на себе.
– И потому все эти шрамы на груди?
Иоганн кивнул.
– И все-таки я выжил. Так что завтра держись поближе ко мне, и все будет хорошо. Сомневаюсь, что они дерутся лучше тебя.
– А если они хотят этого не больше нашего? Если мы просто не станем этого делать? Если никто из нас не станет?
– Баварцам будет что сказать по этому поводу. И вряд ли они разделят наши с тобой мысли. Да и насчет тех, в монастыре, я сомневаюсь. Чтобы разжечь огонь, достаточно искры, и уж ее-то баварцы высекут.
– А если мы просто уйдем? Прихватишь свою Элизабет, и уйдем через лес, прямо ночью…
– Ты же слышал, что тогда баварцы сделают с деревней. Им неважно, останутся ли только женщины и дети. Или старики. Сейчас у них на руках козыри, и нам приходится подыгрывать. Хотим мы того или нет.
Альбин смиренно кивнул. Он знал закон.
Право всегда на стороне сильного. А сильный пишет историю.
И вряд ли в будущем что-то изменится…
* * *
Дверь вдруг распахнулась. Снег и ветер ворвались в сарай, и лампы едва не погасли. Вошла Элизабет и быстро закрыла за собой дверь. Она запыхалась. На ней был только плащ, накинутый поверх ночной сорочки.
– Иоганн… священник… – она запнулась, сделала глубокий вдох.
Лист и Альбин обратили на нее вопросительные взоры.
Девушка наконец отдышалась.
– Я видела из окна, как он пошел в лес. К ним.
Иоганн остановил точильный круг.
– Ты уверена?
– Скажешь тоже! – возмутилась Элизабет. – Я своими глазами видела.
– Он хочет предупредить их, – задумчиво произнес Лист.
– И они, наверное, сбегут прежде, чем мы поднимемся к ним, – догадался Альбин.
– Увы, выбор у нас невелик… – Иоганн задумался. – Не нравится мне все это. Я прослежу за Бихтером. Может, удастся выяснить, что он задумал.
Альбин вскочил.
– Нет, я пойду! А ты заканчивай с ножами.
– Альбин… – начал Иоганн, но батрак не дал ему договорить.
– Не спихивай на меня бабскую работу. – Он попытался ухмыльнуться. – Ты тут и без меня справишься.
Элизабет схватила его за руку.
– Альбин, будь осторожен. Метель ужасная, ничего не видно.
Парень осторожно высвободил руку.
– Хорошо, обещаю. – Он повернулся к Иоганну и посмотрел ему в глаза. – А ты как следует присматривай за Лизель, понятно?
Лист кивнул.
– Спасибо, Альбин. И вот еще что: держись от Бихтера на расстоянии и беги, как только почувствуешь опасность. Погеройствовать сможешь и завтра.
Альбин также кивнул, накинул плащ и поднял воротник. Потом развернулся к Иоганну и Элизабет и нерешительно потоптался на месте. Повисло молчание, никто не смог подобрать нужных слов.
«Идти должен ты, а не Альбин. И ты сам это знаешь», – твердил внутренний голос.
Иоганн вынужден был согласиться. Он шагнул к батраку.
– Альбин, я…
Тот поспешно развернулся и вышел прочь.
Иоганн и Элизабет постояли у двери, глядя на снежные вихри. Снег летел прямо в лицо, и глаза слезились от ветра.
Лист обнял Элизабет и прижал к себе. Девушка положила голову ему на плечо.
– У меня дурное предчувствие, – сказала она, и в голосе ее звучала тревога.
Снежные хлопья залетали в сарай. Огоньки ламп, крошечные и тусклые, были едва различимы в полумраке.
– Куда мы пойдем, когда все это останется позади? – негромко спросила Элизабет.
– Куда захочешь, – ответил Иоганн, спокойно и уверенно.
Некоторое время они хранили молчание. Потом Элизабет прошептала Иоганну на ухо:
Когда печаль клеймом на сердце,
И дух задавлен грузом бедствий,
Когда померкнут в небе звезды,
И солнца луч уж не согреет,
Ты озаришь мой путь, я верю,
Лишь ты одна на целом свете.
– Мое стихотворение. Ты помнишь его наизусть? – спросил он с нежностью.
Элизабет заглянула ему в глаза.
– Все, до единого слова, как я чувствовала.
Иоганн ощутил вдруг, как девушка дрожит под своим тонким плащом.
– Лучше возвращайся в дом, пока не превратилась в сосульку. Я приду, как закончу.
Элизабет кивнула и побежала в дом. Лист вернулся к станку и вновь принялся за работу.
