XXVIII
Сгустились сумерки, и в деревне стало совсем тихо. После всех недавних событий жители сидели по домам, хорошенько заперев двери.
Двое караульных расхаживали перед сараем, куда поместили Якоба Каррера и зараженного солдата. Снегопад усиливался, и часовые кутались в плотные плащи. Оба хранили молчание, но потом один ткнул другого в бок.
– Глянь, какие гости…
К сараю приближалась Элизабет с небольшим горшком в руках. Она остановилась перед солдатами.
– Чего тебе? – резко спросил один из них.
– Я принесла отцу поесть, – ответила девушка.
– Поесть? Покажи!
Элизабет неохотно подняла крышку. Воздух наполнился ароматом мясной похлебки. Солдат потянул носом.
– А голодать вам не приходится, как я вижу… С крестьянами вечно так. Сначала утверждают, что у них ничего нет, а как начнешь грабить, так в амбарах столько запасов, что сам курфюрст позавидует!
– У нас запасов ровно столько, чтобы пережить суровую зиму, и вам ничего от них не достанется! – сердито огрызнулась Элизабет.
Солдат невозмутимо пожал плечами.
– А мне бы и тебя хватило, – заявил он с беззубой ухмылкой. – Ладно уж, корми своего папашу. Но к нему я тебя не пущу. – Он постучал прикладом мушкета по дощатой стене. – Эй, Каррер! Сюда!
Второй солдат окинул Элизабет взглядом и осклабился.
– Я тоже проголодался. Для меня что-нибудь найдется?
Она не обратила на него внимания. В стене между досками была широкая щель. Элизабет наклонилась к ней и попыталась что-нибудь разглядеть. Но ничего не увидела, только солома и…
Внезапно из темноты возникло искаженное злостью лицо.
Элизабет отпрянула, но быстро взяла себя в руки.
– Отец, я принесла…
– Что ты здесь забыла? Убирайся! – крикнул на нее отец.
– Но я только хотела…
– Ты не поняла? Отправляйся домой и запри дверь! Мне помощь не нужна!
Столь же внезапно, как и возникло, лицо его скрылось во мраке.
Элизабет не двигалась с места. Даже в минуту опасности отец не проявлял ни капли человечности. К глазам девушки подступили слезы, но ей не хотелось показывать слабость перед солдатами.
А может, отец накричал на нее, чтобы она пошла домой и держалась подальше от солдат?
Элизабет втянула морозный воздух, так что легкие едва не обожгло холодом.
Потом медленно двинулась прочь от сарая, позабыв о горшке в своих руках. Солдаты смотрели ей вслед.
– Эй, девка! – крикнул один из них. – А нам перепадет что-нибудь?
Элизабет, не оборачиваясь, швырнула горшок в снег и двинулась дальше.
– Подавитесь… – процедила она со злостью.
* * *
С наступлением ночи начало холодать, и караульный перед домом Франца Каррера поднял ворот плаща. Изнутри не доносилось ни звука. Раненые старались набраться сил. Их товарищи делили с ними тишину, потому как минуты затишья редко выпадали на их долю, и это, наверное, было единственное, что осталось ценного в их жизни.
В окне второго этажа горела масляная лампа.
– Вы хотели поговорить, – Альбрехт вопросительно посмотрел на капитана.
Тот сидел за массивным столом, на котором были разложены несколько карт. Командир поднял голову и принялся набивать трубку.
– Входи, Альбрехт, и закрой дверь, – сказал он спокойно.
Адъютант сделал, как ему велели.
– Садись.
Старый солдат опустился на шаткий стул, который заскрипел под его тяжестью.
– Мы больше десяти лет сражаемся с тобой бок о бок, – продолжал капитан. – И все эти годы, если то было в моей власти, я старался не трогать без необходимости мирных жителей. Тебе лучше других это известно, Альбрехт.
Адъютант кивнул и откинулся на спинку стула. Он нечасто видел своего командира в такой задумчивости.
– Но как мне поступить с этими упрямыми крестьянами? Я даже готов им поверить. Они, похоже, и впрямь считают, что есть какое-то проклятие и что они поступили правильно. – Капитан смерил адъютанта взглядом.
– Согласен, я тоже так думаю.
– Но что это значит для нас, Альбрехт? – Капитан глубоко затянулся и медленно выпустил дым. – Если я велю казнить завтра этого жирного крестьянина, на нас, чего доброго, ополчится вся деревня. Мы наверняка потеряем всех раненых, а на нашей совести будет кровавая баня. Нам придется разорить деревню… – Он сделал паузу. – Женщины, старики, дети. Нам всех тогда придется перебить.
Альбрехт задумчиво провел рукой по лицу.
– Знаю, капитан, знаю.
– А все из-за чего? Потому что люди помешались на какой-то глупости!
Он резко поднялся и подошел к окну. Посмотрел на караульного, как тот то и дело приседает, чтобы согреться.
Альбрехт чуть поколебался.
– Хотя…
Этого-то и ждал капитан.
– Да, Альбрехт?
– Что, если завтра мы сменим гнев на милость? И к этому жирному крестьянину, и к нашему солдату. В качестве жеста, так сказать…
– Жеста?
Капитан невольно усмехнулся. Альбрехт был не только верным соратником – адъютант всегда мог дать ценный совет.
И зачастую оценивал ситуацию даже лучше, чем он сам.
Капитан кивнул.
– Такой жест, чтобы понял любой тирольский крестьянин, а самое главное – любая крестьянка.
– Просто подумал, – Альбрехт и не думал приписывать себе заслуги.
Капитан подошел к нему и похлопал по плечу.
– Милосердие. В качестве рождественского жеста. Спасибо, Альбрехт.
Тот вышел из комнаты.
Капитан вернулся к окну и обвел взглядом деревню.
Так тому и быть.
Оставалось только надеяться, что до утра никто не наделает глупостей.
* * *
Якоб Каррер и солдат молча сидели друг против друга. В сарае царила мертвая тишина.
Каррер напряженно наблюдал за солдатом. Глаза уже привыкли к темноте, и он видел перемены в его лице: черные узлы неумолимо расходились под бледной кожей…
Он понимал, что предстоит сделать. Опять ему все расхлебывать…
Солдат беспокойно ерзал и обливался по́том. Он боролся со сном, то и дело клевал носом, но тут же вскидывал голову.
Баварец нутром чувствовал, что засыпать нельзя, ощущая опасность, исходившую от крупной, неподвижной фигуры напротив.
Время тянулось мучительно медленно.
В конце концов солдат не выдержал. Сон одолел его: он уронил голову на подтянутые к себе колени.
Каррер только этого и ждал.
Он тихо поднялся. Мимоходом взял тяжелый черен от сломанных вил, прислоненный к стене, и медленно скользнул к солдату, стараясь при этом не издать ни звука. Посмотрел на мирно спящего солдата – он уже не считал его человеком. Это был один из них, зараженных, к которым он питал жгучую ненависть.
Чтоб вам всем сдохнуть.
Каррер замахнулся.
В этот момент солдат проснулся, словно почуял смерть. Он увидел Каррера, мгновенно перекатился вбок и сумел избежать смертельного удара. Потом вскочил на ноги и выбил у Якоба черен из руки. Крестьянин кинулся на него, завязалась борьба.
Безмолвная и безжалостная.
А потом сарай сотрясся от рева.
* * *
Полусонные часовые резко вскинули головы.
– Что это?
– Не знаю. Кажется, внутри кричали?
– Трудно сказать, – солдат заглянул между досками, но ничего не разглядел. – Каррер! Что там у вас творится?
* * *
Якоб в ужасе смотрел на свою руку, на чернеющий след от зубов. Это не сулило ничего хорошего. В отчаянии он попытался оттереть его, но тщетно.
Каррер перевел взгляд на солдата, увидел его рот, перепачканный кровью.
Он понимал, что это означает.
Жизнь никогда уже не станет прежней. Ни подворья, ни земли, ни Элизабет, ни солнца – никакой жизни. Лишь жалкое существование в полумраке.
Он станет одним из них.
Каррер почувствовал, как в руке что-то пульсирует. Рана начала гореть; его вдруг обдало жаром, багровый туман стал заволакивать разум.
Каррер издал звериный рык.
Они заплатят за это, все, кто не помог ему. Все, кто есть в деревне.
Тут послышался грохот. С двери сняли засов, внутрь ворвался тусклый свет. Затем в сарай ворвались часовые, но тут же замерли, глядя на две неподвижные фигуры.
– Каррер? Какого дьявола…
Медленно, не сговариваясь, Якоб и солдат повернулись к часовым…
