ГЛАВА 4
Из-за спешки меня всегда подводила логика. Я понапрасну суечусь. Ведь если этот жрец, лишь только увидев меня, попытался убить или хотя бы запихнуть туда, откуда я пришел, и его при этом не слишком волновало, не свалюсь ли я на мостовую, то, вероятно, можно ожидать подобного отношения и со стороны других жрецов. Во всяком случае, было неблагоразумно предполагать, что я от этого застрахован.
Я направился в комнату, где находилась машина, подобрал с пола черный плащ, встряхнул его и, накинув на плечи, застегнул вокруг шеи. Спереди, по всей длине, я обнаружил маленькие магнитные застежки, которые, стоило мне одернуть плащ, сами аккуратно застегнулись.
Меня внезапно охватила паника. Что же все-таки я здесь делаю? Какова вероятность найти Лорну в этом мире сказок и детских снов? Мое место там, в Нью-Йорке. Я быстро повернулся и рысью направился к балкону. Полы плаща хлопали меня по ботинкам.
Я перегнулся через перила и стал водить руками в воздухе. Нью-Йорка я не нащупал. Впрочем, я понятия не имел, какова на ощупь брешь в пространстве. Скорее всего, она похожа на дырку в пончике. Наивно, конечно, было надеяться, что я смогу ухватиться за что-нибудь устойчивое в своей квартире и таким образом втащить себя домой. Это было слишком похоже на попытку поднять самого себя за шнурки.
И все же я отдавал себе отчет в том, что мне отчаянно не хочется покидать этот балкон и выходить в мир, которого я совсем не знаю. Слишком странным образом я рожден в Малеско на этом балконе и еще очень молод и неопытен, чтобы отправиться на поиски славы и удачи в этом не обжитом мною мире.
Меня пугал этот чуждый мир, которого я не создавал…
Мое мироощущение — земное. Каждый из нас создает свой маленький мир, и в этом ему помогают предки, особенно родители. Поэтому людям, вероятно, понадобится долгое время, чтобы привыкнуть к жизни на Венере или на Марсе. Как бы то ни было, какое-то странное ощущение удерживало меня на балконе.
Я с горечью подумал о книгах, в которых описываются сверхъестественные истории, подобные моей, — о книгах Берроуза и Хаггарда. Но я находился не на Барзуме, и я не Джон Картер. Он был из того же теста, что и все легендарные герои. Он был несокрушим.
Я не чувствовал себя героем, хотя как знать… Героизм в глазах одного общества может обернуться малодушием в глазах другого. Этика Малеско, возможно, значительно отличается от земной. Я ни в чем не был уверен…
Меня не оставляло беспокойство за свою жизнь.
Дома подобные мысли не слишком часто приходили в голову. Не высовывайтесь слишком далеко из окна, не выбегайте на дорогу перед быстро идущим транспортом, не трогайте оголенных проводов (вы ведь знаете, что такое электричество?) — и все будет в порядке. В Малеско существует сила притяжения, и она показалась мне обычной. Это я мог учитывать. Но как быть с неизвестными силами типа электричества?
Житель Малеско в нью-йоркском метро мог бы запросто усесться на рельс, находящийся под напряжением, поскольку тот выглядит весьма безобидно. В Малеско я мог бы усесться на атомный реактор, не подозревая об этом. Оружие жреца, похожее на гантелю, указывало на существование какой-то неэлектрической энергии, а машина в соседней комнате, вероятно, приводилась в действие силой, о которой я и не слыхивал. К счастью, я мог читать по-малескиански и решил внимательно следить за надписями типа «CAVE», что значит — «берегись!». Нет, это по-латыни, на языке Малеско это будет «CAVEO».
Ощупывая воздух, я не слишком усердствовал. Жрец мог очнуться в любой момент, и тогда мне пришлось бы срочно решать, что предпринять — бежать, прятаться или сдаваться на милость, чем бы это ни грозило.
Я вернулся в комнату и задумчиво посмотрел на этого типа. Он начал слегка подергиваться. Даже в забытьи его лицо казалось слишком возбужденным, и я сказал себе, что самое лучшее сейчас — убежать или спрятаться, хорошо бы спрятаться — но где?
За занавеской находилась ниша с одеждой. Никакого другого укрытия здесь не было. Выйти в холл, где я рисковал нарваться на других жрецов с гантелями, выбрасывающими голубое пламя, я не осмелился.
Наступил момент, когда герои расхожих повестей творят чудеса доблести и отваги и одерживают верх с легкостью, добытой долгой практикой. Но мне все было в новинку. Я не чувствовал себя героем, и находчивость моя была не безгранична.
Я услышал, как в комнате, где лежал жрец, слабый голос опять позвал: «Фалви!» В ответ распростертый на полу жрец застонал и двинул рукой. Я понял, что влип. В подобной ситуации Джон Картер легко бы заскочил на десятифутовую стену, которая предусмотрительно не доходит до потолка, где бы и затаился, пока враги безуспешно ищут его.
В таких повестях врагу, конечно, не приходит мысль посмотреть вверх. Но здесь все стены доходили до потолка, а даже если бы и нет, то совсем не уверен, что я смог бы забраться на одну из них, подобно перепуганной кошке. Нет, я не так находчив и изобретателен, как Картер. Лучшее, что мне пришло в голову, — это нырнуть в нишу с одеждой и забиться в самый угол. А если присесть на корточки, то черный плащ скроет мои ботинки.
Наверное, это был не лучший вариант, но мне, как говорится, повезло. Если я не был находчивым героем, то и мой враг оказался не слишком изобретательным злодеем. Он был обычным малым, который очнулся после нокаута совершенно сбитым с толку.
В щель между сваленной одеждой и краем занавески я увидел, как он сел, тяжело вздохнул и сжал голову руками. Кисет на его поясе раздраженно произнес: «Фалви! Ответь!»
Он несколько раз тряхнул головой, окинул комнату мутным взглядом, затем пробормотал что-то и с трудом поднялся на ноги. На лице его был испуг, даже не просто испуг, — казалось, он находился в отчаянии, и виной тому был я.
Я понял это по его взгляду, блуждающему по комнате в поисках меня, и был очень рад, что спрятался. Мое убежище казалось не слишком подходящим, но менять его было поздно. К счастью, этот тип тоже оказался новичком в подобных делах.
Он выскочил на балкон и, перегнувшись через перила, с надеждой посмотрел вниз. А так как я не спускался по стене и не лежал распростертым на мостовой, он вернулся в комнату и на этот раз заметил приоткрытую дверь в холл.
По счастливой случайности я ее не закрыл. Он, должно быть, решил, что я сбежал, ведь он мог пролежать без сознания довольно долго, и у меня хватило времени для побега.
Я услышал, как он потоптался у двери, но уже через мгновение он плотно ее закрыл и вернулся обратно. По цвету его лица я понял, что у него язва. Он, похоже, из тех, у кого она всегда бывает.
Слабый голос на его поясе снова позвал. На этот раз жрец вытащил из футляра нечто, напоминающее белую вафлю, и поступил с этой штукой очень странно — он туда зевнул, то есть издал звук, подобно человеку, медленно отходящему от глубокого сна.
Я был несколько озадачен. Но тут мое внимание привлек яркий свет, вспыхнувший примерно в квартале от нас. Я был настолько изумлен изображением, увиденным на стене дома, что сделался слеп и глух ко всему остальному.
Передо мной был портрет Лорны. Гигантское изображение из моего укрытия казалось небольшим. Картина напоминала освещенный цветной витраж, хотя была лишена некоторых деталей, обычно присущих витражам. Я узнал Лорну, но долго не мог поверить своим глазам.
Да, это было несомненно лицо Лорны, но ему придали такое очарование, как будто сначала над ним поработали Арден с Рубинштейном, а затем передали Ромни, этому религиозному идеалисту. Как Ромни на холсте наделил леди Гамильтон достоинствами, которыми эта женщина с куриными мозгами никогда не обладала, так и тут Лорну Максвелл превратили в очень красивую девушку с ангельской внешностью.
Над портретом возвышалась огромная золотая буква «А». Такие же таинственные знаки, как я заметил, сверкали по всему городу, и, очевидно, это было полно глубокого смысла. Под портретом Лорны сияла надпись — «CLIA».
— Фалви!
Я уже почти привык к этому тонкому настойчивому голосу. Мое внимание привлек ответ — сначала сонное встревоженное ворчанье, затем фальшиво бодрый голос неожиданно разбуженного человека:
— Во имя Феникса. Фалви — Иерарху. Все спокойно у Земных Врат.
— Ты спал?
— Я э-э-э… я размышлял над таинствами.
— Тебе представится возможность подумать об этом в одиночестве, когда я доложу Иерарху.
После небольшой паузы голос продолжал:
— Фалви, если ты хочешь спать, я найду замену. Сейчас мое дежурство. Если что-нибудь случится, то Иерарх сожрет мой…
Последнего слова я не понял.
— Извини, — сказал Фалви, — не мог бы ты прислать кого-нибудь другого? Я… я, кажется, нездоров.
— Да, прямо сейчас, — согласился тонкий голос.
В установившейся тишине раздавалось тяжелое дыхание Фалви.
Я замер в ожидании. Странно, хотя речь Фалви и его собеседника звучала совсем не так, как у дядюшки Джима, у меня появилось ощущение, что говорит именно он. Ведь малескианскую речь я ранее слышал только из его уст.
Конечно, я не понимал всех оттенков значений, однако интонации помогали безошибочно уловить смысл. Язык Малеско прост, хотя раньше я этого не осознавал. Я вообще никогда не задумывался над ним — ведь мы обычно не анализируем многое из того, что накрепко, усвоили с самого детства.
Слова в этом языке произносились так же, как писались, или, по крайней мере, так, как писал дядюшка Джим. А он почти не делал ошибок, если судить по освещенным вывескам в городе. Язык Малеско похож на латинский, и каждый, кто помнит латынь со школы, легко угадает значение многих слов.
Фалви подошел к балкону, посмотрел на город и тихо выругался. Тут я понял, что в языке Малеско есть и англо-саксонские корни.
— Проклятый Нью-Йорк, — злобно сказал Фалви и, повернувшись, скрылся раньше, чем до меня дошел весь смысл его слов.
Нью-Йорк, он сказал — Нью-Йорк!
Я рассматривал преображенное красивое лицо Лорны Максвелл, сияющее на стене дома, и с грустью думал о Барзуме, таком безопасном и знакомом месте.
Фалви снова заговорил.
— Кориоул, — тихо позвал он, — Дом Кориоул!
Послышалось жужжание, и вскоре раздался скрипучий голос:
— …хочет, чтобы я сшил для нее одежду. Я слишком добр, чтобы отказать, но где найти время для…
— Частный канал! — выпалил Фалви, хотя, возможно, он сказал «линия» или «круг». Я не мог перевести буквально и понял лишь общий смысл этих слов, тем более что воспринимал их как разговорно-бытовые, а не как термины, поскольку сам привык только к разговорному языку.
Наступила тишина. Фалви обвел комнату тяжелым взглядом. Я затаился среди плащей и скоро услышал вкрадчивое хихиканье.
— Меня просто трясет, — раздался тонкий голос, — да, определенно, трясет, как в судорогах. Пурделор рассказал мне самую забавную шутку из всех, которые я слышал. Я чуть не лопнул от смеха. Смеялся до слез. Ты помнишь Дом Фереса? Он всегда уверял…
— Кориоул, послушай! Это Фалви. Здесь прошел еще кто-то.
— …уверял, что его имя следует произносить как Перес, не перебивай, я должен тебе это рассказать.
Фалви пытался назвать чье-то имя или позвать Иерарха.
— Не шуми, — сказал Кориоул с фальшивой веселостью. — Да, настаивал, что его имя следует произносить как Перес, понял? Так вот, как-то вечером, за ужином, Морандер и говорит: «Будьте любезны, Дом Перес, передайте мне, пожалуйста, paselae. Paselae! Xa-xa-xa!»
Послышалось развязное хихиканье.
— Проклятие! — воскликнул Фалви, у которого, по-видимому, было не больше поводов для шуток, чем у меня, и я почувствовал даже некоторую симпатию к этому озабоченному жрецу. А Кориоулу была нужна лишь благодарная аудитория. Впрочем, тогда я недооценил этого человека.
Сдерживая ярость, Фалви сказал:
— Вечером, когда я охранял Земные Врата, прошел еще один человек. На этот раз — мужчина. Он нокаутировал меня и сбежал. Ха, ха.
Кудахтанье Кориоула стихло.
— Ну, что ж… — заметил он. — Ты, наверно, развлекался с Земными Вратами…
— Я к ним даже не притронулся.
— Врать будешь Иерарху, если хочешь, а мне и не пытайся, Фалви. Ну и как выглядит этот человек, а?
Странное это ощущение — сидя в нише для одежды, услышать собственное точное описание. Мне даже на миг показалось, что я раскрыт, что яркий свет проник в мой угол, прогнав тени. Я посмотрел вдаль на портрет Лорны. Это вернуло мне душевное равновесие.
Очень часто в Малеско я нуждался в подобном успокоении, находясь на грани какого-то оцепенения, когда все кажется эфемерным, трудно двигаться и даже думать.
И вот мной вдруг овладела такая пассивность, и Фалви казался мне чем-то незначительным и нереальным, а тот факт, что он собирался найти и убить меня, приобрел чисто умозрительный интерес, не более того.
— Если ты с ним что-нибудь сделаешь, я тебе голову сверну, — сказал Кориоул. — Ты слышишь меня?
— Хорошо, я его не трону, — неубедительно произнес Фалви. — Может, кто-то из жрецов уже нашел его, тогда он, возможно, мертв. Откуда мне знать?
— По твоему описанию, он похож на человека, о котором рассказывала Клиа. Ну ладно, срочно встречаемся в Банях.
— Но ведь эта ночь…
— Благослови меня, я тоже думал в эту ночь оказаться на коне, — сказал Кориоул и снова хихикнул.
«Юморист», — отметил я какой-то частью сознания, так как голова была занята портретом Лорны и именем CLIA под ним. Итак, я похож на человека, которого описала Клиа. Это значит, что Клиа и Лорна — одно лицо, вывод напрашивался сам собой.
— Мне сейчас не до шуток, — сказал Фалви. — Иерарх не поверит, что я не трогал Земные Врата.
— Конечно, не поверит, — подтвердил Кориоул. — Он знает, что ты лжец. Срочно встречаемся в Банях. Поторапливайся. Человек, прошедший сквозь Врата, может оказаться именно тем, кто нам нужен. Если ты его тронешь, то я за тебя не ручаюсь.
— Послушай, если он бродит по Храму в своей одежде, то его остановят прежде, чем…
— Но ведь тревоги пока не было. Поторапливайся. Думать буду я. Это мое дело. И помни, никакой отсебятины. Ты не такой уж незаменимый.
— Ты тоже, возможно.
Тут Кориоул разразился смехом, похожим на кудахтанье домового.
— Вот уж воистину, горбатого могила исправит! Проще другого найти. Поторапливайся. Я тебе объясню, почему этот человек нужен нам живым. Было бы проще…
Смешки стихли.
— Проклятый комедиант, — процедил Фалви вполголоса, а затем громко сказал: — Твои шуточки дурно пахнут. Ты — дурак, Кориоул. Никто не считает тебя острословом. И если я найду того человека, то убью его, он не успеет и глазом моргнуть. Возможно, тебе наплевать, будут у меня неприятности или нет, но…
Далее речь стала невнятной. Я понял, что переговорное устройство было выключено раньше, чем Фалви начал свою обличительную речь. Это говорило о благоразумии и осторожности оратора.
Вскоре хлопнула дверь, и мне предстояло решить, что делать дальше.
