19

Мистер Мокимото два часа подряд слушал Сэма, время от времени что-то записывая. Потом вдруг постучал ручкой по столу, давая понять, что встреча завершена.

— Будьте добры, оставьте нас ненадолго вдвоем, — попросил банкир Сэма.

Чтобы Сэм не беспокоился, Санджай дал ему понять уверенным взглядом, что сумеет продолжить разговор без него. Сэм собрал свои бумаги и вышел в коридор, где стал терпеливо ждать.

— Ваш партнер весьма убедителен, — заговорил Мокимото.

— Но… — подсказал ему Санджай.

— Почему вы думаете, что есть «но»?

— Потому что «но» есть всегда.

— Мне хотелось бы узнать, что на самом деле навело вас на мысль об этом проекте.

— Не уверен, что вам это будет интересно: деловому мир чужд идеализм. Но раз вы спрашиваете… Мой алгоритм работает не так, как другие. Он не выдает сведения, которых вы ожидаете и которые соответствуют вашему способу мышления. Если быть точным, сначала он делает именно это, но только сначала. Потом он понемногу начинает предлагать иные точки зрения, свидетельства, ощущения, приоткрывает окна в жизнь других людей. Моя социальная платформа уделяет больше внимания человеческим, а не виртуальным отношениям. Участнику предлагается поделиться фотографиями мест, где он бывает, назвать произведения, которые ему нравятся. Пользователь может выбирать собственные параметры конфиденциальности, оставаясь хозяином своей частной жизни. В отличие от Фейсбука, здесь нет ни одного алгоритма, который определял бы порядок предоставления пользовательской информации. Еще оригинальнее запрет на рекламу: наши пользователи — не дойные коровы, нам не нужны их данные. Короче говоря, мы кардинально отличаемся от наших конкурентов, вопреки тому что здесь утверждал Сэм. Наши пользователи устанавливают отношения исходя не только из того общего, что у них есть, но и из различий между ними. Пользователи социальных сетей находятся под колпаком, они разъединяют, противопоставляют нас, поощряют кастовость, выгодную правящим классам, а ведь именно она разъедает Индию. Представьте себе общество, где люди не поливают грязью, а слушают друг друга. Мы хотим, чтобы благодаря нам люди научились лучше узнавать, понимать друг друга, научились взаимному уважению, расширили свои горизонты, хотим потушить пламя ненависти, подпитываемое невежеством.

— Мягко говоря, шокирующий подход!

— Вот и родня моя твердила то же самое. Я подозревал, какой будет ваша реакция. Возможно, усилия Сэма пойдут насмарку, но я не привык лицемерить, — добавил Санджай и поднялся с места.

— Подождите, мы еще не закончили. Моему сыну двадцать три года. Позавчера он высказал мне все, что думает о том, как дурно управляет страной наше правительство. Америка разобщена сильнее, чем когда-либо прежде, неравенство усугубляется, власти ни перед чем не останавливаются. Не буду продолжать, потому что он и меня не пощадил. Я сознаю, что его критика вполне обоснованна. Мои друзья с редким упорством ведут к упадку все: программы образования, здравоохранение, экологию, правосудие, гражданские свободы. На прошлой неделе третий человек в государстве хвастался, что провел налоговую реформу, благодаря которой учительница сможет зарабатывать на полтора доллара в неделю больше. Пол Райан получил полмиллиона долларов от братьев Кохов, могущественных промышленников, заплативших благодаря ему на полтора миллиарда меньше налогов. Я не жалуюсь, потому что, подобно всем магнатам в стране, выигрываю от этой реформы и никогда не имел таких доходов, как в этом году. Поэтому я поставил перед сыном следующую проблему: какой будет его реакция, когда я как банкир лишу его дома, машины, медицинской страховки, увеличу стоимость обучения его детей, установлю потолок его зарплаты, вообще уволю, чтобы заменить более выгодной, чем он, машиной, — короче говоря, поставлю крест на всех его надеждах на достойную жизнь? Он взбесится и будет меня презирать? Он ответил, что и то и другое уже происходит. Но его бешенство ничего не дает, оно прибавляет ненависти и безнадежности в этом мире, только и всего. Мне наплевать на такие эмоциональные реакции, пусть даже вызванные благородными порывами, они нисколько не мешают нам все сильнее закабалять его поколение. Мы все прибрали к рукам: промышленность, торговлю, сельское хозяйство, банки, даже информацию, мы давно скупили политические партии.

— Зачем вы так унижаете сына?

— Чтобы он перестал воображать, будто его бесплодная мораль превращает его в хорошего человека. Чтобы меньше думал, меньше мутил воду, чтобы берег силы, ел, пил, любил, поменьше возмущался и бунтовал. Чтобы жил!

— Какое все это имеет отношение ко мне?

— Сейчас поймете. У нас столько денег, что мы не знаем, куда их девать. Мы слишком далеко зашли, мои друзья скупают демократии, их властные аппетиты неутолимы. Назовите это угрызениями совести, если хотите, но мне тоже хочется, пока не поздно, внести в систему немного беспорядка. У меня есть на это средства. Так что скажите вашему другу, ждущему за дверью, чтобы прислал мне контракты. Будут вам деньги, если вам годится такой инвестор, как я.

Санджай внимательно посмотрел мистеру Мокимото прямо в глаза и поспешно вышел за дверь.

Пулей пролетев мимо Сэма, он сбежал вниз по лестнице, сел в такси и поехал на 28-ю улицу.

Хлоя ждала на тротуаре. Санджай извинился за опоздание, ухватился за рукоятки ее кресла и покатил его бегом, лавируя между пешеходами.

— Что вы делаете?!

— Соревнуюсь с автобусом. Держу пари, мы добежим до реки раньше, чем доедет он.

— С чего вы взяли, что он едет к реке?

— К черту автобус! А вот мы едем именно туда!

— Можно узнать причину вашего приподнятого настроения? — спросила она, когда Санджай наконец перешел с бега на шаг.

— Я с вами — разве этого недостаточно?

— Я такая растяпа! Забыла в кабине звукозаписи книгу. Надо ее забрать.

— Я съезжу за ней позже.

— Почему вы ради меня так стараетесь?

— Люблю оказывать услуги… иначе не работал бы лифтером.

По пути к Гудзону они очутились под старой надземной железной дорогой, превращенной в прогулочную аллею. Санджай задрал голову, восхищенный грандиозной стальной конструкцией. Потом Хлоя указала ему на лифт: он привез их на 30-ю улицу.

Они прогуливались по зеленой аллее, ведущей от Челси до Митпэкинга. Мимо них проскочили двое бегунов и быстро скрылись вдали.

— Не хочу хвастаться, но несколько лет назад я запросто обогнала бы их.

— Вам никогда не хотелось попробовать протезы?

— Вместо ног? У меня в шкафу лежат две штуки, чудо с железными икрами и керамическими лодыжками. Но у них одно назначение — делать приятнее жизнь тех, кто на меня смотрит, а вовсе не мою.

— Я говорю не об эстетике, а о том, чтобы вы снова встали и пошли.

— Попробуйте денек поковылять на ходулях, тогда и поговорим.

— Необязательно носить их постоянно. Мой отец снимал очки перед сном, хотя ему случалось задремывать прямо в них в разгар дня.

Хлоя рассмеялась.

— Что я такого сказал?

— Вы настолько естественны, что это обезоруживает!

— Это хорошо или плохо?

— Хорошо, хотя не для всех. Для меня — да.

— Больше всего на свете мне хочется вас обезоружить.

— Лучше прекратите!

— Что прекратить?

— Вашу игру в соблазнение. Сначала это нравится, а потом становится больно, как от протезов.

— Это не игра. Слушайте, чего вы боитесь? Что кто-то проявит к вам интерес?

Хлоя повернулась к пешеходному мосту над Десятой авеню.

— Видите ту пару? Глаз с нас не сводят. Вот как их заворожило мое кресло!

— Какая вы придирчивая!

— Спасибо, хоть я не понимаю, в чем это выражается.

— Вы твердо уверены, что к вам приковано внимание людей. Эти, между прочим, наблюдают за мной, гадая, кто я, друг или слуга? Заметьте, я и вправду ваш лифтер.

— Что за ерунда!

— Коляска у вас и вправду что надо, зато у меня смуглая кожа. Что, по-вашему, больше их шокирует?

Хлоя уставилась на Санджая.

— Подойдите-ка! — скомандовала она.

Обняв Санджая за шею, она поцеловала его в губы. Поцелуй был киношный, но все же поцелуй, от которого смуглые щеки Санджая заалели.

— Так-то вот! Пусть знают, что вы не слуга.

— Для вас так много значит чужое мнение? — спросил Санджай.

— Мне глубоко наплевать на чужое мнение! — с жаром сказала она.

— Глубоко?

— Повторить?

— Зачем тогда было меня целовать?

И, не дав Хлое ответить, Санджай вернул ей поцелуй — в этот раз не по-киношному, а по-настоящему.

Сердцебиение у обоих пришло в норму далеко не сразу. Они молча смотрели друг на друга, не скрывая удивления. Потом продолжили прогулку, но уже молча.

На улице, куда они спустились, было так много туристов, что проехать в толпе Хлое было почти невозможно. Санджай заметил магазин мороженого. Сидеть там можно было только на высоких табуретах за высокими столиками, поэтому Санджай уселся по-турецки на пол перед креслом Хлои.

— Впервые в жизни вижу мужчину у моих ног, — с улыбкой проговорила она.

В ответ Санджай приподнял край ее пледа и скорчил недоуменную гримасу. Хлоя не обиделась, а еще больше развеселилась.

— Вы не спрашивали, что со мной произошло.

— Это хорошо или плохо?

— Сначала я думала, что вы боитесь, но потом…

— Что было потом?

— Потом я решила, что вы очень деликатны.

— Что, если я просто эгоист, которому все равно, что с вами произошло?

— Тоже вариант, — кивнула она.

Санджай посмотрел на нее и встал.

— Перед тем как заступить на службу, я должен сделать одно важное дело. Сможете сами вернуться?

— Должна смочь.

— В таком случае, мисс, позвольте откланяться, пока моя карета снова не превратилась в тыкву.

Он чмокнул Хлою в затылок и был таков.

Санджай скоротал ночь в холле, за книгой, которую забрал из студии звукозаписи.

После каждой главы он выходил на улицу, пересекал мостовую и поднимал глаза к окнам девятого этажа, после чего возвращался за конторку и снова садился читать.