Глава 8
Капитан знал, что под городом раскинулась обширная сеть подземных коммуникаций. Далеко не все они были связаны с канализацией и воздуховодами. Так сложилось исторически.
Под каждым замком, под любой церковью, даже незначительной, под всеми объектами, имеющими историю, столетиями выстраивалась паутина катакомб. Тут были казематы, склады, потом появились бомбоубежища, какие-то засекреченные бункеры на случай ухода войск вермахта под землю.
До такого, слава богу, не дошло. Осада Кенигсберга не затянулась. Лишь отдельным группам немецких военнослужащих удалось скрыться под землей. Никаких засекреченных командных пунктов, зон концентрации войск там, понятное дело, не было. Взрывчаткой, как в Кракове, катакомбы не опутывали. Об этом непременно узнала бы советская разведка. Немцы не хотели взрывать город. Они собирались защищать его до последнего солдата.
Лаз закончился узкой прямоугольной шахтой, горизонтально тянущейся на запад. Страшноватые растрескавшиеся стены, покрытые слизью и зелеными разводами, щербатый пол, залитый бурой жижей. По стенам тянулись трубы, обмотанные изоляционной тканью.
Люди шли молча, пригибали головы, чтобы не зацепить лохмотья, свисающие с потолка.
Павел обогнал нескольких человек. Он спешил в голову колонны.
– Куда ты лезешь, мать твою, поперед батьки! – злобно прошипел рядовой Филимонов, не разобравшийся в ситуации. – Виноват, товарищ капитан! Я думал, что это Бахтияров. Он вечно лезет, куда его не просят.
Где-то впереди ворчала овчарка. Солдаты приглушенно матерились.
Шахта вскоре оборвалась. Группа высыпала в широкий коридор с высоким арочным потолком, выложенным красным кирпичом. Метались огоньки фонарей.
Выругался ефрейтор Вахмянин, угодивший в воду. Он хлюпал ногами, выбирался на сушу. Бойцы рассредоточивались вдоль стен, садились на корточки.
Коридор выходил в тоннель не под прямым углом. Он тянулся с северо-востока на юго-запад, если верить стрелке компаса. Высокий полукруглый потолок, ниши, арочная анфилада.
Трубы изгибались и пропадали в левом ответвлении. Возможно, там тянулся проход к филиалу института. Воздух был спертый, пахло чем-то тухлым.
По центру пола был проложен сравнительно глубокий желоб, заполненный мутной жижей. В него-то и вляпался Вахмянин. Вдоль стен можно было пройти.
По команде капитана все замолчали, затаили дыхание. Только овчарка Елка тихо скулила. Возницкий надел на нее намордник. Присутствия посторонних личностей не ощущалось.
– Нам налево, правильно, товарищ капитан? – глухо проворчал Игорь Кобзарь. – Если направо, то это к центру.
– Возницкий, готовьте собаку, – подал голос Павел. – Мне кажется, она что-то чувствует.
– Так и есть, товарищ капитан, – ответил младший сержант Возницкий. – Подождите, намордник сниму. Она готова взять след.
Собака зарычала и рванулась вдоль желоба. Кинологу пришлось натянуть поводок. Одобрительно загудели солдаты.
«А ведь правильно мы спустились, – подумал Никольский. – Умница ты, Елка!»
В этом подземелье не чувствовалось время, было сыро, холодно. На отдельных участках не хватало кислорода, в других местах гуляли сквозняки. Угнетало зловоние, от которого некуда было спрятаться. Сочилась вода со стен, люди шлепали по жиже. Каждый звук отзывался эхом в гулком пространстве.
Елка надежно взяла след, рвалась в глубину тоннеля. Возницкому приходилось сдерживать ее порывы.
– Ишь, разогналась, – проворчал какой-то солдат. – Не к добру. Скоро точно потеряет след.
Товарищи шикали на него. Мол, не каркай! Потерять след в этих лабиринтах – полная катастрофа.
Елку прикрывали двое солдат. Собака в этот час, как ни странно, была ценнее людей. Овчарка, глухо ворча, ушла из тоннеля в правое ответвление.
Группа угодила в узкий коридор. Снова кирпичная стена. Обожженная глина пропиталась сыростью, пачкала обмундирование. Вдоль стены тянулась кирпичная отбортовка, о нее немудрено было поломать ноги.
Кому-то не повезло. Солдат ударился коленом, жаловался на жуткий ушиб.
– И что прикажешь делать, герой? – прорычал сержант Малахов. – На ручках тебя понести? Давай я потащу, только не обижайся, когда топить буду!
Но в целом разведчики не роптали. Они привыкли работать в самых сложных условиях.
Потянулась анфилада арочных пролетов, и вдруг яркий свет резанул по глазам. Выход на поверхность! Люди дышали полной грудью.
– Запасайтесь кислородом, братцы, – пробурчал шутник Авдеев. – За щеки откладывайте, в мочевой пузырь, куда угодно. Скоро пригодится.
Перед освещенной зоной разведчики рассредоточились, подкрадывались к ней по одному. Широкий коридор, ступени вверх. Оттуда и пробивался свет.
Наверху все было разворочено, искорежено, торчали огрызки бетонных блоков со стальной арматурой. Наверное, мощная авиабомба проломила здание, разметала подвал, отчего и вскрылся проход в подземелье.
Задерживаться здесь солдаты не стали. Овчарка рвалась дальше по шахте. Впрочем, иногда она начинала нервничать, меняла направление, кружилась на месте, бежала назад, снова металась, пока опять не находила потерянный след.
Объяснение этого факта напрашивалось само собой. Беглецы тоже двигались неуверенно, совались не в те коридоры, меняли курс. Несколько раз солдаты натыкались на свежие окурки, нашли место, где немцы сделали привал. Там валялись бычки, обрывки упаковок от галет и шоколада.
Потом овчарка снова юркнула в боковой коридор. Она уткнулась в очередной обвал, скулила так, словно жаловалась на свою собачью жизнь, выразительно смотрела на людей, окруживших ее.
– Работай, девочка, старайся! – упрашивал ее Возницкий. – Ты ведь наше животное, советское, хотя и порода у тебя какая-то сомнительная.
Солдаты усмехались. Порода Елки действительно вызывала у них вопросы.
– Работать с ней можно, – пошутил все тот же Авдеев. – Но только с разрешения особого отдела.
Остряк тут же получил локтем под ребро и подавился.
Елка двинулась дальше, шмыгнула в какую-то щель. Солдаты возмущенно роптали. Мол, нам сплющиться надо, чтобы тут пройти.
– Немцы же сплющились, – огрызнулся Малахов. – А вам что мешает, бойцы непобедимой Красной армии?
Проход оказался коротким, вывел в коридор, который оборвался черным сферическим гротом. Елка шныряла от стены к стене, нервничала, принюхивалась. По подземелью блуждал рассеянный желтоватый свет.
Подобных местечек солдаты еще не встречали. Это было нечто вроде фойе с дежурным постом. Потолок переходил в стену. В глубину ниши не пролез бы даже карлик.
Грот напоминал сферу, разрезанную пополам. Массивный каменный потолок, кладка явно старинная, выложена заковыристым узором. Деревянный стол, несколько стульев, радиостанция, обросшая толстым слоем пыли, бытовой мусор, лопата в ванне с застывшим цементом.
Люди осматривались, пожимали плечами. В принципе, никто не возражал против незапланированного привала.
– Напоминает предбанник какого-то бункера, нет, командир? – проворчал Еремеев.
– Возможно, – отозвался Павел. – Но я не уверен, что Мендель собрался отсиживаться в бункере. Ему надо поскорее вырваться из города. Лично я на его месте устроился бы на берегу залива, а не в катакомбах. Чем больше времени проходит, тем меньше у него шансов покинуть Кенигсберг.
Овчарка что-то нашла, стала виться кругами, чуть не облизывала стену. При ближайшем рассмотрении обнаружилась низкая металлическая дверь, исписанная ржавыми разводами. Она фактически сливалась со стеной.
В памяти капитана контрразведки СМЕРШ накрепко засела подвальная дверь филиала института «Альтверде». Павел приказал всем отойти. Вдумчивый неспешный рядовой по фамилии Голуб размотал моток алюминиевой проволоки, соорудил на конце что-то вроде крюка, зацепил за край двери.
Никаких взрывных устройств не обнаружилось, но расслабляться не стоило. Бойцы согнулись в три погибели, проникали внутрь, крались дальше. На потолке висели лампы в пыльных плафонах, но электричества не было и в помине.
Поворот направо, каменная лестница со скользкими ступенями, изогнутый коридор. Потом еще одна лестница, на этот раз винтовая. Люди спускались по ней довольно долго, что не могло не вызывать озабоченности.
Короткий тамбур, широкий коридор. Проход налево – и монументальная железная дверь со стальными запорами.
«Может, это и есть один из тех мифических командных пунктов?» – подумал Павел.
Овчарка за дверь не рвалась. Там, похоже, никого не было. А если и притаились какие-то призраки, то в компетенцию контрразведки СМЕРШ не входило выяснение отношений с ними.
Снова ответвления труб, продолжение канализационной системы. Очередной обвал, через который солдаты перебирались долго, не отказывая себе в выразительных комментариях.
За обвалом Павел объявил привал. Бойцы выходили на сухой участок коридора, падали кто куда. Собака выказывала признаки нетерпения, скулила. Люди курили, с наслаждением закрывали глаза.
Похоже, не только они устроили здесь привал. Степенный кряжистый мужик по фамилии Голуб поднял окурок вонючей немецкой сигареты, пристально разглядывал его в свете фонаря, потом начал тщательно обнюхивать, пересиливая брезгливость.
Павел заинтересовался, придвинулся ближе:
– Что-то интересное, боец?
– Вообще-то баба курила, товарищ капитан, – несколько удивленно проговорил Голуб, демонстрируя окурок. – Видите помаду? Сигареты «Империум». Дрезденская табачная фабрика. Принято курить их через мундштук, но эта особа дымила просто так, сделала несколько затяжек, потом бросила. Сигарета тлела какое-то время, потом потухла. Пепел остался.
– Меня не удивляет, что курила женщина, – с усмешкой проговорил Никольский. – В компании Менделя имеется баба по имени Ильза Краузе. Не дай бог тебе, Голуб, встретиться с ней в ближнем бою или без оружия. Она тебя без соли загрызет.
– А что тебя удивляет, командир? – не понял Кобзарь.
– А то, что накануне панического бегства, перед лицом, так сказать, смертельной опасности, она нашла время и желание накрасить губы. Возможно, и ресницы подвела, щечки припудрила.
– А мне вот нравится, когда бабы накрашивают губки. Красиво! – Еремеев сокрушенно вздохнул. – Обязательно полюбуюсь, когда убивать буду эту тварь.
– Курили примерно час назад, – сделал второй глубокомысленный вывод Голуб, заново обнюхав окурок. – Могу ошибаться, но думаю, что не намного.
Павел посмотрел на часы. Время под землей шло как-то не так. Пять часов канули в Лету, на поверхности давно стемнело. Оттого и не просачивался через провалы дневной свет. По его ощущениям выходило, что в нужном направлении они прошли километров пять. Ведь двигались зигзагами, часто пятились. Их путь пролегал не только по горизонтали. Но он тоже мог и ошибаться.
– Странно, – сказал Еремеев. – Отставали на три часа, а теперь – всего на час? Значит, скоро нагоним?
– Ничего странного, – буркнул Кобзарь. – Мендель с компанией прокладывают путь, а мы пользуемся дорожкой, проторенной ими.
– Ладно, вы тут поговорите, товарищи офицеры, – заявил Малахов. – А мы пока сбегаем на разведку, тоже проложим дорожку. Дорощенко, ты уже покурил?
Двое бойцов снялись и удалились в темень.
Остальные невольно примолкли, курили в тишине. Журчала вода в соседних переходах, где-то неподалеку протекала капель.
«Весна же», – подумал Павел.
Даже овчарка Елка перестала скулить, как-то загадочно помалкивала. Еремеев пристроился к ней под бочок, гладил спутанную шерсть с молчаливого согласия Возницкого.
У людей как-то беспокойно становилось на душе, они напряженно вслушивались. Товарищи предупредили их о своем приближении двойным переключением фонаря, потом подбежали, выключили свет.
– Имеются две тревожные новости, товарищ капитан, – глухо сообщил сержант Малахов.
– Что, одна тревожнее другой? – спросил Павел.
– Так точно! – подтвердил сержант. – За поворотом нет никаких ответвлений. Коридор расширяется, превращается в галерею с колоннами. Там вода по щиколотку. Это раз. Воняет жутко. Похоже, сток забит, все дерьмо наружу. Мы вроде голоса слышали впереди. Впрочем, не уверены. Я считаю, что слышал, а Дорощенко думает, что мне лечиться надо.
– Да уж, опечалил, – сказал Павел, покачал головой и задумался.
«Не слишком ли быстро мы догнали доктора Менделя и компанию, примкнувшую к нему? Впрочем, эти голоса могут принадлежать кому угодно, включая заплутавших призраков и даже советских солдат. А вот что касается дерьма по щиколотку, то это действительно не подарок».
– Проголосуем, командир? – в шутку предложил Еремеев.
– Мы не на выборах народных депутатов, – отрезал Павел. – Это там ты можешь свободно выражать свое мнение. Так, мужики, снимаемся и малым ходом движемся вперед. Втемную не пройдем, фонари включать придется. Прячемся за колоннами, на открытых местах не светимся. Возницкий, побереги свое лохматое чудо, пойдете в хвосте.
За поворотом бойцов действительно поджидало весьма неприглядное зрелище. Коридор вытягивался в ширину и высоту, превращался в какую-то анфиладу. Кирпичную кладку изъела постоянная сырость, кирпичи крошились, вываливались из стен.
Два продольных ряда колонн рассекали пространство на три параллельных нефа. Колонны эти были монументальными. Кирпич, строгое квадратное сечение с длиной стороны около метра. Наверху они расширялись, упирались в потолок широкими основаниями усеченных пирамид.
Все обозримое пространство было залито мерзкой жижей. В ней валялись огрызки кирпичей, какой-то старый мусор. В стенах чернели неглубокие ниши непонятного назначения. В этом пространстве не было ни труб, ни проводов, ни вентиляционного оборудования.
Все это было сооружено в давние времена, а потом переоборудовано под сточный коллектор, который сейчас не функционировал. Оставалось лишь догадываться, что находится на поверхности. Может, храм или старинный монастырь?
Семнадцать человек, включая оперативников контрразведки и кинолога Возницкого, разделились на три колонны и медленно продвигались по галерее. Фонари разбрызгивали мерзлый свет. Хлюпала пахучая жижа под ногами.
Павел заранее приказал всем помалкивать. Впереди действительно что-то таилось. Он это чувствовал, кожа немела.
Рассеянный свет далеко не проникал. Он озарял застоявшиеся сточные воды, выщербленные стены, мощные колонны, на которых удержалась бы и сама Земля при отсутствии тех самых китов со слонами, потом расплывался, пропадал.
– На месте! – приказал капитан.
Люди остановились, слушали. Звенело в ушах, где-то капала вода. Запах гниения въедался в ноздри.
– Все ходим, блуждаем в потемках, – пробормотал Еремеев. – Долго нам еще бродить, а, командир?
– Не возмущайся, Виталик, – ворчливо отозвался Кобзарь. – Несколько часов. Разве это срок? Вон Моисей сорок лет водил евреев по пустыне.
– Моисей?.. – озадачился Виталька. – Странно. Кто такой? Зачем водил? Почему по пустыне?
Тут-то и прозвучал хриплый окрик на немецком.
– Свои! Не стреляйте! – моментально проорал в ответ Павел на том же языке.
Немцы не видели, кто идет. Они заметили лишь огни фонарей.
– Ух ты! – выдохнул кто-то впереди него.
– Бахарев, не стрелять! – процедил Малахов. – Ты что, мать твою!..
Поздно! Прогремела надрывная автоматная очередь, забились между стен отзвуки выстрелов. Что он творит?! Кто приказал?!
Все пришло в движение, замельтешило. Солдаты с воплями разлетались, прятались за колонны, в стенные ниши глубиной сантиметров тридцать.
Застучал немецкий «МГ-42».
Павел стоял, прижавшись затылком к колонне, дрожал от ярости. Пули крошили рыхлые стены, выбивали кирпичи из колонн. Настоящая буря началась в сточных водах под ногами. Погасли фонари.
Пулеметчик долбил без пауз. К его пальбе примешивался дробный перестук «МП-40».
«А это вообще Мендель? – мелькнула недоуменная мысль в голове капитана. – За каким хреном они потащили бы в подземелье тяжелый пулемет? Что за призраки, так некстати возникшие на нашем пути?»
Кто-то захрипел, вывалился из ниши.
Он собрался перепрыгнуть на освободившееся место, но запнулся о тело, лежащее в воде, попятился обратно. Возможно, правильно сделал. От пуль в пространстве стало тесно, они выли, рикошетили от кладки.
Бойцы кричали, огрызались рваными очередями. С предсмертным хрипом стонал раненый. Кто-то осмелился включить фонарь и высунуть его из ниши. Это было ошибкой. Пули рвали все, что находилось вокруг освещенной зоны.
В подземелье творился ад. Самые сообразительные бойцы пережидали эту беду за колоннами. Испуганно скулила, повизгивала Елка. За соседним кирпичным столбом витиевато матерился Кобзарь, стрелял короткими очередями Еремеев.
Павел осторожно высунулся и тут же отпрянул. Пуля отколола под самым его носом добрую половину кирпича.
Противник засел в дальнем конце галереи. Там разражались пулеметные и автоматные вспышки.
Безумие продолжалось, пока у пулеметчика не кончились патроны. Грохот оборвался, осталась глухая ругань. Автоматчики продолжали хлестать короткими очередями. Они явно экономили боеприпасы. Сколько их там – четверо, пятеро?
– Бойцы, гранаты к бою! – приказал Малахов. – Бросай, братва!
Солдаты швырнули лимонки, обладающие мощным поражающим эффектом. При этом они старались не высовываться, чтобы самих не зацепило.
Оперативники не вмешивались. Сержант неплохо знал свое дело.
Осколки выдирали кладку из стен, расшвыривали зловонную жижу. Немецкие автоматчики заткнулись. Может, ненадолго, но целая вечность тут и не требовалась.
– Прекратить! – выкрикнул Малахов. – Вперед!
Те, кто выжил, бросились в бой, но под пули не лезли, перебегали между колоннами, пока товарищи их прикрывали.
Павел тоже оторвался от щербатой стенки, метнулся за следующую колонну, запнувшись о мертвое тело. Он стрелял в темноту, задыхался от обильной пороховой гари. Какая-то сила вышвырнула его из-за колонны. Капитан помчался вперед, нажимая на спусковой крючок. Включилось благоразумие. Он прыжком подался вбок, в нишу.
Кругом снова все рябило и гремело. Теперь уже свои перешли в атаку, подавляли огневые точки противника. С диким ревом кучка бойцов неслась вперед. Визжали немцы. Их было больше, чем пятеро. Они пятились.
Павел оттолкнулся от стены, подался вперед. Он ориентировался по вспышкам, не было нужды включать фонарь. Галерея оборвалась. В этом месте она вгрызалась в сухой коридор, убегающий в два конца.
Капитан споткнулся, взобрался на какой-то бетонный порог. Эта штука и не позволяла жиже разливаться.
Вокруг творилась какая-то вакханалия. Люди бились врукопашную, хрипели, бранились на двух языках.
«Со своим бы не схватиться», – подумал капитан, прижался к косяку, вывалился в коридор.
Здесь тоже валялись мертвые тела. Рукопашная схватка осталась сзади. Капитан находился в коридоре. Он выхватил фонарь, включил его, сунул в левую руку, прижал к диску «ППШ». Заметался электрический луч.
Кирпичные стены, вертикальные выступы, что-то вроде пилястров. Потом прыгающий луч поймал удаляющуюся спину немецкого солдата, перетянутую портупеей. Он потерял каску и оружие, надеялся спастись бегством.
Затрясся автомат в руках Павла. Он чуть не выронил фонарь. Пули выжгли кровавый крест на спине солдата. Точное попадание! Тот споткнулся, ноги его перепутались. Немец покатился по полу, раскинул руки в центре коридора, но не умирал, изрыгал какие-то рулады, выгибал спину.
Павел побежал к нему, нагнулся. Свет озарил изъеденное оспинами небритое лицо, слипшиеся волосы. Немец тяжело дышал, блуждали глаза, обведенные морщинистыми мешками. На нем была обычная форма вермахта. Черная окантовка петлиц указывала на инженерно-саперные войска. А с Менделем уходили эсэсовцы.
Немец что-то залопотал, оторвал от пола руку со скрюченными пальцами, собрался, видимо, схватить капитана за ногу. Павел пропорол его очередью, чтобы не страдал понапрасну.
Но капитан тут был не один. Кто-то бросился на него из-за выступа. Он отшатнулся, машинально вскинул фонарь, увидел безумное лицо с горящими глазами, оторванный погон. Блеснуло занесенное лезвие.
Хвататься за автомат было поздно. Капитан врезал фонарем по челюсти немца, но тот уже навалился на него, что-то злобно бубнил. Фонарь откатился в сторону и уже ни черта не освещал.
Немец ерзал на нем, пытался всадить лезвие в глаз, торжествующе рычал. Никольский извернулся, резко высвободил локоть. Лезвие отлетело в сторону и звякнуло. Ага!..
Но радоваться было рано. Немец и не думал покидать насиженное место. Он схватил Никольского за горло, стал душить, давил коленом в пах, стопой выворачивал голень.
Дыхание у Павла перехватило, розовые круги плясали перед глазами. Он из последних сил вцепился в указательный палец противника и резко вывернул его. Немец взвыл, затряс башкой. Хватка на горле ослабла. Никольский извернулся, толкнул немца бедром и наконец-то смог вздохнуть.
Немец треснулся головой о каменный пол. Теперь уже Павел навис над ним, бил кулаком по челюсти, размалывал ее в крошево, в исступлении колотил в одно и то же место. Он откинулся в изнеможении, задел рукоятку упавшего ножа, сжал ее и всадил лезвие в вибрирующую грудь.
Капитан лежал лицом в потолок, ничего не чувствовал, слышал отдаленные крики, топот, голоса. Кто-то вылизывал его щеки, губы, подбородок, издавая при этом утробные урчащие звуки. Что за телячьи нежности?
Павел обнял собаку, вцепился в густую шерсть, стал гладить, теребить. Овчарка заскулила.
– Елка, уйди! Что ты к нему пристала? – пропыхтел Возницкий, оттаскивая свое чудо от капитана. – Дай человеку умереть спокойно. Видишь, не до тебя ему.
Нет уж, не дождетесь! Он схватился за стенку, взгромоздился на пятую точку. По коридору сновали люди, горели фонари.
– Командир, ты жив? Это я, Кобзарь. – Старший лейтенант пристроился рядом, сунул в рот сигарету и стал ее жевать, забыв подкурить. – Ты в порядке?
– Угу, все в норме. – Павел закашлялся, его горло продолжала сжимать стальная удавка. – Еремеев жив?
– А то, – донеслось из темноты, и Виталий плюхнулся на пол с другой стороны. – Живее всех живых, товарищ капитан. Ждем с нетерпением, когда Родина опять пошлет нас в атаку. Мы охотно, с хорошим настроением пойдем на штыки.
«Наша Родина только в атаку и может послать, – пронеслась в голове капитана крамольная мысль. – А то и куда подальше».
– Хорошо, мужики, поживем еще. Кобзарь, не будь эгоистической сволочью! Мне тоже дай сигарету и прикури.
Они сидели молча, дымили, приходили в себя. После боя нет другого наслаждения.
– А вы молодец, товарищ капитан! – сказал сержант Малахов, опустившись на корточки рядом с офицерами. – Лихо двоих фрицев приголубили. Рассердились, видать, сильно.
– Докладывай, Малахов, что за фигня приключилась! Бахарева, когда вернемся, под трибунал!
– Убили Бахарева, товарищ капитан, – мрачно проговорил Малахов. – Сам себя наказал за проявленную невоздержанность. Всего пятеро у нас погибли – Бахарев, Антонов, Кузьменко, Рыков и Шалаян. Черт, такие парни были боевые! Дадите сигарету?
– Держи. – Кобзарь протянул пачку.
– Ага, спасибочки. – Чиркнула спичка, огонек озарил бледное лицо сержанта. – Двенадцать человек в моем отделении было, не считая Возницкого и меня, а теперь семеро остались. Авдеев, Дорощенко, Филимонов, Шаркун, Голуб, Вахмянин и этот, как его?..
– Не как его, а Бахтияров, товарищ сержант, – обиженно пробормотал из темноты грудной голос.
– Прости, Ахмет. Ничего, долго жить будешь. Это не те, кого мы преследуем, товарищ капитан. Шпана какая-то бродячая. Просто пути-дорожки пересеклись. Саперная часть. Семеро их было, из города уходили катакомбами. Мы приголубили всю честную компанию, включая унтер-офицера. Призраки какие-то, на мертвецов похожи. Наверное, дезертировали из части и несколько дней слонялись по катакомбам, искали выход. Устроили мы, конечно, тарарам. Думал, галерея обвалится. Там такой ад творился, что даже вода горела.
– Товарищ капитан! – донесся голос из глубины коридора. – Вы еще долго отдыхать будете? Моя подруга снова след взяла!
– Нет!.. – простонал старший лейтенант Еремеев.
– В дорогу, мужики! – Павел поднимался, трещали кости, ныла голова. – Малахов, прикажите бойцам стащить наших павших на сухое, всех укрыть. Позднее вернемся, поднимем их на поверхность. А фрицев скинуть в воду под колонны. Пусть гниют!
