Глава 12
Они тащились по дороге через поселок Шлезе, вдрызг разнесенный авиацией, обходили воронки, поваленные столбы, деревья. Павел поздно сообразил, что из оружия при нем только пистолет с полной и единственной обоймой. Он мог бы позаботиться об этом, любой мертвец охотно поделился бы с ним автоматом, но решил, что возвращаться уже нет смысла. Только время терять.
Офицеры ушли с дороги, где были прекрасными мишенями, двигались вдоль руин. Они видели воронки, выбитые бомбами, остатки той самой зенитной батареи на пустыре между строениями. Там чернели остовы сгоревших автомобилей, валялись обломки зенитных орудий, раскуроченных прямыми попаданиями.
Жилые домики, когда-то ухоженные, теперь представляли собой грустное зрелище. Большинство из них просматривалось фактически насквозь. Несущие стены не падали лишь благодаря качеству стройматериалов.
Дорога внезапно раздвоилась. От основной плавно отпочковалась еще одна, уходящая влево. Ближе к центру поселок расширился.
Павел сделал знак Еремееву. Мол, давай прямо, а я на всякий случай обойду. Невелик был шанс, что на боковой улочке кто-то остался, но нельзя подставлять спину под выстрел. Теперь они шли параллельно, могли даже видеть друг друга сквозь дырявые стены.
Поселок выглядел страшно. Все вокруг было до предела изувечено. Обгорел даже кустарник, стоявший слева от дороги. Настолько сильное здесь бушевало пекло. С тех пор тут вроде бы никто не жил.
В этот момент Павел услышал шум и насторожился. Эти звуки не имели отношения к кутерьме, царящей в его голове. Скрипнуло трухлявое дерево, хлопнула какая-то крышка.
Павел остановился. У здания, мимо которого он проходил, отсутствовали две стены из четырех возможных. Просела и прогнулась крыша. В продуваемом пространстве валялись остатки обгорелой мебели. Просматривалась часть улицы на той стороне.
Там стоял старший лейтенант Еремеев. К нему подходила невысокая женщина в длинной юбке и бесформенной кофте до колен. Голову ее обтягивал платок. Виталий держал перед собой пистолет, но как-то колебался.
– Пожалуйста, не стреляйте. Меня зовут Грета Уде. Мы живем в подвале, нас четверо – мои родители и старенькая тетя Марта. Я работала в Кенигсберге, бежала, когда начались бомбежки. Мы хотели здесь отсидеться.
– Фрау, вернитесь в подвал, – проговорил Еремеев по-немецки. – Подождите! Вы видели здесь посторонних? Вы не могли их не заметить, они недавно прошли.
– О, святой Иосиф, именно об этом я и хочу вам сказать, – пробормотала женщина. – Мы услышали стрельбу. Я вышла наверх, спряталась. Они пробежали, их было четверо. Я их прекрасно видела. Это двое солдат, девушка и еще кто-то. Девушка кричала, чтобы солдаты остались в засаде у последнего дома и перестреляли русских. Они ее послушались, ждут вас, лежат там, где были грядки вдовы фрау Конинг. А девушка и мужчина побежали дальше. Не ходите туда, офицер, это опасно. Они из СС, я разглядела их петлицы, форму. Мы ненавидим СС. Эти негодяи замучили моего дядю Курта, обвинили в сотрудничестве с коммунистами, хотя он никогда не имел с ними никаких дел.
Женщина с опаской подходила к офицеру Красной армии.
Виталий заметно расслабился:
– Я понял вас, фрау. Скажите, где они.
Тут молния сверкнула в голове капитана.
«У нее на ногах высокие сапоги на толстой подошве! Она усыпляет бдительность. Ей нужно подойти вплотную. Стрелять не хочет, поскольку не знает, сколько нас и где мы. Виталий человек доверчивый, хоть и опытный. А стоит ему узреть молодую бабу, он враз делается мягким как пластилин».
– Еремеев, назад! – заорал Павел страшным голосом. – Не дай ей подойти, пристрели эту суку!
Поздно! Ильза уже набросилась на молодого офицера. Пистолет выпал из ослабевшей руки, звякнул о камень. Тварь!
Павел уже летел прыжками через крохотный садовый участок, перескакивал поваленные деревья. Он ворвался в дом и метнулся в сторону, на обгоревшую кушетку, от которой остались одни пружины. Как чувствовал!
Фашистская тварь открыла огонь из пистолета, что-то злобно выкрикивала. Никольский оторвался от кушетки, перевалился за ее спинку на вздыбленные половицы, вскочил на колени, выпустил в разбитый проем две пули из «ТТ». Женщина продолжала стрелять, пятилась.
В обойме «Вальтера Р38» восемь патронов, как и в «ТТ». Шесть она уже извела. Павел метался, считал выстрелы. Он прыгнул за груду обгорелых обломков, когда-то считавшихся кухонными шкафами, пальнул еще раз. Женщина покатилась по проезжей части.
У нее была не очень выгодная позиция, на самом виду. Она стреляла с вытянутой руки. Седьмая пуля, восьмая!
Павел вырос над кухонной грудой, чтобы перепрыгнуть ее и атаковать. Но она опять выстрелила! Пуля чуть не срезала его ухо.
Перелетая через раскромсанный стол, капитан сообразил, что эта мерзавка била из «ТТ» Еремеева. У него была полная обойма. Уже четыре патрона долой. Никольский распластался в дальнем углу, укрылся за вздыбленными половицами, слушал. Вознамерься она дать деру, он понял бы это.
Похоже, женщина поднималась, была готова выстрелить, реагировать на шум. Он нащупал громоздкую пиалу из толстой керамики, которая каким-то чудом не разбилась. Павел осторожно взял ее за край, перехватил для лучшего баланса и швырнул в противоположный угол.
С треском лопнула глина. Баба шарахнулась, заорала, начала выпускать на звук пулю за пулей.
Все, достаточно. Обойма иссякла. Павел полетел вперед, расшвыривая горелую рухлядь. Он тоже орал что-то жуткое, на мерзкой матерной ноте. Только не упасть!
Капитан спрыгнул в палисадник, увидел, как тонкий силуэт метнулся от него, вскинул руку, произвел два выстрела. Женщина споткнулась, рухнула плашмя на живот. Когда он подбежал, она хрипела от боли, пыталась перевернуться на спину. Пуля попала в бедро, распорола мягкие ткани. Ильза стонала, пыталась отползти. Павел подходил к ней, держа на прицеле.
Эта тварь была здесь одна. Она вызвалась прикрыть любимого доктора, догадывалась, что преследователей осталось мало.
Никольский отстегнул от пояса фонарь, осветил гадину, скрючившуюся на дороге. Платок слетел с ее головы. По плечам рассыпались давно не мытые белокурые волосы.
Ильза Краузе была неплоха собой. Худощавое лицо, вздернутый нос, покрытый копотью, запавшие, но все еще красивые глаза. Впрочем, в данный момент в них не было ничего мечтательного или романтичного.
Ильза сочилась злобой, тряслась, в отчаянии царапала землю. Если бы ненависть могла убивать, то капитана Никольского уже не было бы на свете. Она испытывала боль, бедро ее кровоточило, но ненависть была сильнее.
– Будь проклят! Ты кто такой? – прохрипела Ильза, кусая губы. – Сволочь, скотина, русская свинья, грязный вонючий червь!
– А зачем тогда спрашиваешь, если все про меня знаешь? – Он поднял пистолет, направил ствол ей в лоб. – Ладно, знайте, фройляйн Краузе, что я сотрудник советской контрразведки, капитан Никольский.
Она оскалилась, обнажила хищные, идеально ровные, но все же прокуренные зубы.
– Ты знаешь меня. Сможешь вот так убить женщину?
– Ты не женщина.
Она поняла, что сейчас произойдет, и гневно завопила, но он уже выстрелил ей в голову. Именем всех ею замученных! Треснула симпатичная головка, потекло на землю жидкое содержимое. Оно у всех, как ни странно, одинаковое.
Капитан доковылял до скрюченного тела, лежавшего на обочине, опустился на колени. Не уберег себя товарищ старший лейтенант. Столько бед одолел, а вот с бабой сплоховал, подвела интуиция, жалость сослужила плохую службу.
Удар ножом был мастерским. Он вспорол живот, порвал внутренности. Виталька умер практически сразу, только и успел свернуться в позу зародыша. Перед смертью он закрыл глаза, но лицо его осталось перекошенным.
Никольский уселся по-турецки на проезжую часть и тупо смотрел на мертвого друга. Впрочем, скоро он успокоился, вспомнил, что должен делать. Капитан вынул обойму из пистолета. В ней остался один патрон. Второй был в стволе. Да, много не навоюешь. У Ильзы было пусто, у Витальки тоже. Ничего, он выкрутится, и не с таким справлялся.
Капитан поднялся и побрел на запад, туда, где обрывался поселок и начиналась какая-то скалистая муть.
До рассвета оставалось два часа, когда он свернул с дороги и через пару минут выбрался на берег сравнительно небольшой бухты. Шторм успокоился, тихие волны набегали на скалы. Камни громоздились у самой воды, но уже не представляли чего-то неодолимого.
Павел шел, хватался за них, засыпал на ходу. Каждый шаг давался ему с боем, жуткая усталость клонила к земле. В голове было пусто, как в кастрюле, из которой голодные студенты вычерпали всю кашу. Он старался ни о чем не думать, ничего не вспоминать.
Нужный мыс капитан обнаружил сразу. Узкий, скалистый, заваленный камнями, он вдавался в море метров на пятьдесят. На самом краю отвесные глыбы обрывались в воду.
Несколько минут Никольский лежал, притаившись за валуном, изучал обстановку. Потом он перевернулся на спину и какое-то время смотрел на бархатное небо, заряжался энергией. Павлу требовалась хотя бы минута отдыха. Ему этого хватит, чтобы закончить дело.
На краю мыса находились люди. Вот и хорошо. Их было трое. Значит, никакой засады по дороге нет. Понадеялись на Ильзу? Да, одна эта баба стоила десятка хорошо обученных солдат.
Капитан стал по камням перебираться на мыс. Он осторожно переползал с одного валуна на другой, старался не спешить, думать о пресловутых трех точках опоры, первой заповеди любого уважающего себя альпиниста.
За скалой, напоминающей растоптанный бутон, стало легче, появилась тропа. Ее не могло не быть. Этот живописный мыс в мирное время наверняка привлекал рыбаков, туристов, влюбленных.
Павел огибал массивные валуны и внимательно смотрел себе под ноги. Навыки работали. Камни из-под сапог не выстреливали, крошка не хрустела.
Тропа привела капитана к скале, в которой имелось нечто вроде маленькой пещеры. Он сунул внутрь фонарь, включил его и увидел, что это была просто ниша, где можно спрятаться от непогоды и лихих людей. Никольский обогнул камень, выбрался на финишную прямую, прошел еще пятнадцать метров.
На краю мыса располагалась маленькая ровная площадка. Над ней вился сизый дымок. Удивительное дело! Среди камней, вцепившись корнями в расщелины, произрастали криворукие кусты. Немцы обломали их, оставили лишь голые стволы, остальное пустили на растопку.
«Да, конечно. Ведь внимание английских подводников должны привлечь два небольших костра. Похоже, я успел к раздаче», – подумал Павел.
На краю мыса лицом к морю, стояли трое. Все, кто остался. По уши в грязи, в рваных накидках. Один солдат потерял каску, поблескивала лысина, окруженная слипшимися волосами. Эсэсовцы были при автоматах. Они широко расставили ноги, чтобы не упасть от усталости.
Один из них придерживал под локоть невысокого мужчину. Тот стоял с опущенной головой, ноги его заметно дрожали.
Они не садились. Наверное, в этом имелся некий смысл. Немцы хотели привлечь внимание британских подводников. Но на море в этот час было чисто, не наблюдалось никаких инородных объектов.
Капитан ничего не чувствовал. Он медленно приближался к противнику, вытянул руку с пистолетом, затаил дыхание, беззвучно переступал с пятки на носок.
До края мыса оставалось метров пять, когда занервничал мужчина, опекаемый солдатами. Он что-то почуял, не был таким толстокожим, как они, резко обернулся, заставил солдата отпрянуть.
Права на ошибку у Павла не было. Каждому по пуле! Он дважды надавил на спусковой крючок. Звуки выстрелов разлетелись по воде.
Один солдат вместе с автоматом ничком повалился в воду. Второй успел повернуться. В лунном свете блеснули испуганные глаза, но пуля вовремя пронзила его висок. Он закачался, нога соскользнула с обрыва, и второе тело обрушилось в воду.
Мужчина, оставшийся без опеки, зашатался, закричал. Павел метнулся вперед, схватил его за шиворот, оттащил от обрыва, швырнул на площадку. Тот выл от боли, закатился под небольшой козырек над скалой и угодил в кострище. Посыпались искры, вверх взмыла зола. В огне копошился однорукий субъект, ныл, что-то мямлил. Он не успел обгореть. Капитан нагнулся и вытащил его за ногу.
Это был он, доктор Мендель, демон смерти, юное дарование, уничтожившее несколько тысяч узников в одном лишь Аушвальде! Никчемное существо, измазанное сажей, каменной крошкой, чем-то жирным, липким.
– Вы кто? Не трогайте меня, оставьте в покое, – блеял он, отбиваясь ногами.
Разговаривать с ним было не о чем. Павел рывком поставил калеку на ноги, воткнул ствол пустого пистолета в висок.
– Контрразведка СМЕРШ к вашим услугам, герр Мендель. Признаюсь вам честно, для нас было важно, чтобы вы не ушли к союзникам. А живы вы или нет – дело десятое. Так что при малейшем бунте я вас с удовольствием прикончу. Слушайтесь меня, не сопротивляйтесь. Тогда, может быть, еще поживете. Я доступно объясняю? – Капитан снова схватил его за шиворот и поволок по тропе, награждая пинками.
Плевать, что инвалид. Нечего тут прикрываться своей физической ущербностью!
Он затащил стонущее тело за скалу, торчавшую в пятнадцати метрах от края мыса. Там капитан, заставил доктора открыть рот и затолкал в него его же скомканную перчатку. Мендель давился, выпучивал глаза. Но этого было мало.
Штаны немца поддерживал широкий кожаный ремень. Павел рывком выдрал его из петель, примкнул единственную руку этого изверга к туловищу, сильно затянул и решил, что теперь все нормально. Он ногой утрамбовал пленника в нишу, придавил подошвой, а сам высунул голову и стал наблюдать за обстановкой.
Подводники в перископ могли и не заметить возню на краю мыса, но костры обязаны были увидеть. Они горели даже сейчас, после того как в одном из них побывал доктор Мендель.
Над водой метрах в ста от мыса возникло нечто. Лодка всплывала довольно быстро. Капитан не успел бы за эти секунды вытащить Менделя на «большую землю». Ему пришлось таиться. Из воды появилась рубка, потом показалась верхняя часть субмарины.
Несколько человек столкнули в воду надувную лодку, замельтешили весла. Лодка стремительно приближалась. В ней сидели трое. Завозился, замычал под ногой Мендель. Капитану пришлось придавить его подошвой.
Лодка уже покачивалась у каменного причала. Лица подводников не различались. Павел видел лишь серые пятна в комбинезонах. Один привязал лодку к скале, двое выбрались на площадку, стали растерянно озираться.
– Внимание! – Никольский не узнал свой голос.
Он звучал громко, строго, официально, а главное, на языке британской короны!
– Вы входите в зону, где действуют законы и нормы Советского Союза! Вы вероломно нарушили границу водного пространства нашей страны, о чем немедленно будет доложено британскому и советскому командованию! С вами говорит сотрудник контрразведки СМЕРШ капитан Никольский. Район окружен войсками! У вас есть две минуты на то, чтобы покинуть этот район. В противном случае мы оставляем за собой право открыть огонь. Рота, к бою!
Англичане пятились, вертели головами. Они не могли не понимать, в какую некрасивую историю втягивают их начальство и специальные службы. Ссориться с русскими, которые через одну-две недели войдут в Берлин, было бы неразумно. Умирать непонятно за что им тоже не хотелось.
Павел с усмешкой наблюдал, как моряки Королевского военно-морского флота прыгают обратно в лодку, отвязывают канат. Гребец схватился за весла. Маневренное суденышко припустило прочь от мыса.
Он не имел права терять время. Капитан субмарины мог передумать, сообразить, что их водят за нос.
Никольский вытащил из ниши дрожащее тело, поставил на ноги. Потом он основательно надавал доктору Менделю по щекам и погнал его по тропе.
Павел переправил пленника на сушу, бросил под ноги, отдышался. Подводная лодка пропала. Хороший знак. Море, насколько хватало глаз, было чистое и почти не волновалось.
Он нагнулся, вытащил кляп из глотки врача-садиста. Мендель кашлял, извивался. Его рука по-прежнему была надежно прицеплена к туловищу.
– Послушайте, вы, наверное, немец, – прохрипел тот. – Я знаю, что в Советском Союзе много этнических немцев. Мы зовем их фольксдойче. Вы очень хорошо говорите по-немецки и не можете так поступать с соотечественником. Послушайте, у меня есть деньги в швейцарском банке, я могу с вами поделиться, взять вас с собой в Америку или в Англию.
– Ваши деньги, любезный доктор, скоро конфискует советское правительство, – сухо отозвался Павел. – В Америку не собираюсь, жизнь в СССР меня вполне устраивает. Я не немец. Капитан контрразведки СМЕРШ Никольский, честь имею. Сожалею, доктор, но нам с вами придется совершить длительное пешее путешествие. Будете сопротивляться или пойдете не в ту сторону – пуля в лоб!
– Иисус, не могу поверить! – Он сделал жалобные глаза. – Я всего лишь гражданский врач, человек самой мирной профессии. Послушайте, мне кажется, я вас где-то видел. – Глаза Менделя перестали носиться по кругу, зафиксировались на советском офицере. – Да, ваше лицо мне смутно знакомо.
– Я вам охотно подскажу, доктор, – заявил Павел. – Это моя граната лишила вас руки. К сожалению, более важные части тела она оторвать не смогла, о чем мне приходится искренне сожалеть. Помните зимний лес в окрестностях концлагеря Аушвальд? Вы убегали с группой солдат, а советские бойцы висели у вас на хвосте. Да-да, тот самый лагерь смерти Аушвальд, в котором вы и ваши подручные ставили бесчеловечные опыты, умертвили несколько тысяч ни в чем не повинных людей. Я вас все-таки поймал, порадуйтесь за меня.
Доктор смертельно побледнел. Презрительная усмешка давалась ему с трудом, но он старался:
– Вот как? Ну что ж, вам повезло, капитан. Надеюсь, начальство по достоинству оценит ваши усилия. Ни в чем не повинные люди, говорите? Какая чушь. Это были не люди, а наши враги, отбросы человеческой цивилизации, неполноценные особи, уроды, больные. Даже Бог на небесах не примет их к себе. Им надо бы радоваться, что они умерли не просто так, а принесли свои жизни на алтарь германской науки, которая сделала важные открытия. Разве это не почетная смерть?
Вместо ответа Павел врезал садисту по скуле. Доктор провернулся как буравчик и плюхнулся без чувств.
Павел пристроился под соседним камнем, достал папиросы и посмотрел на часы. Было начало четвертого. А светает в апреле не рано.
Испытания на этом не кончались. Доктор Мендель едва передвигал ноги. Еще не рассветало, лента дороги едва выделялась во мраке. Спина пленника монотонно колыхалась перед глазами капитана. На него накатывались волны сна.
Иногда Мендель падал. Тогда Павел со скрипом нагибался, приставлял пистолет к его виску и объявлял, что считает до пяти, потом начнет стрелять. Пленник вставал и волокся дальше.
Два человека, бредущие по дороге, представляли собой весьма жалкое зрелище. На любого дунь – упадет.
Остался позади поселок Шлезе. Никольский не смотрел на трупы, лежащие там, отворачивался.
Дорога тянулась в скалы, изгибалась. Он принял решение не сворачивать с нее. Лучше пройти лишний километр, чем ползать по скалам.
Все труднее становилось следить за доктором. Тот брел, сильно сутулясь, иногда косился через плечо и хищно ухмылялся. Мол, ладно, я подожду, пока ты окончательно утратишь силы.
Не дождешься, сука! Злость на время заставляла капитана проснуться. Он в ярости пинал Менделя по заднице. Почему тот тащится как неживой?! Потом его сознание вновь уносилось по спирали. Павел брел и видел сны. Ноги его заплетались.
Дорога огибала скалы, тянулась через лес. Потом пошли какие-то карьеры, редкие строения производственных контор, большинство которых лежало в руинах. Светало, но легче от этого не становилось.
В какой-то миг Никольский не смог одолеть сон. Он упал на колени, голова его поникла. Павел сидел в пыли, качался, как былинка, не понимал, что с ним происходит.
Но вовремя включился тревожный звонок. Капитан вскинул голову, стал моргать, прогоняя сонливость. Он обнаружил, что доктор Мендель ковыляет прочь, уже готов вбежать в кусты. Плохой мальчик!
Павел ахнул, кинулся за непослушным пленником, схватил его за шиворот, когда тот уже пролез через кустарник и готов был свалиться в обрыв. Потом капитан погнал клиента обратно к дороге. Голова его вроде прояснилась.
Тут из-за угла какой-то развалюхи вывалился растрепанный немецкий солдат, без каски, но с автоматом, весь такой чумазый, словно побывал в навозной яме. Он явно перенес контузию. Глаза его блуждали. Солдат прихрамывал, кое-как волокся через дорогу и не сразу обнаружил, что он тут не один.
Павел вскинул пистолет. Немец застыл, распахнул глаза.
– Руки вверх! – приказал Никольский.
Он целился в лоб, смотрел не моргая. Тут уж не до сна.
У немца задрожала нижняя губа, отвалилась челюсть. Но крохи разума под черепушкой еще сохранялись. Он медленно поднял руки.
Павел подошел к нему, не отводя ствола, стащил за ремешок автомат. Вот так-то лучше. Он пристроил оружие на плечо, отступил. Немец чуть не плакал, кусал губы.
– Иди отсюда, – сказал Павел и выразительно мотнул стволом. – Живо, говорю! Считаю до трех, и тебя больше нет!
Немец сорвался, как заяц, перелетел дорогу и пропал в скалах.
Приятно, черт возьми, проявить великодушие. Вреда этот бродяга из артиллерийской части больше не представлял.
Капитан проверил автомат. Магазин был наполовину полон или пуст. Это как посмотреть.
Павел машинально оттянул затвор «ТТ», нажал на спуск и убрал оружие в кобуру.
– Позвольте, – пробормотал Мендель, исподлобья наблюдавший за его манипуляциями. – У вас что же, в пистолете не было патронов?
– Ни единого, – подтвердил Павел и засмеялся, видя, как скукожилась физиономия нацистского преступника. – А вот теперь есть. – Он стряхнул с плеча «МП-40», передернул затвор. – Пошел вперед! Да пошевеливайся, скотина!
Продолжалась пешая прогулка по чужой земле. Капитан едва волокся, спотыкался, машинально подмечал, как меняются ландшафты. Гора щебня, кустарники, знакомый поселок, в котором они на свою голову подобрали так называемых Колонтовича и Лебедева.
Вдруг Мендель вскрикнул. Он проворонил ямку на дороге. Нога подломилась, пленник упал.
Павел подошел, встал над извивающимся телом. Доктор не симулировал, он действительно испытывал адские муки. Глаза его закатывались, он быстро белел.
– Поздравляю вас! – пробормотал Никольский, опустился на корточки и задрал штанину Менделя. – Теперь вы хоть отчасти поймете, что испытывали ваши пациенты во время так называемых операций.
Надо же так неловко наступить! Это был явный перелом, хорошо, что не открытый. Вся нога ниже колена уже превратилась в распухший синяк.
«Теперь ему и ногу ампутируют, – подумал капитан. – А голову-то когда?»
Но ситуация назревала невеселая. Мендель терял сознание от боли. Павел схватил его за шиворот, поволок дальше. Тяжело, неудобно. Он остановился, перекурил.
Уже рассвело, разгорался новый день, в общем-то, безоблачный, не холодный.
Выбора у капитана не оставалось. Он выбросил окурок, сел на корточки, взвалил на себя опостылевшего врача, медленно поднялся, расставил ноги. Есть еще порох в пороховницах.
Впрочем, метров через двадцать ему пришлось пересмотреть это утверждение. Позвоночник скрипел, тяжесть сдавливала грудную клетку. Но он упорно волок на себе пленника и мысленно прикидывал, как долго продержится – сто шагов или двести.
Из переулка выбрался согбенный человек, бросился к нему, сильно хромая:
– Командир, это я, Кобзарь.
Нет, это были два Кобзаря. Причем каждый из них тоже расплывался, и в итоге получалось четыре.
Старший лейтенант тоже выглядел весьма неважно. Бледный, как с того света, рука на перевязи, кровь на бинтах. Он волок «ППШ», который использовал как трость. Нога у офицера, кажется, не гнулась.
– Дружище, ты не представляешь, как я рад тебя видеть. – Язык у капитана заплетался, слова выходили какие-то нерусские. – Ты в порядке?
– Жду, командир. – У Игоря тоже были проблемы с речью. – Перевязался, забылся, очнулся, неплохо проводил время. Пару немцев пристрелил. Они мимо шли, не захотели бросать оружие. Да и шут с ними. Кто это на тебе?
– Мендель его фамилия. Как он на мне сидит? Нормально?
– Да, твой размер. Прибрали-таки кренделя. А ты молодец, вон какой сильный! – Кобзарь хрипло засмеялся. – Впору сказание писать о Павле, богатыре земли русской.
– Прусской, – поправил его Никольский. – Слушай, Игорь, ты, если сможешь, ползи позади нас, прикрывай тылы. Вот, ей-богу, сил у меня нет еще и тебя тащить.
– Злой ты какой-то, – заявил Кобзарь.
– Да, не в настроении.
– А остальные где? Сзади идут? Отстали?
– Нет их, Игорек.
– Совсем нет? – Кобзарь туго соображал.
– Совсем нет. И не будет уже никогда. Ты да я остались из всей нашей братии.
Игорь подавленно молчал, ковылял следом.
– Брось это безрукое чудовище, – вдруг сказал он.
– Не могу, приятель, – прокряхтел Никольский, едва переставляя ноги. – Если брошу, то потом не подниму. Можно, конечно, его пристрелить, но тогда все жертвы будут напрасными.
– Брось, говорю! – разозлился Кобзарь. – Не собираюсь я его убивать. Пусть живет и мучается. Смерть – слишком легкое наказание для него. Я тут по участкам бродил, когда лекарства искал. Видел в сарае тележку, здоровенная такая, стальная, для перевозки удобрений или еще чего, хрен его знает. Вроде целая была. На ней и повезем клиента. Брось его, командир, пошли за тележкой. Это близко.
Они прикатили эту нелепую громоздкую штуковину минуты через три и совместными усилиями погрузили в нее Менделя. Потом офицеры двинулись по дороге, идущей через остатки поселка, вдоль морского берега, закрытого вереницей скал. Где-то справа осталась индустриальная зона с памятным цехом. Дорога принимала укатанный вид, хотя и изобиловала воронками от снарядов.
Тележка тряслась, громыхала. Сползал на дорогу доктор Мендель, решивший на всякий случай не приходить в сознание. Капитан и старший лейтенант хватали его за одежду, втаскивали обратно на тележку.
Весь этот маразм пресек мобильный патруль 49-го полка 16-й гвардейской стрелковой дивизии. Заскрипели тормоза полуторки. К офицерам подбежали автоматчики в плащ-палатках.
– Это СМЕРШ, вот наши документы, – прохрипел Кобзарь. – Везем важного нацистского преступника. Вы обязаны предоставить нам транспорт и обеспечить безопасное передвижение до точки, которую мы вам укажем!
У Павла уже не было сил что-то говорить.
Оживленно загалдели солдаты, что-то докладывал в штаб офицер по переносной американской рации. Бойцы подсадили Никольского и Кобзаря в кузов, туда же втащили бесчувственного Менделя. Зарычал двигатель, затрясся кузов, выхлопная труба изрыгнула зловредную гарь.
Павла донимал расспросами взволнованный офицер. Он, видите ли, хотел все знать. Этот глупый неопытный человек не понимал, что такие вот любопытные персоны долго и счастливо не живут.
Глаза Никольского смыкались. Он сделал все, что только мог. Пусть данный тип от него отстанет. Ему сейчас надо нормально выспаться.
