Глава 10
Сомнения остались в голове капитана, но он их гнал. А когда Елка с угрожающим рычанием сменила направление и кинулась на гору битых кирпичей, его как из ушата ледяной водой окатили.
– Назад! – истошно заорал Павел.
Его люди успели пробежать лишь пятьдесят метров, даже толком не разогнались. И тут привет. Началось в колхозе утро! Немцы стреляли в упор с правой гряды, не жалели патронов, били длинными очередями, швыряли гранаты-колотушки.
Возможно, там притаились не все эсэсовцы, но значительной силы и не требовалось, хватило внезапности и короткой дистанции. Немцы знали, что они здесь, как-то поняли, почуяли. Шквал огня валил людей, как картонных солдатиков. Их застали врасплох.
Первой покатилась с горы овчарка Елка. Она извивалась на спине, обливалась кровью, протяжно скулила. Возницкий выпустил поводок, схватился за автомат, потом – за простреленный живот и рухнул плашмя, носом в кирпич.
Павла закружило. Он куда-то стрелял из автомата, метался, качал маятник, который в данную минуту был так же уместен, как седло на корове. Стыд и позор, товарищ капитан! Убьют тебя, и правильно сделают!
Вокруг него метались, падали люди. Повалился Кобзарь, выронил автомат, орал дурным голосом. Подрагивал Голуб, прошитый очередью. Фуфайка на нем насыщалась кровью, теперь уже своей. Валялся, раскинув руки, Шаркун, убитый в голову. Он даже не понял, что произошло. Куда-то полз Дорощенко, раненный в ногу, но не добрался до цели. Одна очередь продырявила его телогрейку в районе поясницы, другая раскроила затылок.
Капитан не замечал, что творится вокруг, стрелял из автомата по гребню мусорного вала, спешил извести магазин, хоть кого-нибудь убить. У него не было никаких сомнений в том, что сейчас он тоже погибнет.
Да и поделом ему! Зачем послушал сержанта?! Ведь хотел втихую обойти немцев, сохранить людей.
Пули летели мимо. Одна зацепила рукав, выдрала клок материи. Другая сбила фуражку. Не гнаться же за ней.
Вдруг он заметил краем глаза, как Филимонов нырнул в технологическую яму. За ним туда прыгнул кто-то еще. Закопуха солидная, полтора на пять, и в глубину неизвестно сколько. Филимонов уже был в ней, тянул за шиворот орущего Кобзаря, схватил его двумя руками, стащил вниз.
Павел помчался к этой яме, с разбега ухнул в нее, рискуя переломать все кости. Яма метра полтора глубиной, под ногами груды битых стройматериалов, часть решетки вентиляционной отдушины. Хорошо, что Филимонов успел поддержать, иначе весь переломался бы. Ноги капитана охватила тупая боль. Он ударился затылком, но стерпел, остался в сознании.
Пока Никольский искал автомат и свои ноги, Филимонов бегал по краю ямы, лупил короткими очередями. Враг обрушил на канаву плотный огонь, столбом стояла кирпичная пыль. Кобзарь казался какой-то мумией, обсыпанной белым налетом. Он стонал, пытался подняться.
– Игорь, что с тобой? – проорал капитан, подставляя товарищу плечо. – Тебя зацепили? Ранили?
– Ногу подвернул, командир, – простонал Кобзарь. – Болит, как последняя сука.
– Это все?
– А разве мало? – разозлился Кобзарь. – Тебя больше устроило бы, если бы немцы меня пристрелили? Где мы, командир? Что за яма такая?
– Оркестровая, – буркнул Павел, оставляя Кобзаря в покое.
Пальба вроде притихла. Он высунулся на пару мгновений и едва успел рухнуть. Рой сердитых ос пронесся над его головой.
– Товарищ капитан, не делайте этого! – крикнул Филимонов с другого конца ямы.
Он сидел на корточках, иногда приподнимался, высовывал ствол и выпускал наудачу несколько пуль.
– Филимонов, сколько их, не заметил? – крикнул Павел.
– Точно не знаю, товарищ капитан. Четверо или пятеро. Остальные ушли. Но эти ведут себя как последние сволочи! Подкараулили, гады!
Ну конечно, на самом интересном месте. Ждали в засаде.
Стрельба оборвалась. Запас боеприпасов у фашистов тоже был не резиновый.
– Еремеев, ты где! – громко спросил Павел.
– Здесь, – ответил Виталий из соседней ямы, точно такой же. – Хреново что-то мне стало, командир. Как же мы допустили такое?
– Заткнись! – злобно рявкнул Никольский. – Кто рядом с тобой? Все живые?
– Да хрен-то там все, – хрипло отозвался кто-то. – Это я, Авдеев, товарищ капитан. Здесь еще Вахмянин, мы целые.
Павел осторожно высунулся. Немцы определенно находились только с одной стороны. Не успели рассредоточиться или не захотели? На гребне мусорного вала матово отливали стальные шлемы. Автоматчики вели увлекательную беседу между собой.
Собака уже отмучилась. Мертвые Дорощенко, Голуб, Возницкий, Шаркун. Четверо, не считая Елки. Эх, ребята.
Капитана затряс нешуточный озноб. Под Аушвальдом по его вине в погоне за Менделем погибло больше десятка отличных парней. Здесь та же история.
– Где сержант Малахов?
– Да хрен бы его знал, – ворчливо отозвался Вахмянин. – Он всех пропустил, последним бежал, вроде упал, когда это веселье началось.
– Эй, рус, сдавайся! – прокаркал эсэсовец. – А то пиф-паф!
Немцы загоготали.
Из ям понеслась площадная брань. Позиция у бойцов была хреновее некуда. Эсэсовцы могли элементарно добить их, но пока оттягивали это удовольствие.
Павел повернулся. Филимонов сидел на корточках в дальнем углу ямы, сжимал в кулаке наступательную гранату РГД. Такая же была и у Никольского. Да вот толку от нее как с козла молока. На гору не забросить. Для этого надо подняться, превратиться в отличную мишень.
Немец свистнул и бросил гранату. Она упала недалеко от ямы, по инерции покатилась дальше, рухнула под ноги Никольскому. Ахнул Филимонов, что-то злобно выкрикнул Кобзарь.
Павел разглядел ее во всей красе, пока хватал. Та самая колотушка, небольшой металлический цилиндр, длинная отполированная рукоятка. Он успел вышвырнуть ее обратно. Пороховая мякоть замедлителя горит порядка пяти секунд, иногда дольше, бывает, что восемь, случается, что и вовсе не взрывается, если брак.
Граната сработала в воздухе, едва Павел отбросил ее от себя. Хлопок, вспышка, тяжелый напряг для ушей. Все прижались к стене ямы. Пронесло.
– Ну что, товарищ капитан, в атаку, пока нас тут всех не уделали? – выкрикнул из соседней ямы Вахмянин. – Это ведь не последняя у них колотушка.
– Пошли. – Голос Павла вдруг осип, слова давались ему с трудом. – Кобзарь, возьми автомат, прикрой. Бойцы, гранаты к бою!
Но до полного безумия дело не дошло. Во вражеском тылу вдруг стали рваться гранаты, оттуда донеслись испуганные крики, разразился звонкой трелью советский «ППШ». А потом все смолкло.
Кобзарь позабыл про свою больную ногу, вытянул шею. Захлопал глазами Филимонов. Посыпались кирпичи с горки, кто-то закряхтел, грязно выругался.
– Эй, это я, не стреляйте, – прохрипел знакомый голос. – Вылезайте. Капут фрицам, четверо их было.
Малахов выглядел не очень бодро. Какой-то постаревший, вялый, с опущенными плечами. Сержант сползал с мусорной кучи, используя автомат как костыль. Оборванный, грязный, он напоминал помешанного бездомного, решившего вдруг заняться военным делом.
Павел облегченно выдохнул, вылез из ямы. Он и Филимонов помогли Кобзарю. Того пришлось вытаскивать волоком. Опустела и соседняя яма.
– Я же последним бежал, – с виноватым видом объяснил сержант. – Всех пропустил, потом сам. А когда стрелять начали, упал, закатился под гору. Там слесарную гильотину вместе со станиной вывернуло. Пока обошел, подкрался к ним сзади. – У сержанта задрожала губа. – Товарищ капитан, это я виноват, не подумал, а вы правы были. Отдавайте меня под трибунал, когда вернемся, заслужил. Из-за меня такие парни погибли.
– Вместе пойдем под трибунал, когда вернемся, – отрезал Павел. – Авдеев, Вахмянин! – Он резко повернулся. – Быстро проверить помещение! Остальным уйти с глаз долой!
Бойцы, обрадованные тем, что еще не пробил их смертный час, вернулись через несколько минут и сообщили, что в цехе никого, периметр тоже свободен. Что дальше – неизвестно.
Пока они отсутствовали, Малахов с Филимоновым совершили рейд на мусорную кучу, где валялись тела, нашпигованные осколками, собрали оружие, боеприпасы. Брать со своих мертвых оказалось нечего. Патроны у всех были на исходе, осталось только несколько гранат. Бойцы оттащили погибших товарищей под вздыбленную гильотину, минутку постояли, отдавая им дань уважения.
Спустя минуту потрепанный отряд уже находился на западной стороне цеха. Теперь бойцы не светились, использовали укрытия, перебегали по одному. Двор цеха был завален мусором. Там валялись груды металлолома, взорванный грузовик, расколовшийся пополам подъемный кран. Индустриальная зона, похоже, кончалась, но точного представления об этом у солдат не было.
Под небольшим обрывом рос густой кустарник. Весна даже в адских условиях брала свое. Ветки начали покрываться мелкой зеленью.
Павел вертел головой, видел голую стену производственного помещения, обвалившуюся кладку, ломаный бетон. Он не имел права снова допустить ошибку. Слишком дорого они обходились.
Капитан сделал знак своим людям и припустил, пригибая голову, на северную сторону. Павел свернул за угол. Отлично! Пожарная лестница была практически целой. Руки уже не гнулись, ноги гудели. Он подтягивался, перебирал ногами по разбитой кладке, зацепился за крайние ступени.
Вряд ли здесь, на северной стороне, Павел мог попасть под огонь снайпера. Но он все равно испытывал беспокойные ощущения, знал, что полностью беззащитен. Майор спешил, взбирался на крышу, стараясь не смотреть вниз. Лестница дрожала, в нескольких местах крепежные штыри вылезли из кладки.
Он вполз на кирпичный бортик, отдышался и решил, что лучше не вставать. По соседству в крыше чернел устрашающий провал. Высота у здания была приличной, с пятиэтажный дом. Ветер трепал слипшиеся волосы капитана, теперь он мог дышать полной грудью.
Порывистый ветер гнал тучи с моря. Прошла уже половина дня.
С высоты открывалась интересная панорама. Индустриальная зона тянулась на восток, почти до самого города. Там дымились сплошные развалины.
На западе виднелись какие-то карьеры и холмы – отвалы пустой породы. Среди них проглядывали остроконечные крыши. Там стоял небольшой поселок.
За ним раскинулась серая водная гладь обширного залива Фришес-Хафф. Дальнего берега видно не было. В тумане на косе прятался город Пиллау, пока еще занятый немцами. Там бряцала оружием мощная земландская группировка, до которой у Красной армии еще не дошли руки.
В воде кое-где замечались мелкие точки. Это были советские торпедные и противолодочные катера, о которых говорил полковник Максименко. Значит, там и находилась пресловутая бухта Варген. Не так уж и близко. Топать до нее придется прилично.
Он всматривался в перспективу до рези в глазах. За бухтой еще две, между ними опять небольшой поселок. Частично просматривались береговые скалы.
Противник сейчас должен был двигаться к берегу от индустриальной зоны. Если немцы оставили на заводе засаду и сразу пустились в путь, то они отмерили не больше пары верст. Капитан поедал глазами крыши и отвалы, заросли низкорослых деревьев.
Попались, черти! Никольский их засек. У него аж дыхание перехватило. Немцы обрисовались в разрыве между холмами, за ближним поселком, на середине дистанции до моря. Бинокля у капитана не было, он полагался лишь на зрение.
Люди появлялись из-за холма и пропадали в зарослях, опутывающих подножие следующей возвышенности. Они устали, еле ползли. Картинка расплывалась, он кое-как собирал ее в кучку.
Никольский насчитал девятерых. Все правильно. До противника по прямой версты полторы, а по всем изгибам и препятствиям – хрен его знает, товарищ майор!
Он даже Менделя узнал. В середине колонны двигался человек, согнувшийся в три погибели, в плащ-накидке до пят, завязанной под горлом, в каком-то невнятном головном уборе. Он неважно себя чувствовал. Сосед придерживал его под правую руку. Тоже правильно, только под нее и можно. Левой-то нет.
Он лихорадочно обдумывал ситуацию:
«Немцы движутся всем гуртом, значит, вторую засаду не оставили. Но они могут установить растяжки. За этим придется следить. Один поселок честная компания уже миновала, скоро подойдет к бухте. Звуки боя на заводе они, понятно, слышали. Если четверо охранников, оставленных для уничтожения группы преследования, их не догнали, то у Менделя есть повод задуматься».
Соблазн скатиться вниз был велик, но Павел набрался терпения и снова сканировал глазами местность.
Этот район оказался не таким уж безлюдным. На юге от залива за деревьями просматривалась колонна грузовиков. Там, по-видимому, проходила дорога.
Какие-то фигуры мелькали за деревьями, направлялись в сторону залива. Далеко, толком ничего не понять. Возможно, это были немецкие солдаты или неприкаянные штатские. Не исключено, что свои, советские.
На западной окраине Кенигсберга тоже наблюдалась активность. Изредка ветер доносил отзвуки выстрелов. Мелькали фигурки в пространстве между зданиями и деревьями. Вдоль берега по дороге, навстречу тягачу с артиллерийским орудием, ехал открытый «газик».
Капитан спустился вниз. Еремеев поддержал его, помог устоять на ногах. Они побежали за угол, к своим.
У западной стены разрушенного цеха наблюдалась вполне нормальная деловая активность. Кобзарь соорудил себе костыль и проводил его последние испытания перед отправкой в путь. В лице у старшего лейтенанта не было ни кровиночки, но Павел как-то постеснялся предложить ему остаться здесь, не хотел выслушивать брань в свой адрес.
Филимонов и Вахмянин набивали подсумки немецкими магазинами. В траве под обрывом блуждали Авдеев и сержант Малахов. Они заметили, что капитан вернулся, и полезли обратно.
– Товарищ капитан, мы тропу обнаружили, по которой они ушли, – с оптимизмом сообщил Авдеев. – Она и без них была заметна, вон туда, через кусты шла, так они ее еще больше протоптали. Нам теперь и собака не нужна. Так немцев догоним!
– Вперед! – приказал Никольский и махнул рукой. – Дистанция до противника – примерно две с половиной версты. Движемся быстро, но при этом максимально осторожно. Какая только публика тут не шатается!
Тропа петляла по зарослям низкорослого леса. Здесь не было такой бурной растительности, как в средней полосе России, но сохранились участки нетронутой природы. Бойцы дважды пересекали овраги, напились из ручья.
Вахмянин двигался в дозоре, проверял тропу на предмет взрывающихся сюрпризов, докладывал о ситуации смешными птичьими криками.
За оврагом в низине Никольский приказал сделать привал. Люди падали без задних ног, молитвенно смотрели на кроны старых ив. Вахмянин полежал минутку и добровольно убрался в дозор. Остальные достали папиросы, задымили.
– Кто не работает – тот курит, – глубокомысленно изрек Еремеев.
Часы показывали начало четвертого. День летел как угорелый.
Не сказать, что старший лейтенант Кобзарь сильно тормозил группу. Он исправно продвигался вперед, непечатные слова выдавал в приемлемых количествах, но смотреть на него без жалости было невозможно. Боль ломала человека, но с упрямством у контрразведчика все было в порядке. Он привалился к пригорку, вытянул ногу, прерывисто дышал.
– Может, останешься? – осторожно спросил Павел. – На обратном пути заберем. Или сам помалу ковыляй. Посмотри на себя.
– Этой темы мы больше не касаемся! – заявил Кобзарь и со злостью покосился на Павла. – Да, ты старший, имеешь право отдавать приказы, но сегодня давай без этого, хорошо? Не для того уже двое суток бултыхаюсь с вами.
– Бунт на корабле! – с ухмылкой проговорил Еремеев. – Какое циничное неподчинение старшему по званию! Проработаем этого типа на собрании коллектива, товарищ капитан?
– Да ладно вам, закройте тему, – огрызнулся Кобзарь. – Иду ведь, не задерживаю. Какая вам забота, что и где у меня болит? Обычный вывих голяшки, ничего не сломано. – Он сделал попытку сменить позу и вздрогнул от резкой боли.
– Обычный вывих, значит, товарищ старший лейтенант, – задумчиво проговорил сержант Малахов и как-то довольно хищно уставился на Кобзаря.
Тот занервничал под пронырливым взглядом и заявил:
– Эй, ты чего, сержант? Приказа не было!..
– Надеюсь, будет? – Малахов вопросительно глянул на Никольского. Тот пожал плечами. – Я до войны медбратом работал, мечтал поступить в мединститут, заделаться знаменитым врачом. Ложитесь поудобнее, товарищ старший лейтенант, – решился сержант. – Будем править ваш вывих.
Кобзарь ругался, отбивался, рычал, что его болезнь, как и колхоз, дело добровольное. Но товарищи обступили его, не оставили никаких шансов.
– Вы, сатрапы, руки прочь от моей ноги! – Он вяло сопротивлялся, но уже смирился, вытянулся под пригорком.
К страдальцу подполз на корточках ухмыляющийся Еремеев, стал стаскивать с него сапог.
– Не волнуйтесь вы так, товарищ старший лейтенант, – проурчал Малахов, угнездился рядом с больным и стал мягкими движениями ощупывать распухшую ногу. – Так-так, все понятно. Вы не переживайте, больно не будет, всего лишь чуть-чуть, да и то я предупрежу, – сказал он и со всей дури, с изворотом дернул ногу.
Кобзарь взвыл, изогнулся дугой, пот хлестанул с его лба.
– Ты, медсестра хренова! – Игорь проглатывал слова, давился кашлем. – Костолом несчастный, будь ты проклят, мать твою, за решеткой сгною, падла!
– Браво, сержант, – похвалил Павел. – Скажи, ты какой кружок посещал в Доме пионеров? Первой помощи?
– Последней, – простонал Кобзарь. – Ну, подожди, сержант, вот встану на ноги!..
– Сделай сам называется, – гордо сообщил Малахов и иронически хмыкнул. – А что не так? Я все поправил своими руками. Да успокойтесь вы, товарищ старший лейтенант. Теперь все нормально будет. Я кость на место поставил. Поболит пару дней, но в медсанчасть уже можете не ходить.
Сдавленно посмеивались Филимонов с Авдеевым. Шевельнулись ветки, высунулась любопытствующая физиономия Вахмянина, которого привлекли звуки, сопровождавшие принудительное врачевание.
– И мне однажды не повезло, – как-то не в строку сообщил Виталий. – До войны еще было, молодым милиционером работал. Допросил жестким образом подозреваемого, он все подписал, а потом выяснилось, что это потерпевший был. Ну, не разобрались, кабинеты перепутали. Знаете, как стыдно стало. Коллеги ржут, а тут еще показания с печатью, да такие стройные. Эх, невезуха, переделывать пришлось.
«А другие не стали бы переделывать, – подумал Павел. – Зачем, если все так стройно?»
– А при чем тут твой потерпевший? – простонал Кобзарь.
– Не знаю. – Еремеев пожал плечами. – Навеяло что-то.
Удивительное дело. Боль в ноге притупилась. Игорь продолжал хромать, опирался на свой костыль, но уже не стонал, как раненый лебедь. Он даже обогнал зевающего Филимонова и сквозь зубы выразил признательность сержанту.
– Да ладно вам, товарищ старший лейтенант, – отмахнулся Малахов, пряча улыбку. – Пустое это.
Примерно через полчаса группа вышла из леса и стала втягиваться в маленький поселок. Здесь уже чувствовалась близость моря. Ветерок стал свежее, смутно ощущался запах йода. Дома стояли скученно, улочки были узкие.
Чем европейская деревня отличается от российской? Здесь минимум приусадебного хозяйства, никаких кур, свиней, запаха навоза, пьяных деревенских мужиков, месящих кирзачами непролазную грязь. Аккуратные каменные дома в стиле фахверк, когда опорные элементы конструкции закреплены не внутри, а снаружи. Плодовые деревья, постриженные кустарники. Повсюду чистота, аккуратность, строгий немецкий порядок.
Но только не сегодня. Деревня вымерла, представляла собой убогое зрелище. Поваленные дома, проломы в каменных заборах.
Похоже, несколько дней назад немцы здесь ожесточенно сопротивлялись. Красной армии пришлось как следует наподдать им под зад кованым сапогом. Мирное население отсутствовало. Хорошо, если оно успело уйти, а не погибло.
В стенах домов зияли пулевые отверстия, чернели впадины разбитых оконных проемов. Немцев выдавливали оттуда ураганным огнем. Посреди проезжей части валялся раздавленный обгоревший мотоцикл. Забор рядом забрызгала кровь. Узкий переулок был основательно разворочен танком, который пытался протиснуться здесь.
Проходить через весь поселок смысла не было.
«Зацепим южным краем и – снова в лес, – подумал Павел. – Выйдем к берегу по диагонали».
Люди перебегали от одного забора к другому, шныряли глазами по сторонам. Крайний дом справа оказался полностью разрушенным, дорогу перекрыл завал. Бойцам пришлось углубиться в переулок, расширенный танком. Они мягко ступали, держа наготове автоматы.
Еремеев как-то брезгливо поводил носом, сунулся за проломленный забор, скривился и попятился. Павел тоже туда заглянул и мигом убрался. Да, там не сирень цвела. Трупы солдат в форме вермахта уже обросли неаппетитными пятнами, начинали разлагаться.
Их было трое. Они лежали в ряд. Очевидно, красноармейцам некогда было заморачиваться с пленными. Они поставили немцев к стенке и расстреляли.
Павел встал, навострил ухо. Вроде двигатель работал где-то справа. Но машина ехала далеко, явно не по той улочке, на которую они выходили. Значит, ближе к морю имелась еще одна дорога. Звук был далекий, еле прослушивался.
На всякий случай Павел приказал бойцам ускориться, а то плетутся как по бульвару с барышней. Эта улочка оказалась шире. Видимо, она была центральная.
Люди высыпали на проезжую часть, заваленную обломками битых заборов. Они как бараны на новые ворота уставились на четырех потасканных солдат вермахта! Те тоже выпучили глаза, распахнули рты от изумления.
Но немая сцена была недолгой. Все заголосили, стали разбегаться. Тут и укрыться-то толком негде. Посыпались беспорядочные выстрелы. Трое немцев пустились наутек, четвертый вскинул автомат, открыл огонь, не целясь, от живота, орал как подорванный.
Бойцы покатились в разные стороны, исполняя какие-то дикие танцы. Матерился Вахмянин, высаживая магазин.
Павел пришел в себя и обнаружил, что свернулся вчетверо за развалившейся трансформаторной будкой. Он подпрыгнул и стал хлестать из немецкого автомата. Капитан сразу почувствовал, как быстро перегрелся оружейный металл.
Немецкий автоматчик уже отстрелялся, сделал постное лицо и повалился на землю. Из его груди вырывались фонтанчики крови. Металла в организме этого героя оказалось даже больше, чем требовалось.
Остальные убегали, виляя, как зайцы. Они ушли с дороги, кинулись вправо, к ближайшему переулку. Один не добежал, рухнул ничком. Двое вписались в переулок, уносились прочь. Красноармейцы уже бежали за ними, поливали их огнем.
– Все живы?
Ответом на этот вопрос командира стал стон Кобзаря. Тот пытался взгромоздиться на колени, держался за левое плечо.
– Командир, мне плечо прострелили. Кажется, насквозь.
Мало ему ноги?!
– Идти можешь?
– Да, могу.
– Отлично, догоняй!
Павел энергичными прыжками настигал товарищей, уже бегущих по переулку. Нельзя оставлять эту парочку в тылу. Это слишком опасно.
За переулком действительно пролегала еще одна дорога. За ней начиналась береговая зона.
И вдруг прямо по курсу грохнула отчаянная пальба. Она продолжалась недолго, несколько секунд, и оборвалась. Назревало что-то интересное.
Люди высыпали из переулка на дорогу, вскидывали автоматы, но не стреляли. Опять картина маслом! Впрочем, несколько отличная от предыдущей.
Солдаты вермахта далеко не убежали и не сдались на милость победителей. Они лежали на проезжей части. Один неподвижно, второй, молодой и белобрысый, еще дрожал, вращал зрачками.
Похоже, именно эту машину Павел и слышал несколько минут назад. «Газик» не доехал до перекрестка, застрял в кювете. Из-под крышки капота вился дымок.
Вокруг машины приплясывали с обнаженными стволами два взволнованных офицера. Они узрели автоматы, нацеленные на них, и испуганно заорали.
– Эй, военные, вы охренели! Свои же! – прокричал высокий темноволосый капитан, потрясая свободной рукой.
– Опустите оружие! – заявил второй, тоже капитан, невысокий, с рыжими волосами, и в качестве жеста доброй воли сунул «ТТ» в кобуру.
Можно было не спрашивать, что тут произошло. «Газик» пылил на запад, когда впереди него выскочили из переулка два немецких солдата и в панике стали стрелять по людям в советской форме. Они подбили машину, отправили ее в кювет и тут же погибли.
– Не стрелять, всем опустить оружие! – распорядился Павел и покосился за спину.
Из переулка, покачиваясь, выходил Кобзарь. Он был белее смерти, держался за простреленное плечо.
– Вахмянин, Авдеев, перевяжите раненого!
Рослый капитан облегченно перевел дыхание, тоже убрал табельное оружие в кобуру. Он исподлобья, наморщив лоб, разглядывал офицера контрразведки СМЕРШ, подходившего к нему, потом извлек из кармана пачку «Беломора».
Павел усмехнулся. Чем еще заняться, когда врагу опять не удалось тебя убить? Никому на войне не приходит в голову, что курение сокращает жизнь.
– Черт возьми, это снова вы, капитан. – Судя по досадливой мине, память у офицера госбезопасности работала исправно.
– То есть удостоверение можно не предъявлять? – улыбнулся Павел, протягивая руку. – Снова здравствуйте. Александр Романович, если не ошибаюсь?
Капитан Колонтович поколебался, потом расслабился и отозвался на рукопожатие. Лебедев тоже не стал вставать в позу. Рука его была уверенной, твердой.
– Не ожидали, капитан, – признался Колонтович. – Двое суток прошло, как ни крути. В филиале института «Альтверде» был взрыв, потом все куда-то пропали. Когда нам разрешили туда войти, на территории все выглядело очень печально. Где же вас носило эти двое суток? Вам, похоже, крепко досталось. – Он с любопытством разглядывал солдат, сопровождающих контрразведчика.
Те настороженно озирались. Не пропустили ли еще чего-нибудь?
– Военная тайна, – сказал Павел и сухо улыбнулся. – А вы люди настырные, да? Не мытьем, так катаньем?
– Не наша воля, – сказал Колонтович. – Товарищ Ройзман Вадим Леонидович поставил перед первым отделом конкретную задачу. А от него остались только мы с Лебедевым.
– Конкретную задачу, говорите? – Павел прищурился. – Александр Романович, вспомните тот день, когда я вежливо предложил вам покинуть территорию института. Вас ведь интересовало не само это заведение как таковое, а лишь доктор Мендель, сущая находка для засекреченной «Лаборатории X». Информация о нем ушла и в ваш комиссариат. Для кого-то она оказалась чрезвычайно интересной, если не сказать большего. А доктор Мендель, между прочим, отъявленный нацистский преступник, кровавые опыты которого…
– Остановитесь, товарищ капитан, пока не сказали чего-то лишнего, – заявил Колонтович. – Не надо, прошу вас. Вы выполняете приказы своего начальства, мы – своего. Да, после того как вы нас отбрили, мы вернулись для доклада к своему руководству. Не воевать же с вами. Вас больше, у вас солдаты. Хотя, если вдуматься, разве не одно дело делаем? Мы имеем информацию и про бухту Варген, и про то, что наши катера блокируют ее от проникновения субмарины союзников. Ваши и наши сведения получены из одного источника. Мы знакомились с протоколами допросов сотрудников «Альтверде», которых прибрали ваши люди. Они знали, куда пропал Мендель.
– И ваше появление здесь… – Павел не договорил, наблюдал за реакцией собеседника.
Тот неопределенно пожал плечами и проговорил:
– Нам приказано осмотреть бухту и окрестности. Ваше начальство тоже в неведении. Оно потеряло связь с вами и вашей группой. Автоматчики, оставленные вами конвоировать гражданских, уверяли, что опергруппа СМЕРШ и отделение разведчиков, приданное ей, спустилось в канализационный люк, и, как говорится, с концами. Мы тоже потеряли много времени, работаем без плана, блуждаем в потемках, рискуем, колесим по пригородам без прикрытия. – Он кивнул на мертвых немцев. – Встреча с этими господами в наши планы тоже не входила. Это не совсем то, чему нас обучали.
– Все же вы справились, – похвалил Никольский.
– Минуточку, капитан. – Колонтович переглянулся с коллегой и спросил: – Вы намекаете, что мы оказались именно в том месте в то время? Вы напали на след этого изувера? Или не теряли его? Знаете, где находится Мендель?
– А вот это уже не ваша проблема, капитан, – отрезал Павел. – Кто успел, тот и съел, как говорится. Возвращайтесь в Кенигсберг, сообщите своему Ройзману, что СМЕРШ скоро выполнит поставленную задачу. Вы сами сказали, что делаем одно дело. Разве нет? Вы рисковый парень, капитан. Вдвоем собрались брать Менделя. А что об этом подумает куча эсэсовцев, сопровождающих его?
– Про кучу эсэсовцев мы не знали. – Лебедев сразу скис.
– Послушайте, капитан, – решился Колонтович. – Дело в принципе хозяйское. Вы можете снова нас отшить, вам не привыкать. Все же я предлагаю договориться, объединить усилия. У вас не очень много людей, лишние не помешают. Отыщем Менделя, отобьем его, доставим в город. Хорошо, согласен, в распоряжение вашего ведомства. А там уж пусть высокое начальство решает, кто и как будет распиливать этого упыря. Вам очень интересно знать, куда его в итоге денут? Ваша совесть будет чиста – вы выполните свой долг. Как, собственно, и мы.
– Боитесь получить взыскание? – осведомился Павел.
– У нас они уже были. – Колонтович как-то занервничал, понизил голос – То, что ожидает нас с Лебедевым в случае неудачи, взысканием уже не назвать. Мы не трусы, капитан. – Колонтович смотрел Павлу в глаза, не прятал взгляда. – Мы принимали участие в боевых операциях, смотрели смерти в глаза, не кланялись пулям. Гибель в бою никого не пугает. Но есть другие обстоятельства. Мне кажется, вы должны нас понять.
В принципе Павел понимал. Он сам бывал в подобных ситуациях, видел реакцию других людей. В бой, на пулеметы, на танки – это ерунда. Ужас начинается, когда попадаешь к офицерам госбезопасности, особых отделов НКВД, к следователям военной прокуратуры. Мысль об этом калечит психику сильнее вражеского танка, идущего на тебя в чистом поле.
– Что с вашей машиной? – осведомился Никольский.
– Можно догадаться, – процедил Колонтович. – Вон тот белобрысый тип целую очередь в движок всадил, хорошо, что не взял чуть выше.
Лебедев прыгнул за руль, но заглохший двигатель не заводился.
– Ладно, Александр Романович, уговорили. Пойдете с нами. Но никакой инициативы и независимости. Теперь вы подчиняетесь мне.
Старший лейтенант Кобзарь с убитым видом сидел на рухнувшем столбе электропередач. Рука его покоилась на перевязи. Он с тоской смотрел на капитана.
– Прости, друг, – сказал Павел и вздохнул. – Но теперь ты точно не боец, нравится тебе это или нет. Скажи фрицам спасибо, что жив остался. Они оказались великолепными мазилами. Заберись в какой-нибудь дом на этой улице. На обратном пути мы тебя заберем. Возьми оружие, курево. Продукты сам найдешь. Не появимся – выдвигайся к нашим, в Кенигсберг. Будь осторожен. Многовато стало блуждающих фрицев. А лучше сразу выбирайся. Ранение хоть и сквозное, но затягивать с визитом в госпиталь не стоит.
– Ладно, леший с вами. – Кобзарь обреченно вздохнул. – Валите, командир. Удачи вам. Справлюсь как-нибудь.