Глава 27
1
…Евроремонт в моём жилище резко продвинулся: бригада бабушки Звонарёвой тщательно облицевала нежно-салатной плиткой ванную, так что стало действительно впору подумать о джакузи – наша старая ванна выглядела теперь совершенно плебейской.
Даже строгий Борюшка остался доволен работой дочек:
– Не пропадут с голоду! Поехали, мама, поздно уже…
Трудолюбивое семейство отбыло. Остались мы с Гориком и Киджаной. Лайбон был сумрачен, Гордей Кулешов озабочен.
– Роман Ильич, – сказал он. – Как же эти… им даже имени нету… сумели так развести людей?
– А потихоньку, – сказал я. – Вот ты ещё молодой был, когда объявили борьбу с международным терроризмом. В аэропортах ужесточили досмотр. Стоишь перед ментами босой, в пластиковых мешочках на ногах, и штаны руками поддерживаешь, потому что ремень тоже досматривают. Как старый еврейский профессор перед эсэсовцами. И ничего, никто не ворчит: это же не в падлу, а для нашей безопасности!
– А при чём здесь досмотр?
– Да дело не в досмотре, – сказал я. – Дело в людях. На какое ещё унижение они согласны? Ага, это съели. Нельзя ли ещё чего-нибудь попробовать, чтобы жизнь мёдом не казалась? Так, и это схавали безропотно… Вот постепенно и дошли до нынешнего абсурда: то ли ты пассажир, то ли заключённый…
– Вообще-то вы не знаете, – сказал студент. – Сейчас летают мало – все борты и керосин служат делу Эвакуации. Даже в соседний город съездить – проблема. Железная дорога перегружена. Нужны очень веские причины…
– Вот видишь, – сказал я. – Получается средневековая деревня. В ней можно прожить всю жизнь и не узнать, что есть на свете другие селения и города. Всю информацию черпаешь из телевизора, а там что надо, то и покажут… Так что не надейтесь на контрпропаганду… Миром правят авгуры и перемигиваются между собой… Ты знаешь, кто такие авгуры?
– Уж как-нибудь, – обиделся Горик.
– Вот и молодец. И потом, наверняка кто-нибудь в мире пробовал протестовать, бороться…
– Так я вам уже объяснял про учёных-нигилистов. А с теми, кто за оружие хватается, разговор короткий: принуждение к миру…
– Замечательная формулировка, – сказал я. – Универсальная, можно сказать, всеобъемлющая… Тебе, впрочем, Химэй не грозит: новому миру нужны молодые, здоровые, образованные… Белые, в конце концов… И президент нынешний сказал, что Россия вошла в «золотой миллиард» как равная…
– Выходит, что Гитлер победил?
– Выходит, – вздохнул я. – Только не так, как он замыслил. Эти ребята стараются не перегнуть палку насчёт расизма. Они гениально придумали: бедные, старые, больные – вне очереди! А это, по большей части, люди другого цвета кожи… Хотя чёрным миллионерам тоже не о чем беспокоиться… А евреи попросту отошли в сторону и не мешают этим играм…
– Вот у вас, Роман Ильич, всё выходит ясно и понятно. Панин ценил вас за дело… А когда пробуешь сам…
– Так ведь всё сделано для того, чтобы ты не думал. Не видел абсурда, не чувствовал противоречий… Кажется, для этого и язык специальный изобрели: я, например, в официальных сообщениях ничего не понимаю. Вот стихосложение по-латыни – версификация. А что такое диверсификация?
Гордей пожевал губами.
– Хрень получается, – объявил он.
– Что и требуется от термина. Можно сказать «уничтожение», а можно – «оптимизация». Поди гадай, что имеется в виду: человек, деревня, библиотека! Когда-то расстрел назывался «десять лет без права переписки», для благозвучия. А у нынешних властей намерения поначалу были самые благие – образованность свою показать…
– Ну и утешили вы меня, господин Мерлин, – сказал Горик. – Удавиться легче…
– Кто бы меня утешил, – сказал я. – Вот просидел я в своей любимой тайге, в комфортном Доме Лося. А без меня сотворилось такое… Такое…
– Вы-то тут при чём? – удивился Кулешов.
– А при том, что будет мне теперь до смерти казаться, что мог я всё это притормозить, и это не мания величия: попадёт винтик между шестерёнок, и машина остановится… Вдруг я как раз был этот винтик? Так нет же. Корчил из себя небожителя. Знать ничего не хотел о презренной жизни, а тут она меня и прихлопнула… Всё отняла…
– Ну, сейчас, наверное, многие так думают, – сказал Горик. – Но у вас хотя бы крыша есть над головой. А наш лайбон? Вот уж кто всё потерял!
Киджана сидел в своём кресле, похожий на статую из чёрного дерева.
– Чиф, – сказал я. – Не смурей, хрюли теперь смуреть! Выговорись хотя бы, как я, – легче будет…
Лайбон неожиданно подскочил, встал и запрыгал вокруг кресла. При этом он непрерывно говорил на своём языке шари-нильской группы нило-сахарской семьи, изредка вставляя нехорошие русские слова. То становился на четвереньки, то метался в стороны, то целился из воображаемого ружья…
Не сразу до меня дошло: лайбон показывал, как люди убивали зверей.
Потом он сложился, рухнул в кресло и уткнул морщинистое лицо в громадные ладони.
– Пойду искать своих людей, – сказал он через некоторое время. – Там набирают трэш-группу. Как это… недоколки… Недобитки! Напополам с собачьими бродягами…
– Неслабое наследство мы вам оставляем, – сказал я Горику. – Зато будете по новой плодиться, размножаться и заселять землю…
– Спасибо, – сказал Гордей. – А потом снова разведутся лишние люди… Но вот сейчас-то что можно сделать? Я даже маме не могу доказать, что всё это мистификация…
– Не казнись, – сказал я. – Вон в белой эмиграции многие – в том числе самые умные и верные – в конце концов решили примириться с большевиками, изобрели евразийство – такая же туфта…
– Значит, не самые умные и не очень-то верные, – сказал Горик.
– Будешь кидать бомбу в губернатора? – поинтересовался я.
– Не проблема, – ответил студент. – Только потом окажется, что это была голограмма…
Я видел, что парень на пределе. Я и сам был на пределе. Господь, говорят, не посылает испытание выше сил…
Я поднялся, прошёл в свой кабинет, порылся в рюкзаке – так и не удосужился его разобрать.
– Вот что, – сказал я, вернувшись в залу. – Уходи-ка ты, студент, из города. А то и впрямь начнёшь взрывать голограммы…
– Уйти в скит, как Илларион? – усмехнулся Гордей.
– Как я, – сказал я. – Для начала пойдёшь один…
– Куда?
– В Дом Лося. У тебя эвенки знакомые есть?
– Человека два… – растерянно сказал он.
– Хорошо. Спросишь у них, как найти шамана Толю Чарчикана. Может, он и сам в город наведается за припасами. Отдашь ему это, – я протянул шаманский подарок. – Скажешь, что Мерлин просил отвести тебя в Дом Лося. Хорошо запомни дорогу! Наберёшь на замке этот накорябанный шифр, а то останешься куковать на крыльце. Освойся там. Если лето будет долгим, вернёшься в город. Отбери надёжных парней и девок. Кристину с Анжелой не забудь! – подмигнул я. – Может, и сам Борис пойдёт, семью прихватит… Хотя путь неблизкий…
– Ага, – хмыкнул он. – Город Солнца. Утопический социализм.
– Всё, что могу, – сказал я очень серьёзно, как киношный генерал, раздававший ордена уцелевшим артиллеристам. – Деньги вот возьми – я-то уж себе заработаю…
– А как же… организация наша? Нет, я не имею права, – он протянул было трубку мне, но я решительно остановил его руку.
– Плюнь на это. Представляю, сколько у вас там провокаторов! Штатных и добровольных! Ведь иначе не бывает… Никому не говори, куда идёшь! А то есть здесь придурки – считают, что Панин где-то не то хранил атомную бомбу, не то прятал компромат. Хотя я не представляю, чем человека нынче можно скомпрометировать… Чем ты грязней, тем начальству любезней…
– А как же вы? – спросил Горик, и у меня отлегло от сердца – пойдёт, найдёт, всё сделает как надо.
– Да у меня ещё дела тут, – сказал я, хотя и не представлял, что это за дела. Ах да, я же ещё из «сайги» не палил, хотя явно идёт уже третий акт. Мерлин снимает со стены карабин и громко стреляет, а доктор говорит, что это наверху лопнула склянка с эфиром…
– Завтра и займусь, – пообещал Гордей Кулешов. – Может, мне у вас переночевать?
– Нет, – сказал я. – Иди. И часовых своих отпусти. Нечего людей подставлять. Чувствую, что не оставят меня в покое…
– Почему?
– Да потому что не знают, чего от меня ожидать. Хоть я ничего и не могу…
– Да бросьте, Роман Ильич! «Меморандум» мы в Сеть закинули, неужели…
– Боюсь, что нет. Ступай. И вот что: никогда не обижай любимых женщин. Тем более Анжелу и Кристину.
– А откуда вы…
– Живу давно, – сказал я. – Сам обижал много…
– А как же мне… с двумя?
– Патриархам можно, – великодушно разрешил я, вспомнив Чарчикана и малое племя его.
2
В белый рай растворилась калитка…
Анна Ахматова
– Ну как ты? – спросил Панин. – Не одичал?
– Повторяешься, Сохатый, – сказал Мерлин. – Некогда мне дичать. Хозяйство на мне. Сельское. День год кормит!
– Это хорошо, – сказал Панин. – Потому что еды понадобится туева хуча. Пойдём-ка, пособишь с грузом…
Роман Ильич с неудовольствием согласился, только спросил:
– А чего ж тогда один прилетел?
– А того, что официально я сейчас на Лазурном Берегу, – сказал он. – Так же, как ты в Канаде, – Лось хихикнул, потом поскучнел: – Прав ты был, Колдунян. Ну почему ты всегда прав? Тебе не стыдно всегда быть правым? Как напророчишь дрянь – дрянь и случится…
– Опять в государеву опалу угодил?
– Вроде того… Считал, что они наконец-то люди… Придумали себе новую игрушку, ломехузы… Пошли, мне быстренько обернуться надо!
Они долго носили мешки, ящики и коробки – хорошо ещё, что Лось догадался наконец-то захватить тележку.
– Ты что, Сохатый, – партизанить собрался?
– Может, и придётся, – сказал Панин. – В общем, завтра-послезавтра, в крайнем случае – через неделю жди нас всем колхозом. Правда, без обоза – обоз отправлен в тыл. Будем думать, как жить дальше…
– А что случилось?
– Да уж случилось, – сказал Панин. – Вот возьми, изучи…
Он похлопал себя по груди, потом выругался.
– Забыл… В сейфе забыл! Хрен с ним! Привезу непременно, полюбопытствуешь…
Но Панин не прилетел – ни завтра, ни послезавтра, ни через неделю.
