Глава 9
1
…Интересный русский язык. А-ба-жаю! Слово «труп» считается неодушевлённым, а «мертвец» – очень даже одушевлённое… Душа болит, следовательно, я не труп. В худшем случае – мертвец. Мыслю, следовательно, соображаю… Голова болит, следовательно, работает… Семеро мудрецов почитались в Элладе: Фалес, Солон, Биант, Питтак, Клеобул, Хилон, Периандр… Ты обманывал нас, Еруслан-богатырь, прямоезжих дорог не бывает…
Я открыл глаз – на всякий случай только левый.
Значит, лежу на лавочке. Правая рука бессильно повисла. Нет, кажется, не сломана… Вздохнул поглубже. Рёбра не болят. Надо подняться…
– Лежи-лежи! – сказал женский голос. – Лежи, божий человек. Я тебе голову править буду…
Я поднял глаза. Надо мной склонилась старушка в беленьком платочке, сморщенная, с выцветшими от возраста глазами. Чисто эпическая сцена. Ах, витязь, то была Наина!
– Вот собаки, – сказала бабушка. – Достигшего бить! Это надо же! Что ж ты чвель-то свой под рубаху прячешь? Ведь забили бы, кабы не африканский товарищ! Ну уж он их упокоил!
– Ка… Какой африканский? – пролепетал я.
– Да вот этот… Выставился – чисто журавель!
Я с трудом повернул голову.
Так вот что за нога была-то!
Он и сейчас стоял на той самой ноге, уперши ступню другой в колено. Классическая поза древнего копьеносца. Всю одежду чернокожего воина составляла накидка – когда-то, видимо, красная, а теперь выгоревшая до цвета дамского белья советской эпохи – да кожаный передничек. Ещё бусы всякие, амулеты… Копьё (ассегай, вспомнил я) было направлено остриём вниз. А там…
Мобильный телефон пришпилило лезвием к руке Румына, а сам Румын только тихонько стонал, и футболка на нём была изрезана в окровавленные клочья. Я поискал глазами другого. Пузо лежал мордой вниз, на нём и штаны были располосованы вдрызг. Он безуспешно пытался приподнять задницу, словно пользовал невидимую партнёршу. Хотя крови из-под моего обидчика не натекло, зато другое натекло…
– Спасибо, доблестный воин масаи, – сказал я. – Вы спасли мне жизнь.
И сообразил, что говорю по-русски.
– Sorry… – начал я.
– Нич-чего, камрад Достигший! – сказал воин. – Киджана давно был студент Удээн. Вива Лумумба! Давно тому назад, когда негров ещё даром полюбили москвички и не арестовали менты…
Акцент у негра был очень приятный, выговор тягучий…
– Столько не живут, – сказал я, и он расхохотался, открыв подпиленные зубы.
– Лежи, не вертись! – приказала старушка. – Как ладно, что я сито прихватила, благо одно у меня сито – и для дома, и для дачи… Чёренький, вели ему не вертеться! И помалкивать!
– Бабучка дело знает, – великодушно кивнул Киджана. Волосы его напоминали купальную шапочку из серебристого каракуля.
– Внучек нашёлся! – сказала старушка и приподняла мне голову.
Я уже видел однажды, как «правят» сотрясение мозгов таким народным способом, и Хуже Татарина объяснял нам, в чём тут фокус, только я всё равно не понял.
По шоссе мимо нас то и дело проскакивали автомобили, но ни один не задержался. Никого не удивляло, что на остановке красуется вооружённый скотовод из далёкой саванны, а у босых ног его (точнее, одной ноги) маются побитые соотечественники.
А голова всё-таки перестала болеть!
Старушка убрала сито в солдатский «сидор» и достала из его недр пластиковую бутылку.
А-ба-жаю! Я-то думал, что вода!
– Маленько-то можно! – сказала старушка, когда я перестал кашлять. – Доктора ничего не понимают, только деньги даром берут…
Она передала бутылку моему спасителю. Киджана присосался основательно…
– Дедушке оставь! – рявкнула старушка и отобрала у масая сосуд. – Я всю бутыль от него на даче прикопала, вожу мелкими порциями, чтобы опять чертить не начал…
– Дедучка – конструктор? – удивился Киджана.
– Мудак у нас дедучка, а не конструктор, – сердито сказала старушка.
– Чертить – значит чертей на себе ловить, – сказал я. – Это в смысле делириум. Фразеологизм, мистер Киджана.
– Сэр Киджана, – поправил меня воин. – Киджана – лайбон.
Я всё-таки поднялся и сел.
– Лайбон – вождь? – спросил я.
– И чиф, и прист, и воинский начальник, – улыбнулся Киджана. – Эхой, зачем им было надобно в Африке филёлог? Стихами Гумилёва львов напугать? До сейчас не могу понять… Врачу нет, инженеру нет… А хотел ведь стать ветеринар!
– Господа, – сказал я. – Всё это хорошо, но стоило бы нам убраться отсюда. Документы у меня не в порядке, обыска мне не надо… А вам, надеюсь, в свидетели тоже не надо…
– Этот гопник, – Киджана потревожил лезвие ассегая в пробитой лапе Румына, отчего тот задёргался, – хотел звонить. Начал звонить. Может быть, успел звонить…
– Это у тебя-то документы не в порядке? – возмутилась старушка. – С твоим-то янтарным чвелём? Ну ты зажрался, Достигший! Да ведь милицейские тебе честь отдадут!
И оказалась права.
Высокий рыжий страж порядка, что вылез из дряхлого «газика» с буквами ПМГ, действительно откозырял, поглядев на мой медальон.
– Алала! Сержант Игнатьев! Добро пожаловать в Крайск, Леонид Потапович Николаев, клан Элори! – сказал он. – Счастлив день, когда встречаем Достигшего… Вы у нас редкие гости…
Вот это да! А как же Непокойчицкий Антон Людвигович, с которого сикхи сняли, надо полагать, янтарное удостоверение? Капитан Денница именно так меня проименовал… Или на этих чвелях каждый читает своё?
Моё удивление подскочило, когда сержант познакомился с бирками моих благодетелей и выслушал их объяснения.
– У органов нет к вам претензий, гражданин Киджана, клан Аяль, и гражданка Звонарёва Арина Геннадьевна, клан Хайда, – сказал он. – Выражаю вам искреннюю благодарность за спасение Достигшего…
– А эти? – спросил я, кивнув на Румына и Пузо.
Сержант Игнатьев метко плюнул Пузу на затылок.
– Отлежатся, – сказал он. – Патриотами рядятся, а от службы наверняка откосили. Дети они! До двадцати одного года всё дети! И чвели свои выбросили – говорят, что это антихристова печать. Типа веруют! В Гитлера они веруют! Будто без чвеля они в Химэй прорвутся! Учат же их, учат – пропусти старшего, пропусти слабого… Дети… От этих детей скоро взрослых не останется…
Ещё одно чудо! Раньше-то милиция этой публике сочувствовала на сто процентов…
– Вот сейчас приедем в отделение, протокольчик составим…
– Не надо протокольчик, – поспешно сказал я.
– Ой, – радостно сказал сержант Игнатьев. – Правда, не надо?
Я поглядел на благодетелей. Лайбон и старушка Геннадьевна согласно кивнули, словно бы доверяя мне объясняться с властью.
– Ну и добро, – сказал сержант. – А то бланки поганить… Пацаны ещё, образумятся… А не образумятся, тогда всё припомним, без протокола… Тьфу ты, как хорошо, что вы на чертей не нарвались… Те ведь не разбирают правого и виноватого! Миссия милосердия!
– Извините, сержант, – сказал я. – Я у вас человек новый…
– Конечно, конечно, – сказал сержант Игнатьев. – Как это… Достигший перерождён и… Забыл, как дальше. А здорово вы держитесь, Леонид Потапович! Тоскуете о потерянном Просторе, а себя не теряете, и употребляете умеренно… И к богатеньким не пристроились. Сильный вы человек, я бы так не смог, честно… Подбирали мы одного такого… Свидетельствовать просили – шиш он нам провещал! Плакал только: «Нет слов, нет слов»!
– Скажите, сержант, – сказал я, – неужели наша милиция наконец-то занялась своим делом?
– А как же иначе? – сказал сержант. – Не прежнее время…
– А может, вы один такой на всю милицию?
Сержант смутился.
– Вообще-то я на третьем курсе юрфака, – сказал он.
– А ректор у вас по-прежнему Золотуев? – спросил я и запоздало прикусил язык. Вот тебе и «новый человек»! Штирлиц забыл отстегнуть парашют, так и шёл по Фридрихштрассе с песней «Белоруссия родная, Украина золотая»!
Но сержант не заметил оплошности. Или сделал вид, что не заметил.
– Золотуева успешно оптимизировали, – с энтузиазмом сообщил он. – Ректор у нас теперь Сказка Дмитрий Евгеньевич!
А, плевать на всё! Хватит мне в потёмках ходить!
– Он же адвокатом столько зарабатывал! – сказал я.
– Так он один из всей панинской команды остался, – сказал сержант. – Что ему одному-то делать?
Я похолодел, хотя сто раз представлял себе этот момент. Ты обманывал нас, ноттингемский шериф, что, мол, Шервудский лес безопасен…
– А где остальные? – спросил я. Не мог не спросить.
И сержант Игнатьев рассказал мне всё, что знал.
2
Оттоле я, полей эдемских житель,
Взгляну на прежнюю мою обитель.
Вильгельм Кюхельбекер
…А потом было целое лето счастья.
– Моих сёстры-урсулинки до осени взяли, – сказала Таня. – Я не хотела оставлять, но они меня уговорили. Такие славные девки! Вот я тут сейчас с тобой – а сердце не ноет, как обычно. Там прямо не монастырь, а санаторий. Все процедуры не хуже, чем у нас. Чудес, конечно, не бывает: слепые не прозреют и безногие не начнут ходить, но всё-таки…
Они не остались ни в большом доме, ни в домике охраны, а спустились вниз, к маленькому озерку, и разбили палатку, причём Таня проявила в этом деле удивительную сноровку. Мерлин пытался ловить рыбу и всё удивлялся, что мало мошки.
– Так Панин какой-то генератор привёз, – сказала Таня. – Комфорт любите. Отдыхать подано! Гудят там сейчас, как трансформатор. С ним один совершенно омерзительный мужик – весь полёт оказывал мне знаки внимания… То есть думал, что оказывает…
Дни стояли погожие, и Мерлин с Таней бродили вокруг озера, рассказывали друг другу удивительные истории…
– Ничего ты, Мерлин, не знаешь, – говорила Таня. – Вот эта травка как называется?
– Да подорожник! – уверенно отвечал Мерлин. Растения он знал исключительно по определителю, а в жизни терялся…
– Вот останешься в тайге один – чем лечиться будешь, дурачок?
– Да подорожником! – не сдавался он.
Но Мерлин совсем не собирался оставаться один. Даже когда она поднималась в дом за едой, он начинал тосковать, и сердце его сжималось от дурных предчувствий.
– Жрут водку и закусывают без хлеба, – докладывала Таня после рейда. – Лень им, видите ли, хлебушка испечь! Ладно, я эту японскую машинку спрятала – ещё испортят по пьяни, и ты тут у меня с голоду околеешь… Где Панин таких друзей подыскивает?
– Нужные люди, должно быть, – вздохнул Мерлин.
– Подведут его эти нужные люди под монастырь, – вздохнула Таня. – Вот и у нас: то телевизор домой утащат, то игровую приставку, а то и кровать с массажем… Сотруднички…
– Мать их Софья! – услужливо подсказал Мерлин.
– Он заведующих меняет, а они всё тянут и тянут, – сказала Таня. – Ну почему люди в первую очередь обижают самых слабых и беззащитных?
– Потому и обижают, – сказал Мерлин. – Закон природы, моя Мелюзина…
– И всегда обижали. Вот в старые времена злодеи поджигали сиротские дома… Мерлин, ты всё знаешь – зачем?
– Страховку получить, должно быть…
– Мерлин, а почему нам с тобой так хорошо, когда всем так плохо?
– Заработали, – сказал Роман. – То есть ты заработала, Мелюзина…
– Конечно, – сказала Таня. – А вот это что – весь твой улов?
– Поднялись-то поздно, – оправдался Мерлин. – Вот утренний клёв и кончился…
Подняться на зорьке не получалось. На зорьке Таня не отпускала его от себя…
– Улетели наконец, – сказала она, вернувшись без добычи из очередного похода. – Вставай, тунеядец, кончен бал, слуги начинают уборку осквернённого дворца…
И очень вовремя оставили их одних, потому что зарядили дожди.
