Гут морген, сахарин!
Для связистов на любом предприятии не бывает незнакомых помещений. Приходится устанавливать телефоны, ремонтировать линии. Очень скоро я узнал всех работающих на предприятии начальников и их подчиненных. В административном корпусе, кроме них, располагался таксометрный цех, в котором всегда было шумно и весело. В обед там жарилась картошка на сале с луком, иногда с мясом, и этот запах, распространяясь по длинному коридору, щекотал ноздри руководству.
Слесарю Жорику исполнилось восемнадцать лет, когда наши войска освободили Одессу. Прошел с боями всю Европу, закончил войну в Берлине. Был он таким, как все, и веселился с немками не лучше, и не хуже других, но подошло время показать новым немецким властям, что Красная армия пришла не только их насиловать, но и освобождать…
Жорику не повезло — он оказался крайним. Отсидел свое, вернулся домой. Статья у него была не такая страшная, как «враг народа», и ему разрешили работать слесарем. Опыт последних лет подсказал ему, как себя обезопасить от стукачей. Над своим верстаком Жорик повесил громадный портрет Карла Маркса в золоченой раме, о котором, в своем кругу говорил с хитроватым прищуром:
— Посмотрите, какой приятный дедушка! Это — мой Карлик! — и, осмотревшись по сторонам, добавлял:
— Навыдумывал всякой херни, а мы должны жить при этих порядках…
Своих клиентов и друзей Жорик приветствовал на чистейшем немецком языке, не скрывая своих познаний:
— Гут морген, сахарин!
— Йо, йо! — вторили ему наши «пылеглоты», доказывая, что и они не только лыком шиты.
— Русиш культуриш! — добавлял Жорик, подчеркивая свою высокую культуру и образованность.
— А хули-ишь? — отметали все сомнения по поводу его личных качеств друзья.
Как-то при мне зашел его друг детства с восемнадцатилетним сыном, и стали они громко, захлебываясь словами, вспоминать, как в молодые годы на пересыпьской квартире у Жорика, «давали банку». Сынок друга с голой задницей сидел на дощатом полу и шпаклевал щели собственными испражнениями.
— Как время бежит! Теперь идет в армию. Что он будет там размазывать? — умилялись своим воспоминаниям друзья.
Любили собираться в этом цеху водители в возрасте за пятьдесят. Среди них были и те, кто встречался на Эльбе с американцами, помнили их восторженные лица, их отношение к русским солдатам. Слегка соприкоснувшись с немецкими войсками, они прекрасно понимали, чего стоило Советской Армии отступление до Сталинграда, бойня в разрушенном городе и наступление до Эльбы — это было почти все, что знали солдаты союзников.
Вспомнил один из таксистов, как его окружили американские солдаты, водители студебеккеров, и стали угощать всем, чем располагал «второй фронт». Он выпил, затем стал объяснять, что его грузовик, тоже «Студебеккер», нуждается в ремонте, поэтому пить он больше не может. Американцы рассмеялись — смешную причину нашел этот русский… Таксист вспомнил, как тяжело тогда утром просыпался, крутя больной головой в поисках своего грузовика. Своим видом он еще больше рассмешил веселых американцев. Солдаты со смехом усадили его за импровизированный стол, повторили встречу, и вручили ключи от новенького студебеккера. «Твой металлолом тебе больше не нужен!» — это он понял по жестам и мимике союзников.
Жорику Шафрану тоже было что вспомнить о Берлине. Встречался и он с солдатами оккупационных союзных войск:
— Во всех поездах были вагоны, в которых немцам запрещали ездить. Мне было стыдно садиться в эти вагоны, но ездить вместе с немцами строго запрещалось. По сравнению со светлой опрятной униформой союзников наше порыжевшее и оборванное обмундирование выглядело убого. Русская военная форма очень хороша для передвижения ползком по грязи на большие дистанции, прозябания в окопах, лежания в братских могилах, но она плоховато смотрелась в побежденном Берлине.
В поездах советские солдаты и офицеры, не всегда вовремя снабжавшиеся папиросами, скручивали толстенные махорочные «козьи ножки» и пыхтели самосадом. Американцы, англичане и французы спешили угостить их «Честерфилдом», чтобы не угореть.
Позже наших военных переодели в приличную форму оккупационных советских войск. Офицерам разрешили привезти свои семьи в Германию. В основном, жены были колхозницами, которым повезло. Они стали покупать одежду в немецких магазинах и наших военторгах, расположенных на территории воинских частей, частично снабжавшихся из резерва союзников.
Колхозницы накупили недорогих ночных рубашек и стали, глядя одна на другую, гордо разгуливать в них по городкам восточной Германии. В войска был направлен срочный приказ, запрещавший женам наших офицеров и сверхсрочников появляться на улицах в нижнем белье. Женщины были не виноваты: о существовании таких предметов туалета они в основном узнали там, в Германии.
Как-то соседка рассказала маме анекдот:
Пришла колхозница в магазин, и спрашивает:
— У вас бухгалтер е?
— Сейчас нет, есть только заместитель.
— Нэхай будэ заместитель, абы цыцкы трымав!
По своей трагичности судьба Якова Григорьевича Бондарского, работавшего в том же цеху, была схожей с судьбами многих одесситов, да и вообще советских людей. Отслужил он во фронтовой разведке всю войну. Везунчик — вернулся без единой царапины, и уверовал в свой ум и фортуну.
В Одессе для него нашлось место водителя грузового автомобиля, и жил он по тем временам безбедно. Вез как-то из колхоза полный кузов девушек в город. Проезжали пшеничное поле, и девушки затарабанили кулаками по крыше кабины. Яша остановился. Девушки резво побежали в поле. Вскоре вернулись. Некоторые держали в руках букетики маков с колосками пшеницы. Смеялись. Утром Бондарского вызвали в милицию:
— Яков Григорьевич, вы видели женщин, несущих с поля колоски пшеницы к машине?
— Нет, девушки остановили автомобиль, и попросились посетить поле по естественной надобности. Это все, что я знаю, а подглядывать за такими делами — не приучен.
Следователь:
— Позвольте Вам не поверить. Существует закон, по которому похитившему с поля три колоска зерновой культуры полагается срок заключения до пяти лет, а Вы являетесь соучастником преступления!
Завели дело по статье «знал — не сказал», и Якову пришлось ехать к Ковпаку (так ему посоветовали), который пообещал помочь:
— Если все обстоит так, как Вы рассказали — вас простят.
Со временем все забылось. Яков больше свою фортуну не испытывал, но…
В 60-е предложили ему высокооплачиваемую работу. Кому же не хочется заработать?
Яков стал доверенным лицом хозяина подпольной артели. Однажды его послали в Москву, передать министру легкой промышленности СССР пакет с миллионной взяткой. В Одессу он привез какой-то хитроумный оверлочный станок прямо с ВДНХ. Но артель уже находилась под пристальным вниманием КГБ.
Вскоре коммерсанты были арестованы, и стали во всем чистосердечно признаваться. Вызвали и Якова. Ему ничего не оставалось, как все рассказать, но настаивать на том, что он не знал, что было в пакете. «Хозяин» на очной ставке очень просил Яшу признаться, но Бондарскому никак не хотелось сидеть даже в компании министра. Уперся он, как говорят, рогом.
Держали Яшу в КПЗ КГБ ровно столько, сколько разрешено законом, потом выпускали до вечера. А в сумерки снова забирали, и везли в следственный изолятор. Именно его показаний не хватало для ареста министра. В течение нескольких месяцем Яков потерял здоровье на нервной почве. Иронизируя по поводу своего ума, он бравировал:
— Я — умный, но мало… Мой сосед всю жизнь проработал слесарем, так он имеет дачу, машину, а я нажил нервную болячку…
Жорик подначивал Яшу:
— По какому такому праву? На каком таком основании?
Оба они хорошо знали свои «права и основания».
Иногда Яков вспоминал довоенные времена, когда он мечтал о большой дружной семье. Тогда водители автомобилей были в таком же почете, как теперь космонавты, а может, и в большем. По крайней мере, нередко можно было видеть милиционера, охраняющего сон пьяного водителя. ОРУДовец стоял рядом с автомобилем, в котором спал шофер, и отгонял зевак:
— Отойдите, товарищи! Вы что, пьяных не видели? Дайте отдохнуть шоферу!
И он не покидал пост до тех пор, пока водитель не проснется, и не уедет.
Как-то я разговорился с Яковом о его здоровье:
— Толик, с тех пор, как мне повредили нервную систему, у меня часто болит голова. Не действуют никакие таблетки, зато я стал таким сексуально озабоченным, каким не был никогда! Заметь, все, у кого с головой не в порядке, вплоть до лежащих в дурдоме, в половом отношении — гиганты.
Наверное, природе не нужно много умных. Дурак никогда в себе не сомневается. Он — самый умный, и все! Поэтому глуповатые чаще добиваются в жизни успеха. На всю жизнь им хватает одной, часто навязанной им, мысли. Ей дурак может следовать до конца своих дней… Умный же во всем сомневается, а что говорит народная мудрость? — Дуракам счастье! — Яков поднял указательный палец выше головы, что означало: «Я все понял в этой жизни, и все сказал!»
