«Тарзан», «Лаки Страйк» и одесская фарца

Американский фильм «Тарзан» произвел в нашей стране культурологический шок. Все четыре серии шли с колоссальным успехом. Улицы оглашались воплями «уаа-а-а!» — это пацаны подражали как могли главному герою и его друзьям из джунглей. Возможно, отсутствие лиан на одесских акациях, каштанах и платанах существенно снижало безопасность их прыжков.

Травматологические отделения больниц переполнились киноперсонажами. В основном их звали Читами: до Вейсмюллера мало кто из юных одесситов дотягивал по телосложению. Почти все были очень худыми, а потому образ обезьянки, прыгавшей по деревьям, ими воспроизводился реалистичней.

Очередь за билетами в кинотеатр им. XX-летия РККА на Ришельевской напоминала Толчок, вытянутый вдоль на всю ширину тротуара.

Компания, в которую кроме нас с Лёнькой-Мартыном входили Толик Тит и Беня, после некоторых раздумий и экспериментов, нашла способ приникать к кассам кинотеатра, минуя длинную очередь. Метод был незамысловатым и вкратце описывался поговоркой «не имей сто рублей, а имей одну нахальную морду». У нас их было целых четыре.

За билеты на «Тарзана» с хорошими местами состоятельные одесситы не торгуясь давали даже тройную цену. Способ обогащения в целом нам нравился — он был простым и эффективным. Конкуренцию составляли более честные кустари-одиночки, выстаивавшие очередь в течение многих часов. Они возмущались и стыдили нас, малолетних, за нарушение профессиональной этики. Впрочем, особых мук совести мы не испытывали.

Нажива увлекла настолько, что на посещение школы стало не хватать времени — были дела поважнее. В конце концов тетя Дозя из педагогических соображений передала Лёньку отцу, и он переехал на Молдаванку, где жил и учился под строгим присмотром.

Толик Тит не подвергался таким репрессиям, а коммерческая мысль бурлила в его голове. Однажды он на бульваре Фельдмана увидел, как взрослые по сравнению с нами пацаны договаривались с «Джонами» (так звали американских моряков, да и польских тоже) о закупке сигарет. Матрос отдал блок «Лаки Страйка» за тридцать рублей. Толик навел справки и узнал рыночную цену товара — 150. «Подъем» поразил наше воображение. Мы решили фарцевать.

На бульваре Толик подошел к «фронцу» (иностранцу) и на чистом английском (как ему казалось) обратился к нему: «Сигарет плиз»? Получив одну, он важно закурил и продолжил беседу, опять же используя язык Шекспира: «Бизнес йес?» Несмотря на некоторое лингвистическое несовершенство, вопрос был понят. Тит получил утвердительный ответ.

Затем начался торг. Так как чисел по-английски мы не знали, переговоры велись в письменной форме. На пачке папирос «Труд» появились цифры, слово «блок» оказалось интернациональным. Мы сошлись с «бизнес-партнером» на пятидесяти рублях за двадцать пачек «Лаки» («люки-стрюки») в двух больших красивых упаковках.

Мы шли по Дерибасовской, держа добычу в руках (завернуть было не во что). Покупатель нашелся быстро и сам. К нам буквально подбежал мужчина, представился художником и вручил три сотни, оставив при этом свой адрес.

Эйфория от первого успеха вскоре уступила место деловой активности. Сбыт проблемы не составлял, клиентами охотно становились состоятельные одесситы — среди них были преподаватели институтов, работники торговли и какие-то еще типы, иногда мутноватые, но при деньгах. Оборотный капитал рос. Судя по готовности «Джонов» к поставкам, сделки с сигаретами не были убыточными и для них.

Мы познакомились со своими конкурентами. Ядро и цвет фарцовочного сообщества составляли студенты университета и педина. Он знали, зачем учат английский язык. Эти молодые люди одевались с иголочки, вели себя со сдержанным достоинством, а к нам, малолетним пацанам, относились терпимо и даже с симпатией, как к младшим коллегам.

Мы и в самом деле не могли нанести им серьезного экономического ущерба. Главный «навар» студенческая фарца имела не с сигарет, а с заграничных шмуток и обуви — там подъем был еще большим. К тому же в общем черном торговом обороте наши считанные блоки «Лаки», «Кэмела» и «Честерфилда» в неделю выглядели каплей в море.

Студенты нешуточно рисковали: они уже достигли совершеннолетия, и в случае «залёта» могли сесть, причем надолго.

Занимались этим промыслом и пацаны с Канавы, а также обитатели окрестных с Интерклубом улиц. Именно они объяснили нам с Толиком правила, действовавшие на этом специфическом рынке, обозначили опасные места сосредоточения «мусоров» и охранников порта.

Ребята настоятельно не рекомендовали нарушать неписанные «законы и обычаи работы с клиентами», доходчиво объяснив, что «на всякую хитрую жопу есть болт с резьбой». В частности, мы наконец узнали, что носить блоки американских сигарет в руках крайне опасно, а в первые разы нам просто сильно подфартило. Пришлось распороть карманы пальто, тогда товар легко соскальзывал за подкладку.

Как показала практика, это решение было правильным. Как-то мы, отоварившись у Портклуба, спокойно поднимались по лестнице, ведущей к Ланжероновской. Неожиданно впереди на всю ширь прохода развернулась цепь из портовых охранников. Нескольких канавских пацанов «замели» сразу.

Мы с Толиком поравнялись с оцеплением, громко обсуждая эпизоды из фильма «Чапаев». Охрана не дремала — нас со всех сторон облапали, но сигарет не обнаружили: они болтались где-то в районе колен. Да, не зря герой Гражданской Василий Иванович картошку не ел, а изучал тактику.

Другой эпизод с «шухером» оказался более драматичным. Обычно иностранные моряки «паслись» по Пушкинской в направлении к Интерклубу, где их ждал теплый прием женщин не очень строгого поведения. Мы знали, что там же постоянно дежурят переодетые «мусора», по каким-то причинам не чинящие препятствий «ночным бабочкам».

Тем не менее, мы увлеклись, и возле ресторана «Красный» удачно купили у Джонов сигареты. Как два молодца из ларца с обеих сторон возникли менты и мы оказались почти у них в руках. Хорошо, что в Одессе выражения «почти» и «чуть-чуть» всегда воспринимались в сослагательном наклонении. Мы забегали, как вши не гребешке, получили по задницам ногами, но нам удалось скрыться от правоохранителей быстрее ветра.

Зону закупки пришлось перенести на бульвар и к Оперному театру, хотя там фронцев водилось меньше. Бизнес стал менее активным, но зато более безопасным и спокойным. Постепенно я к нему вовсе охладел.

В 1952 году маме наконец-то предложили инженерскую должность на консервном заводе им. Ворошилова. В Одессе секретов не бывает, и она каким-то образом узнала о моих торговых заработках. Личности неуловимых для милиции фарцовщиков (Толька Тит и Билли Бонс) были известны всему району.

Мать как-то вечером спокойно объяснила мне, что рисковать свободой не стоит: денег никому и никогда не хватает и не будет хватать. И между делом добавила: «Ученье — свет, а неученых — тьма».

Я стал уделять больше внимания занятиям в школе, впрочем, к большим видимым успехам эти усилия в первое время не привели.

Однажды я вышел из нашей коммуналки, захлопнул парадную дверь и встретился лицом к лицу с Валентиной, направлявшейся к своему шефу Воропаеву на четвертый этаж. Секретарша управления МГБ узнала меня, обрадовалась и хотела о чем-то поговорить. Прошло шесть лет после ее отселения из нашей квартиры. Валентина, наверное, привязалась ко мне, когда я был еще ребенком.

Почему-то я сделал вид, что не узнал ее. Валентина удивленно посмотрела на меня, расстроилась и стала подниматься по лестнице. Я тоже был раздосадован и зол на самого себя, продолжая стоять возле дверей. Валентина обернулась и горестно посмотрела на меня с лестничной площадки. Я так и не понял сам, почему так поступил. Она всегда хорошо ко мне относилась и не была виновна в том, что ей пришлось служить в то страшное время в страшном учреждении. Сама мучилась.

В школе на мое мрачное настроение обратил внимание друг, Женя Кац, и чтобы как-то развеселить, пропел: