Одесский Виктор
У «деловых людей», к которым мы себя относили, бывают удачные дни, когда у них в карманах что-то шелестит. Однажды после хорошего гешефта мы с Толиком Титом зашли к «Бабе Уте». Толик слыхал от кого-то, что там кормят неплохо и недорого.
Спустились по винтовой лестнице в прокуренное помещение, где спокойно откушивали шашлыки приезжие курортники и одесситы среднего достатка. Свободных столиков не оказалось, но за одним, в левом углу, одиноко пристроился молодой, лет двадцати трех, мужчина, с глубоким шрамом на голове. Не мог хозяин спрятать под волосами выбоину, хотя пробовал смазать их бриолином. Толик культурно спросил посетителя:
— Возле вас можно присесть?
Одинокий мужчина согласился, весело посмотрев на школьников:
— Пожалуйста, присаживайтесь, мне будет веселее…
Подошла серьезного вида официантка:
— Чего желаете?
— Два шашлыка и двести — выпалил Толик тоном завсегдатая.
Возле мужчины стоял графинчик с небольшой порцией водки, он ожидал, когда принесут шашлык.
— Меня зовут Виктором, а вас?
— Запомнить нас тоже несложно. Мы оба — Толики.
Так мы познакомились. Виктор сразу стал рассказывать о себе и о том, как после освобождения Одессы его забрали в армию:
— И что? Я им поц, чтобы воевать? Я таки в первом же бою подставил свою голову под осколок снаряда, еще и так, что от каски ничего не осталось!
В госпитале кто-то из раненных рассказывал, что летчику Маресьеву дали Героя за то, что он летал без ног — продолжал Виктор — и я тоже захотел стать героем за то, чтобы продолжать воевать без куска головы. Но врачи не захотели войти в мое положение.
Дали ему первую группу инвалидности.
Виктор почесал свой шрам, и засмеялся:
— Конечно, если бы мне дали Героя Советского Союза, я был бы сейчас большим человеком…
Смех его был столь же горьким, как и его судьба. Он родился в Одессе в 1925 году, при НЭПе, и проживал в квартире родителей, уплотненной советским домкомом. Это была обычная практика того времени.
В домах центральной части города до того жили небедные семьи инженеров, врачей, учителей, адвокатов… В четырех-шести комнатных квартирах обитали они вместе с прислугой, и им хватало одной ванной комнаты, одного туалета и большой кухни. Виктор изобразил удивление, когда продолжал рассказывать о своей семье:
— Можете себе представить лица одесситов, когда домовые комитеты стали подселять в их квартиры бродяг и проституток. Мои родители радовались, когда в нашу квартиру подселили просто обычных малопьющих бездельников. Все комнаты превратились в семейные общежития.
Единственный туалет работал непрерывно, радостно оповещая очередь булькающими звуками сливного бачка. Вдоль стены на гвоздиках повисли деревянные сидушки, они кое-где висят до сих пор… Без них стало невозможным пользоваться вечно засранным унитазом, который никто не хотел отмывать. Некоторые соседи не хотели пользоваться сидушками, и упрекали «излишне культурных» в том, что они не желают садиться на унитаз по-простому, по-пролетарски…
Виктор заметил, что официантка направилась к нам, держа в руках поднос с шашлыками.
— Не обращайте внимания на мой юмор, но в общем-то это все — правда.
Его рассказ показался нам забавным, хотя мы и сами жили в таких же коммунах. Еще Виктор сообщил о своих связях с театральными кассирами: на продаже билетов он выживал в то трудное время.
Он дипломатично дал нам урок потребления алкоголя: «Ребята, вы не спешите напиться, водка ведь существует для удовольствия, ее нужно употреблять малыми порциями». Виктор глотнул немного водки, запил минеральной водой «Куяльник», и начал читать негромко длинный стих, начало которого я запомнил:
Водки нету, и не надо,
И без водки можно жить,
Мы накупим лимонаду,
И со спиртом будем пить!
Под приятное похрустывание слегка пережаренных шашлыков Виктор рассказывал одесские анекдоты. Их знал он великое множество, и вещал «без перерыва на обед». Проживал наш новый знакомый на Екатерининской, напротив Театрального переулка, в комнате, расположенной над подъездом.
— Заходите, когда захотите еще старика послушать — пригласил он при расставании.
Потом мы встречались с Виктором, как со старым знакомым, и радовались жизни вместе с ним:
«Одесса — мама, радует мой взор,
Куда ни глянь — картина неземная!»
И без всяких предысторий он переходил на более низкопробные стихи:
На … сидела вошь –
На тебя была похожь!
Довоенные друзья и знакомые оккупационного периода отошли от Виктора, и он в свои молодые годы остался одиноким, хотя «имел, что сказать», и спеть… Очень нравилась ему песня о «Садко — богатом госте»:
«В каюте класса первого,
Свою сгоняя злость
Гандоны бьет о голову
Садко — богатый гость»
И задушевно, с трагическим оттенком, продолжал:
«Сверкнула жопа с яйцами,
И океан затих…»
Встречали мы Виктора и в задумчивом настроении, когда ему хотелось пофилософствовать:
— Разве так должны жить одесситы? Мы живем так, как жили до революции босяки и всякая шушера. Я те времена не могу помнить, а мои родители их застали…
В школе я слышал об одесских босяках того времени. При румынах и после них сам все теплое время года бегал босиком.
— Чем же наши босяки хуже царских? — спросил я.
Мне были хорошо знакомы беспризорники Костела, я видел, как живут в коммунах мои одноклассники. Зачастую, они проживали в худших чем у нас, грязных квартирах, с размазанными по старым обоям клопами, в невыветриваемой вони… О том, что можно жить лучше мы не задумывались. Рассуждения Виктора показались Толику Титу странными.
— А как должны жить одесситы?
— Во-первых, не должны проживать в одной коммуне те, кто работает и ханури-дебоширы со всякими блядями!
Видимо, Виктора «достали» соседи, подселенные в квартиру его родителей.
— А где же они должны жить?
— На помойках, где и есть их место!
— А как же равенство? — уточнял Толик.
— Его никогда не было и не будет. Даже в наших теперешних клоповниках те, кто умнее, живут лучше.
Я задумался. И в самом деле, разве могли наши мамы «делать такой базар», как жена Фимы Геллера, или старая Беренштейниха? Как говорила моя мама, приносившая с Привоза жменьку-другую крупы и несколько пучков зелени:
— Конечно, они несут почти каждый день с базара по две курицы, и еле тащат сумки! На такое мне не хватило бы всей получки…
Впервые я подумал — а почему так? И сам громко ответил: «Так они же коммунисты!» Тогда передернуло Виктора:
— А почему ваших мам не принимают в партию?
— Так они же были в оккупации! — ответили мы с Толиком, перебивая друг друга.
— То-то, хорошо еще, что не посадили. Были бы вы беспризорными…
Мы успокоились, отпили по глотку водки, как нас учил Виктор. Мы знали, чем отличаемся от беспризорников: у нас есть, где спать, мамы стирали наши вещи, и дома почти всегда была хоть какая-то еда…
Виктор, похоже, получил неплохое образование еще до войны, возможно, где-то учился при румынах. Оно ему не пригодилось не только потому, что он побывал в оккупации, работать ему не позволяла первая группа инвалидности…
Каждый год Виктор проходил переосвидетельствование (видимо комиссия ожидала, что у него вырастет новая голова) вместе с теми, у кого могли появиться новые руки, ноги и другие органы, утраченные на войне. Обо всем этом наш новый знакомый говорил весело, а при расставании добавил: «Вы не такие глупые, какими кажетесь».
Однажды Виктор грустно сказал: «А я уже беспризорник». В тот раз он улыбнулся какой-то замученной улыбкой.
Я так и не узнал, что стало с его родителями после войны. Конечно, они не сотрудничали с оккупантами, иначе Виктору не помогло бы и его ранение…
