Глава 31
Гнев окутывал Пикассо, как темное облако. За пределами этого облака он различал очертания чего-то хорошего в своей жизни, но почти ничего не чувствовал. Только гнев мог достучаться до его души. Несмотря на холодную погоду, он почти час простоял на широкой лестнице Сионского аббатства, глядя на двери церкви, украшенные искусной резьбой, и пытаясь решить, стоит ли зайти внутрь. Кучка сухих зимних листьев прибилась к его черным ботинкам, пока он бормотал проклятия по-каталонски. Ему не хотелось менять свое отношение к Богу, способному на такую жестокость. Разве смерти Кончиты было недостаточно?
Пикассо не знал, на что рассчитывать: умилостивить Бога или урезонить Его. Пока он стоял, размышляя об этом, одна створка высоких дверей неожиданно распахнулась. Темноволосый алтарный служка в черной рясе с белым стихарем и четками из слоновой кости в руках вышел наружу. На какой-то момент, когда их взгляды встретились, у Пикассо мелькнула абсурдная мысль, что он видит старого знакомого. Он покачал головой и согрел дыханием застывшие ладони, пока мальчик держал дверь.
– Не хотите ли зайти, мсье? Кажется, скоро пойдет дождь.
– Нет… Да… Полагаю, что да. Merci bien.
Мальчик провел его внутрь и куда-то исчез, и Пикассо подумал, не померещилось ли ему все это. Он сгорбился на одной из задних скамей, не в силах преклонить колени. Он был слишком сердит на Бога, чтобы выказывать такое почтение.
Как это могло случиться? Они были так счастливы и влюблены друг в друга. Ева была молода и полна сил. С тех пор как они познакомились, он проделал огромную работу, а ей удалось укротить необузданную сторону его натуры. Пикассо искренне верил, что она была его музой. Он нуждался в ней.
Как она могла все эти месяцы утаивать от него правду? Ева была вынуждена жить во лжи, и это разрушило что-то важное между ними. Он невольно чувствовал себя преданным. Было ли это предательство равным измене Фернанды? Этого он пока что не знал.
Пикассо проклинал себя за то, что гневался на нее, но ничего не мог поделать со своими чувствами. Образ любимой женщины, слабой и беспомощной, лежащей на больничной кровати, лишал сил его самого. Ему хотелось убежать от всего на свете… даже от нее.
Пикассо потерял счет времени, сидя в огромном сводчатом зале, где пахло ладаном и свечным воском, и глядя на сияющие фрагменты витражного окна над алтарем. Убийца невинных, сцена из книги Исхода.
– Ну хорошо, Господи, я здесь. Я вернулся. Чего Ты хочешь от меня? – с тихим отчаянием спросил он. – Прошло уже много времени с тех пор, как мы беседовали в последний раз. Но теперь я готов заключить сделку.
Примирившись с мыслью о том, что он считал попыткой умиротворения и примирения с Богом ради Евы, Пикассо наконец вышел из церкви. Он больше не видел ни алтарного служку, который впустил его, ни кого-либо еще.
Под промозглым зимним дождем Пикассо направился к станции метро. Никем не узнанный, он проехал под городом с толпой таких же безликих парижан и вышел на платформу. Он чувствовал, что не готов вернуться в больницу. Ему нужно было еще немного побыть одному, чтобы прийти в себя.
Когда он вышел из метро возле Монмартра и поднялся по крутой лестнице рядом с фуникулером, дождь прекратился, но серые сумерки были очень холодными. В одиночестве он бродил по узким, извилистым улочкам, не думая о том, куда идет. Он прошел мимо кафе «Розовый дом», которое сейчас не работало. Двери и ставни были закрыты, его дружба с Рамоном тоже закончилась. Он был удивлен, когда в итоге оказался на улице Соль перед живописным кабаре «Шустрый кролик».
Охваченный внезапной ностальгией, Пикассо толкнул парадную дверь. Она распахнулась со знакомым скрипом. Слава богу, некоторые вещи не меняются, подумал он. Сейчас он поздоровается с Фредом, бородатым владельцем заведения, выпьет кружку пива, а потом отправится в больницу.
Помещение было небольшим и темным, таким его и помнил Пикассо. Вечер только начинался, и большинство столиков пустовало. Когда Пикассо осматривался по сторонам, его взгляд наткнулся на неожиданное зрелище. Фернанда сидела одна на табурете в центре комнаты. На ней было надето простое черное платье, она читала вслух стихи из красного томика, который крепко держала перед собой обеими руками. Ему показалось, что никто не слушает ее, да и она сама не заметила его прихода. В ее голосе по-прежнему звучали чувственные нотки. Когда-то, в другой жизни, одних лишь звуков этого голоса было достаточно, чтобы соблазнить его.
Пикассо сгорбился в глубокой тени, потрясенный ее падением. Он испытал прилив жалости, а потом задумался: возможно, Бог решил испытать его? Сможет ли открыть дверь в свое прошлое?
Разумеется, он не мог так поступить. Это была лишь дикая мимолетная мысль, как и многие другие странные образы, мелькавшие в его сознании. Перед уходом он мог бы оставить для нее несколько франков на стойке бара, но Фернанда заставит бармена признаться, кто оставил эти деньги, а Пикассо не мог дать ей надежду на примирение. Для него в мире не осталось никого, кроме Евы и его любви к ней.
Весь гнев, который он испытывал раньше, мало-помалу начал отступать, когда он снова представил себе Еву, лежавшую на больничной кровати, и увидел в ее глазах страх перед будущим. У него сжалось сердце. Все это время она старалась избавить его от забот о своем здоровье и молча носила в себе эту ужасную болезнь. Сама мысль об этом была невыносимой для него. Он негодовал на себя за то, что рассердился на нее, когда она больше всего нуждалась в нем. Да, болезнь по-прежнему пугала его. Но, наверное, Бог все-таки поработал над ним, исцелив старые раны и предоставив еще одну возможность справедливо поступить с любимым человеком.
В то же мгновение Пикассо понял, что вовсе не гнев овладел им, когда он обнаружил опухоль в ее груди. Это был страх.
«Я просто не могу потерять ее», – в отчаянии подумал он. Пикассо особенно страшился мысли о том, что однажды ему придется увидеть смерть Евы, как он видел смерть Кончиты. И теперь, как и в прошлый раз, он будет бессилен помешать этому.
– Нам нужно перестать встречаться в больницах. Люди начнут говорить об этом.
Ева открыла глаза и сразу же увидела милую улыбку Сильветты. Ее подруга сидела на краю кровати. Ева попыталась выпрямиться и прислониться к белому металлическому изголовью, но испытала резкую боль и передумала.
– Пабло сказал тебе, что я здесь?
– Он просил меня прийти, – ответила Сильветта.
– Не сомневаюсь, что это потому, что он сам не может смотреть на меня.
Сильветта взяла ее за руку.
– Ева – ma cher amie, – почему же ты никому не сказала раньше? Такие ужасные вещи нельзя держать в себе.
Ева отвернулась, но она не могла скрывать правду.
– Я думала, что это пустяки. Я так сильно хотела, чтобы это оказалось ерундой! Знаю, это звучит нелепо, но прошлым летом, когда у меня начались приступы кашля, я внушила себе, что это лишь киста, реакция моего организма на обострение бронхита. У меня всю жизнь были слабые легкие, но мне казалось, что если я избавлюсь от кашля, то опухоль пройдет сама собой.
– В самом деле? А если бы она не прошла, что ты собиралась делать?
– Наверное, я даже не думала об этом из-за паники. Решимость и знание – это не одно и то же. Теперь я знаю, что совершила ошибку. Пикассо просто в ярости из-за меня, Сильветта.
– Бог ты мой, разве у него нет на это права?
– Ты не понимаешь, – слезы застилали Еве глаза, и она сдерживалась, чтобы не расплакаться. – Хирургическая операция, на которой настаивает врач, чтобы полностью избавиться от рака, изуродует меня. Доктор Руссо выразился вполне определенно. Меня разделают, как на бойне. Вместо грудей останутся лишь чудовищные шрамы. Я еще могу подождать до лета, чтобы убедиться, что опухоль не распространяется. Но если появятся метастазы, то на моем будущем будет поставлен крест…
– Ох, Ева, – Сильветта сжала ее руку. Теперь обе девушки плакали.
– Доктор Руссо рекомендует мне до конца зимы отправиться куда-нибудь, где тепло, и по возможности собраться с силами. На всякий случай. Так он и сказал: на всякий случай.
– Ты говорила со своими родными? Они должны знать об этом. Я могу съездить к ним, если хочешь.
– Моя бабушка умерла от рака груди. Я не могу беспокоить их из-за этого. И я все-таки надеюсь, что доктор Руссо все-таки избавил меня от рака, когда удалил опухоль для анализов. Возможно, на этом все закончится. Так или иначе, у меня есть отсрочка до лета.
– Значит, Пикассо отвезет тебя в Авиньон? Помню, тебе понравились окрестности и городок неподалеку. Это будет идеальное место.
Ева подумала об их маленьком убежище в Сорге. За всю свою жизнь она не была так счастлива, как в то первое лето вместе с Пикассо. Тогда они были совершенно беззаботными, и все казалось возможным.
– Мне хотелось бы, но я не знаю, получится ли. Я не видела Пабло со вчерашнего дня, – грустно ответила она. – А когда он ушел, то был чрезвычайно недоволен.
– Он вернется, Ева. Он очень любит тебя, и все это видят. Кроме того, ты теперь обручена. Только посмотри на свое чудесное кольцо!
Ева чувствовала кольцо на пальце – драгоценный символ их любви. Вместе они уже выдержали много бурь: разрыв с Фернандой, ссору с супругами Пишо, смерть дона Хосе и Фрики. Сильветта была права. Ей нужно дать ему время, чтобы он мог справиться с потрясением. Сейчас Еве казалось, что время для нее – это самая важная вещь в мире.
Ева еще не пришла в себя через три дня после удаления опухоли, но, тем не менее, решила самостоятельно руководить обстановкой их новой квартиры. Лежа на диване, она вертела на пальце серебряное обручальное кольцо и командовала грузчиками, которые входили и выходили через парадную дверь с коробками и мебелью. Ей становилось лучше, когда она думала о других вещах, а не об операции и своем будущем. Создание настоящего дома для Пикассо и семейного святилища для них обоих было лучшим лекарством, какое она могла себе представить.
Пикассо выглядел очень рассеянным с тех пор, как она вышла из больницы, и хотя его состояние беспокоило Еву, она понимала, что отчасти оно вызвано предстоящим аукционом произведений живописи. «Как будто у него без того было мало забот», – подумала она. Но Ева также знала, что он использовал работу в качестве предлога, чтобы избежать окончательного выяснения отношений. Им еще предстояло откровенно поговорить обо всем после операции.
Гертруда и Алиса пришли на ланч и в качестве подарка принесли папоротник в горшке. Сильветта зашла несколько минут спустя и спросила, чем она может помочь, а потом появился Макс с бутылкой перно. Все ждали возвращения Пикассо, но вместо этого увидели Канвейлера. В его темных глазах метались панические искры, и он выглядел совсем запыхавшимся, когда протиснулся в дверь.
– Он здесь? – без церемоний обратился он к Еве, стоя над диваном.
– Боюсь, что нет. Извините за коробки, но располагайтесь поудобнее.
– Мне нужно поговорить с Пикассо об аукционе, особенно о первоначальной цене, которую он хочет назначить за две основные картины. Время на исходе, а интерес к его работам стремительно растет.
Ева обменялась взглядом с Гертрудой. Обе знали, куда ушел Пикассо, так как лучше понимали его характер, чем кто-либо еще. Когда он впадал в отчаяние, его убежищем становился Бато-Лавуар. Возможно, так случилось и на этот раз.
– Вам нужно с ним поговорить, – заметила Гертруда.
– Вчера вечером он работал допоздна и ушел из дома на рассвете, – ответила Ева.
– Знаю, вы еще слабы, но если сможете, нужно поговорить с ним и решить дело раз и навсегда. Не позволяйте этой ране воспалиться. Сейчас вы как никогда необходимы друг другу.
Ева ценила то, что Гертруда теперь относилась к ней так же доброжелательно, как и Алиса. Обе женщины глубоко повлияли на нее и на их отношения с Пикассо.
– На самом деле, мне уже гораздо лучше. Я чувствую себя сильной.
– Тем не менее я поеду с тобой на Монмартр и буду ждать в такси, – заявила Сильветта.
– Мы с Алисой позаботимся о том, чтобы здесь все было в порядке, – сказала Гертруда.
Как и ожидалось, Ева нашла Пикассо, сидевшего на деревянной скамье под деревьями на площади Равиньян. Он был окружен множеством голубей, но как будто не замечал их, как, впрочем, и ее, когда она опустилась рядом с ним. Прошло некоторое время, прежде чем она набралась храбрости и обратилась к нему.
– Мсье Канвейлер повсюду ищет тебя, – тихо сказала она. – Ты же знаешь, завтра начнется аукцион.
– Si. Я знаю.
– Он пришел к нам, чтобы выяснить вопрос о стартовых суммах на разные картины. По его словам, если вы все сделаете правильно, это будет самое знаменательное событие в твоей жизни.
– Сомневаюсь, – равнодушно бросил Пикассо и снова надолго замолчал. – Как ты узнала, где меня найти?
– Я знала, потому что люблю тебя.
– Тебе нужно вернуться домой и отдохнуть.
– Без тебя это не дом, Пабло.
– Мне нужно время, чтобы подумать. Раз уж ты знала, где меня искать, то знаешь и об этом.
Она покачала головой.
– Я лишь хотела защитить тебя от тревог, чтобы ты мог нормально работать. Боже, Пабло, мне так жаль… – оба вздохнули и сделали вид, будто наблюдают за голубями, копошившимися на мостовой. – Если я лягу на операцию следующим летом, все изменится.
– Ничто не бывает таким предсказуемым, как перемены, верно?
Она положила руку на его бедро.
– Ты когда-нибудь простишь меня или все останется по-прежнему? И наши отношения станут такими же, как у вас с Фернандой?
– У нас с тобой никогда не будет так.
Ева заметила, как дернулась мышца на щеке Пикассо. В его черных глазах стояли слезы.
– Я не собираюсь обсуждать дела с Канвейлером, – наконец произнес он. – Сейчас это слишком трудно для меня. Мне нужно работать. Я художник, а не бизнесмен.
– Я тоже была швеей, а не танцовщицей. Но ничто не бывает таким предсказуемым, как перемены, не так ли?
– Иногда я почти ненавижу тебя за то, что ты такая умная, – сказал он.
– Ну уж извини.
– Тебе действительно нет равных.
– Ты моя жизнь, Пабло.
Пикассо с серьезным видом посмотрел на Еву.
– Тогда ты знаешь, что самое знаменательное событие в моей жизни не имело ничего общего с живописью. Оно произошло, когда я влюбился в тебя.
Еве хотелось протянуть руки и обнять его, но она понимала, что не стоит торопиться. Он был еще не готов полностью простить ее. Им обоим предстояло вернуться на дорогу, где они находились некоторое время назад, и загладить шероховатость в их отношениях. Но Ева не смогла удержаться от легкого поцелуя в щеку. Секунду спустя Пикассо на мгновение положил руку на ее колено. Это был скупой жест, но она знала, что начало положено.
– Так что ты собираешься предпринять в отношении Канвейлера?
– Он сказал тебе, о каких картинах идет речь?
– В первую очередь, о «Семье комедиантов». Он считает, что на нее будет подано много заявок, и хочет поговорить об этом.
– Я поручаю тебе назначить стартовую цену.
Разумеется, он шутил… но для нее это не было шуткой.
– Не понимаю.
– Ты изучала рынок. Шесть лет назад я продал эту картину за тысячу франков. Как ты считаешь, с учетом моей карьеры и роста цен на рынке, какую цену следует назначить теперь?
– По меньшей мере, в десять раз больше.
– Десять тысяч франков? Приличная сумма.
– Естественно, но это потрясающая картина.
Картина «Семья комедиантов» была создана в память о семье бродячих актеров, с которыми Пикассо много раз встречался в цирке Медрано. Она принадлежала к числу его наиболее волнующих работ. Еве картина представлялась бесценной, но она понимала, что они должны поставить высокую планку. Ей также было известно, что Канвейлер уже продал «Девочку на шаре» за шестнадцать тысяч франков, что само по себе было небольшим состоянием, но та продажа была тихой и состоялась не в рамках аукциона. Если они с Пикассо смогут удержать цену «Семьи комедиантов» на публичном аукционе, то не только художественное сообщество и узкий круг образованных людей, но и весь мир наконец будут с почтением относиться к Пабло Пикассо.
– Тогда передай ему это от моего имени. Я полностью доверяю тебе в этом деле: десять тысяч франков в качестве стартовой цены, и ни сантимом меньше.
Ева с облегчением увидела улыбку на его лице.
– Как ты думаешь, нам следует прийти на аукцион и проследить за ходом торгов?
– Это, несомненно, повредит моему таинственному образу, – ответил Пикассо, и Ева не смогла понять, шутит ли он или говорит всерьез, – но ты должна быть там и представлять мои интересы.
– Одна?
– Не сомневаюсь, что ты справишься. По правде говоря, ma jolie, мне нужен кто-то, кому я мог бы доверять и кто был бы для меня посредником в отношениях с торгашами. В таком случае я мог бы полностью сосредоточиться на работе. Я безусловно окажусь в неловком положении, когда Канвейлер узнает, что я снова веду переговоры с Волларом о своих скульптурах. Ты могла бы смягчить острые углы в этом вопросе.
– Ты правда доверяешь мне после всего, что случилось?
– Мужчина должен доверять своей жене, разве не так?
Множество эмоций одновременно нахлынуло на Еву. Больше всего ее поразило то, что Пикассо простил ее. Он обнял ее и привлек к себе, и она спрятала лицо в ладонях и расплакалась.
– Я буду совершенно изуродована, если соглашусь на эту операцию. Ты не захочешь видеть рядом с собой такую жену!
– Если понадобится, ты пройдешь через это, а я лично отвезу тебя в больницу. И ты не можешь говорить, что я не хочу тебя. Я больше никогда не захочу никакую другую женщину.
– Я не могу связывать тебя таким обещанием. Я буду похожа на чудовище!
Ева теснее прижалась к нему, ощущая мускусный аромат его кожи и силу его рук.
– Я хочу подождать со свадьбой, – сказала она, с трудом веря собственным словам; все, чего она хотела до сих пор, – это стать его женой.
– Palabras locas! – прорычал он по-испански. – Basta!
– Это не ерунда. Если я смогу пережить операцию, Пабло…
– Я запрещаю тебе так думать. Все хорошо. С тобой все будет замечательно. Доктор Руссо уже вырезал из тебя всю заразу, я знаю это. Вчера я пришел в церковь, ту самую, где мы поженимся. Я сказал Богу, что прощаю Его за то, что Он забрал Кончиту, потому что Он дал мне тебя.
– Ох, Пабло.
– Я сказал, что готов простить Его, если Он не заберет тебя. Какой справедливый Бог может быть таким жестоким?
– Если мне понадобится операция…
– Не понадобится.
– Но если все-таки понадобится, то потом… разве ты сможешь испытывать ко мне что-то, кроме жалости?
– Ты говоришь как неразумный ребенок. Почему бы не пройти через такую простую формальность, как свадьба, ведь все уже почти поверили, что ты моя жена?
– Потому что ты все равно знаешь, что свободен, а для меня это самое важное. Пока мы не будем знать, как обернется дело, ты всегда сможешь уйти от меня.
– Dios mio, хватит слов! Мое сердце не свободно с тех пор, как мы встретились.
– Я должна знать, что не обременяю тебя.
– Пусть будет по-твоему. Но из уважения к нам все наши друзья будут называть тебя мадам Пикассо.
Ева больше не могла спорить или препятствовать этому желанию Пабло, потому что больше всего на свете хотела, чтобы это стало правдой. И ей действительно нравилось, когда люди называли ее мадам Пикассо.
…Ланч, который Ева собиралась устроить в новой квартире, задержался на неделю из-за удаления опухоли. Но все прошло гладко, а Пикассо и Аполлинер наконец принесли взаимные извинения. Когда настало время прощаться, он расцеловал Пикассо в обе щеки, и все аплодировали их примирению. Потом он повернулся к Еве.
– Спасибо, что помогли, – тихо произнес Аполлинер. – Я боялся, что Пабло будет ждать вечно. Если бы не вы…
– Мне это ничего не стоило.
– Может быть, но для меня все изменилось, – объявил он и вложил ей в руки маленький черный том. – Помню, вы говорили, что вам нравятся мои стихи. В этом сборнике есть «Прощание».
– Я обожаю все ваши стихи, но эти особенно.
– Тогда примите их как подарок от благодарной души.
– Всем иногда нужны защитники, – сказала Ева.
– Значит, моя дорогая, Пикассо повезло, что он имеет такую защитницу, как вы.
…«Семья комедиантов» была продана на аукционе за двенадцать тысяч шестьсот пятьдесят франков. Французская пресса провозгласила эту сделку рекордной, а Пикассо называли художником, равным Сезанну, Ван Гогу и Гогену. Все предвкушали новые откровения от молодого мастера, известного своей оригинальностью. Естественно, будущее для него может быть только светлым, писали в газетах. Именно об этом с самого начала говорила Ева.
Через неделю после продажи, вдохновленная своей новой ролью, Ева одна пришла в галерею Амбруаза Воллара, другого торговца произведениями искусства, представлявшего работы Пикассо. Однажды, очень давно, она там была вместе с Луи. Теперь она стала совсем другой: модной, изысканной. Ева была одета в голубое пальто с черным меховым воротником и манжетами и черную бархатную шляпку, что придавало ей уверенности в предстоящем деле. По сравнению с простым платьем, которое было на ней, когда она пришла устраиваться на работу в «Мулен Руж», перемена казалась невероятной.
Зазвенел колокольчик над дверью, и она сняла черные кожаные перчатки, ожидая, когда Воллар выйдет в холл. Ее сердце учащенно билось, но лицо оставалось невозмутимым. Она уже приступила к работе в качестве представителя Пикассо на художественном аукционе и теперь была готова укрепить свое положение.
Судя по выражению лица Воллара, он ожидал увидеть самого Пикассо, который всегда договаривался с ним о встрече предварительно. Ева выпрямила спину и улыбнулась. Это будет непросто, но что в ее жизни давалось легко? Кроме того, Пикассо сам попросил ее сделать это. Он верил в способность Евы продвигать его работы, и она тоже должна была верить этому.
Определенно, они становились грозной командой.
– Мадам Пикассо, какой приятный сюрприз, – сказал он. – Но вообще-то я ожидал увидеть Пабло.
– Мсье Пикассо задержался за работой в студии, – спокойно ответила Ева, глядя в глаза крупного лысеющего мужчины, которые казались узкими щелками под нахмуренными бровями. В неловкой тишине он почесал темную остроконечную бородку. Она понимала, что Воллар назвал ее супругой Пикассо только из вежливости, но, тем не менее, ей нравилось ощущение власти, сопровождавшее этот статус. – Он попросил меня провести переговоры от его имени.
Ева посмотрела на многочисленные картины, висевшие на стенах. Она узнала работы некоторых художников – она познакомилась с ними не только из книг, но и благодаря совместным с Пикассо посещениям музеев и выставок на юге Франции и в Париже. «Научи меня всему», – однажды попросила Ева, и Пикассо всерьез отнесся к ее просьбе.
На стене в задней части галереи она увидела одну из картин Пикассо, в точности такую, как он описывал. Коричнево-черный портрет самого Амбруаза Воллара в кубистском стиле. Ева направилась к нему.
– Вижу, вы не продали ваш портрет работы мсье Пикассо.
Он осторожно последовал за ней, пока Ева рассматривала холст.
– Не все мои клиенты так же ценят его кубистский стиль, как я.
– Значит, вы все-таки цените этот стиль?
Этот откровенный вопрос удивил Воллара.
– В последнее время я успешно продал его ранние полотна в голубом цвете, а также его арлекинов.
Ева повернулась к Воллару, не сводя глаз с его лица.
– Тогда мы хотели бы выкупить эту картину.
– Художник желает выкупить у меня свое произведение?
– Нас не устраивает, что шедевр находится в переполненной галерее, как будто это незначительное полотно, вывешенное лишь ради того, чтобы заполнить пустое место на стене. Мы готовы заплатить пять тысяч франков.
Его густые усы шевельнулись в подобии улыбки.
– Это значительная сумма, моя дорогая, – снисходительным тоном произнес он.
– Я вполне уверена, что смогу продать картину за большие деньги, но ее нужно выставить надлежащим образом.
– Вы хотите сказать, что больше знаете о продаже произведений искусства, чем человек, который стоит перед вами? Который представлял всех знаменитых художников, от Винсента Ван Гога и Пьера Огюста Ренуара до Поля Сезанна?
– Но картина осталась на месте, не так ли? – Ева услышала стальные нотки в своем голосе. Она уже знала, что не отступит.
– Кстати говоря, в Германии у меня есть клиент, выказавший определенный интерес именно к этой картине, – Воллар снова почесал бородку. – Он предложил четыре тысячи франков, но я отказался.
– Что ж, если художник сам предлагает пять тысяч франков, то значит, он считает свою картину более ценной, чем ваш клиент.
– Предложение сделано через вас.
– Да, это так. Вероятно, вашему немецкому клиенту будет интересно узнать о контрпредложении. Разве предложение от мастера не вызовет повышенный интерес у покупателей?
– Предложение от самого художника? Не уверен в этом.
– Полагаю, такой деловой человек, как вы, не раскрывает подробностей о личности своих клиентов, когда речь идет об аукционе.
– Значит, теперь речь идет об аукционе? – с любопытством поинтересовался Воллар.
– Разве не так называется сделка, в которой две стороны соревнуются за покупку одной картины? Мы с мсье Пикассо сделали вам вполне определенное предложение в отношении этого портрета.
– Поскольку он постоянно выставлен в моей галерее, полагаю, вы захотите получить комиссию, если я продам его кому-то еще?
Ева слегка улыбнулась, но внутри она вся дрожала.
– Естественно. Поскольку вы никогда не предлагали контракт для официального представительства интересов мсье Пикассо, это будет справедливо. В конце концов, бизнес есть бизнес, мсье Воллар.
– А вы расчетливая женщина, мадам Пикассо.
– Возможно, вы не считаете это комплиментом, но я буду воспринимать ваши слова в прямом смысле, – ответила Ева, повернулась и направилась к двери. – У вас есть неделя, чтобы продать картину вашему немецкому клиенту за шесть тысяч франков, или мы выкупим ее за пять тысяч. Будьте любезны, известите нас о вашем решении, хорошо?
…Пикассо рисовал, когда Ева вернулась в студию. Услышав стук входной двери, он отложил кисть и подошел к ней.
Ева прижалась к нему с сильно бьющимся сердцем.
– Ну, как прошло дело?
– Считай, что он у нас в руках. Ты бы только видел его лицо! – Ева ухмыльнулась. – Ему было неприятно обсуждать дела с женщиной, и я это видела. Но он мало что мог возразить из уважения к тебе. Возможно, раньше он был не готов предложить тебе контракт, но он явно не хочет рвать с тобой связи.
– Воллар – это крепкий старый орешек. Ты же знаешь, что я не хочу вернуть свою старую картину. Особенно за пять тысяч франков, принимая во внимание, что я отдал ее бесплатно, надеясь заключить с ним контракт.
– Разумеется, я все это знаю. Это была игра. Но мы не можем допустить, чтобы картина висела в его галерее у всех на виду, когда ты на пороге мировой славы. Твое имя должно быть окружено тайной. Как выяснилось, он уже сделал предложение одному немецкому клиенту и просто тянул время. Но, думаю, будет неплохо развести под ним небольшой костер, чтобы ему жгло пятки. Если я права, ты получишь хорошую премию за его медлительность.
– Какая решительная чертовка! – Пикассо заключил ее в объятия и расцеловал. – Что бы я делал без тебя?
– Будем надеяться, тебе не придется узнать ответ, – гордо произнесла Ева. Пикассо не только любил ее; он поверил в нее, а после сегодняшнего дня она наконец поверила в себя.
