Глава 24
Ева погрузилась в глубокий сон без сновидений, убаюканная ритмичным перестуком колес в мерно раскачивавшемся вагоне. Когда она проснулась, то увидела, что Пикассо читает книгу Гертруды Стайн «Три жизни» и медленно водит пальцем по строчкам. Чтение на других языках, кроме испанского, давалось ему с гораздо большим трудом, чем устная речь. Ева улыбнулась при мысли о том, что сейчас, когда он думает, что никто не видит его, он выглядит как ребенок. Он великолепно смотрелся в твидовом костюме и бордовом шелковом галстуке, с тщательно причесанными и напомаженными волосами.
Проводник в темной униформе с латунными пуговицами и в фуражке с поклоном приблизился к ним.
– Мы скоро прибудем, мсье Пикассо. На станции готов автомобиль, который отвезет вас и мадам в Сере.
Пикассо оторвался от книги, когда они почувствовали, что поезд замедляет ход и начинает тормозить.
– Merci beaucoup, мсье.
– Он считает меня твоей женой.
– Так и будет, – пообещал Пикассо, захлопнув книгу и наклонившись, чтобы поцеловать ее.
– Не на людях, Пабло! – она ахнула и почувствовала, как к щекам приливает краска. – Все же смотрят!
– Почему бы и нет, ma jolie? Разве мы не вместе и не влюблены друг в друга?
– До тех пор, пока ты хочешь видеть меня рядом с собой.
Пикассо более сдержанно поцеловал ее в щеку.
– Сама увидишь, здесь все по-другому. Жизнь более спокойная и размеренная, чем в Париже. В Сере мы с тобой будем только вдвоем.
Мысль о лете, которое будет принадлежать только ей и Пикассо, казалась невероятно заманчивой. Скрип тормозов становился все громче, и пассажиры вокруг них начали собирать свои пожитки, потягиваться после долгой поездки и надевать шляпки, перчатки и котелки.
Ева посмотрела в окно на совершенно незнакомый пейзаж предгорий Пиренейского хребта с полями, деревьями и безбрежным горизонтом, не нарушенным силуэтами домов. Блестящий синий автомобиль с белыми шинами и кожаными сиденьями стоял на гравийном дворе перед станцией. Даже в Париже ей не приходилось ездить в таких элегантных машинах.
Увидев выражение ее лица, Пикассо выпятил грудь и гордо улыбнулся.
– Тебе нужно привыкнуть к подобным вещам, jolie Ева. Теперь они станут частью твоей жизни.
Гостиница «Канижу» на главной площади с булыжной мостовой находилась в старинном каменном доме. Это место, затененное широкими кронами платанов, с журчащим фонтаном перед парадным входом, показалось Еве самым живописным и восхитительным из всех, которые ей приходилось видеть. Все в Сере было по-другому, и она уже почувствовала, что ей стало легче дышать.
Они поселились в просторной комнате в задней части гостиницы, с головокружительным видом на поля, усеянные вишневыми садами и черно-белыми стадами тучных коров, с линией гор и голубым небом на горизонте. Ева вышла на балкон, взялась за железные перила и глубоко вдохнула. Воздух был напоен сладостными ароматами цветов, сена и созревающих вишен. Она была поражена невероятным спокойствием, которое снизошло на нее.
Пикассо подошел к ней сзади и обнял ее. Она откинула голову на его широкое плечо.
– После небольшого отдыха я хочу тебя кое с кем познакомить, – прошептал он, мягко прижав губы к ее шее, а его руки соблазнительно скользили по изгибам ее тела.
– Но я совсем не устала.
– О, мы не собираемся спать. У меня есть гораздо более интересные планы на вечер. – Пикассо развернул ее к себе и поцеловал пульсирующую жилку у нее на шее.
Ранним вечером цикады уже завели свою песню, когда они рука об руку шли по узкой булыжной мостовой между старинными каменными домами, где в окнах за приоткрытыми голубыми ставнями цвела алая герань. Впереди, на краю единственного заметного холма в окрестностях, стоял живописный дом с крышей из розовой терракотовой черепицы. Он был окружен высокими кипарисами.
– Это место принадлежит нашему другу Берти Хэвиленду, но он разрешает мне пользоваться одной из студий.
– Хэвиленд из семьи производителей хэвилендского фаянса? – удивленно спросила Ева.
– Он самый. Берти молод, богат и пресыщен жизнью, но предпочитает общество молодых художников, а не членов своей буржуазной семьи, поскольку сам рисует в кубистском стиле. Несколько лет назад он пригласил сюда моего друга Маноло, который занимается скульптурой. Мы с Браком прошлым летом последовали за ним; местные просторы нас вдохновляют.
– Художник Жорж Брак? – спросила она, пока они поднимались к дому по старой каменной лестнице. Она слышала это имя от Фернанды.
– Он обаятелен, что очень помогает ему в жизни, и гораздо более проницательный кубист, чем я сам. Но не передавай ему мои слова, иначе он станет совершенно невыносимым. Пока что он лишь слегка досаждает мне, – Пикассо лукаво улыбнулся. – В прошлом году Брак принимал участие в художественной выставке. Я пошел туда посмотреть на его работы и встретил тебя.
Ева почувствовала, что краснеет. Безоглядность, с который они занялись любовью в тот первый раз, изумила ее саму. Она не могла поверить, что способна на такое. Он очень быстро и страстно овладел ею. Ева инстинктивно понимала, что он не причинит ей вреда, поэтому, когда он применил силу, она не попыталась сопротивляться. Ей нравилось, что он доминирует. Ее тело откликалось на его напор раньше, чем разум.
– Я могу догадаться, о чем ты думаешь, только по цвету твоих щек, – пробормотал Пикассо ей на ухо, когда они стояли в просторной прихожей. Его рука мягко поглаживала ее спину. Прикосновения Пикассо и его слова снова воспламенили ее страсть, и она с трудом сохраняла самообладание. – Mi amor, никогда не стыдись удовольствия, которое мы получаем друг от друга.
– Я думаю лишь о том, как скоро мы снова займемся любовью, – прошептала она в ответ, когда высокий темноволосый мужчина в заляпанных краской штанах спустился по лестнице под руку с молодой женщиной в платье ванильного оттенка и длинном жемчужном ожерелье. Женщина придерживалась за железные перила, и Ева заметила кольцо с большим алмазом, сверкавшим у нее на пальце.
– Ты нехорошая девочка, – прошептал Пикассо. – Подожди, пока мы вернемся домой.
– А, Пабло, наконец-то ты явился! Ты ведь собирался приехать на предыдущем поезде, – воскликнул Брак, спустившись к основанию лестницы под большим кованым канделябром с огарками свечей.
Их голоса эхом отдавались в гулком помещении с белеными стенами.
– Si. Перед отъездом Еве пришлось посетить подругу из «Мулен Руж», которая лежит в больнице.
– Нам очень жаль, – проговорила женщина, выступившая вперед и протянувшая руку Еве. Судя по выражению лица Брака, Ева поняла, что они уже знают о Сильветте и катастрофе «Титаника». Новости в их узком кругу действительно распространялись очень быстро.
Пепельно-серые волосы спутницы Брака были уложены красивыми волнами, а цвет ее губ напоминал местные вишни.
– Я Марсель Брак. Полагаю, со временем мы станем вдовами великих кубистов. Во всяком случае, я надеюсь на это.
Откровенность жены Брака изумила Еву. Марсель явно отличалась от парижских женщин, чье спокойное безразличие требовалось преодолеть, чтобы найти дух, скрытый внутри… если он вообще существовал. По сравнению с ними эта миловидная дама казалась глотком свежего воздуха.
– Моя жена из скромности умалчивает о том, что бывшая спутница Пикассо недолюбливала нас обоих – боюсь, меня в особенности, – сказал Брак.
Ева не могла понять, почему. Жорж Брак был похож на добродушного медведя с теплой улыбкой и яркими дружелюбными голубыми глазами, смягчавшими его впечатляющие размеры. Оба сразу же понравились Еве.
– Она всего лишь завидовала тебе, – Брак улыбнулся своей жене.
– Ну, теперь все это в прошлом, – немного ворчливо произнес Пикассо, и Ева почувствовала, как его пальцы плотнее прижались к ее копчику. – Теперь Ева для меня – единственная женщина на свете. Она уже совершенно изменила меня.
– Если она единственная женщина, которая осталась в твоем мире, значит, она действительно изменила тебя, – с улыбкой заметил Брак.
– Вот увидишь, – парировал Пикассо. – Все это увидят. Ладно, Уилбур, теперь покажи, чем ты занимался, пока я был в отъезде. Тебе уже давно не хватает критических замечаний от настоящего мастера кубизма, – шутливо добавил он.
В ответ Брак заключил его в дружеские объятия, а потом они поднялись в его студию.
– Уилбур? – в замешательстве спросила Ева. – Разве его зовут не Жорж?
– Эта кличка происходит от авиатора Уилбура Райта. Пикассо так назвал Жоржа из-за того, что какая-то статья о достижениях Райта затмила художественный обзор его собственных работ. Пабло знает, что это больная тема, но находит ее забавной.
– Они в самом деле похожи на братьев, – заметила Ева, наблюдавшая за ними.
– Они и спорят как братья. Я слышала, в Париже вас тоже называли Марсель, – обратилась к Еве жена Брака, с рассеянным видом перебирая жемчужное ожерелье.
– Так и было. Все придумывали себе новые имена, когда приезжали в Париж, и мне не хотелось отставать. Но Пабло это не слишком нравилось, поэтому я снова стала собой.
– Ах, Париж! Я понимаю, там и впрямь нелегко устроиться. Каждый считает, что он должен находиться в центре внимания. Даже Фернанда перестала называть себя Амели, когда познакомилась с Пикассо. Наверное, она решила, что испанское имя будет для него более привлекательным. Но, думаю, вы уже знаете это, если встречались с ней.
Что-то в ее тоне подсказывало Еве, что Марсель уже знает о любовном треугольнике, возникшем между ней, Пикассо и Фернандой. Когда они поднялись на верхнюю лестничную площадку, Брак и Пикассо ушли вперед, продолжая обнимать друг друга за плечи.
– Мы встречались, – осторожно подтвердила Ева.
– Возможно, люди думают, что вы стали причиной их разрыва, – продолжала Марсель. – Другим членам компании это не понравится, но на самом деле кризис назревал уже давно.
Намек на ее вину был неожиданным для Евы. Ей казалось, что в прошлом году она уже познакомилась с большинством людей из ближнего круга Пикассо: с Гертрудой Стайн, Аполлинером, Максом Жакобом, Жерменой и Рамоном Пишо. Все они казались милыми и приятными. Конечно же, его друзья хотят, чтобы Пикассо был счастлив, не так ли?
Большая студия со сводчатым потолком, деревянными балками и белеными стенами, увешанными кубистскими полотнами, располагалась в конце коридора. Некоторые картины были вывешены, другие стояли рядами, прислоненные к стенам. Сами полотна были довольно похожи на работы Пикассо, и это обстоятельство сразу же заинтересовало Еву.
Они с Марсель устроились на стульях с камышовыми сиденьями и ярко-синими спинками, под яркими лучами солнца и теплым ветром, дующим с равнины. Стеклянные двери были распахнуты, свежий воздух наполнял помещение, и в такой атмосфере было приятно потягивать перно из маленьких рюмок. Пикассо с Браком обсуждали землистые тона на новых полотнах Брака. Они как будто говорили на своем языке с пунктуацией в виде раскатов смеха и широких жестов, открывавших дивные пространства, недоступные для остальных.
– Они целыми часами могут так беседовать, – с легкой улыбкой предупредила Марсель. – Жорж верит в духовную связь, осуществляемую с помощью живописи. Это их сокровенный язык. Он очень рад возвращению Пикассо, потому что я не умею говорить на этом языке. И, думаю, он уже немного устал от меня.
– Не может быть.
– О, не будьте так уверены! Жизнь с художником – вовсе не сахар, и я достаточно быстро усвоила это. Художник может быть очень страстным, но при этом требовательным и чрезвычайно темпераментным. Всегда приходится находить равновесие, чтобы он мог беспрепятственно заниматься своей работой.
– Если мы собираемся стать вдовами знаменитых кубистов, то, наверное, нужно придумать свой тайный язык, чтобы держаться вровень с ними, – с улыбкой предложила Ева.
Марсель звонко рассмеялась в ответ. Она внезапно напомнила Еве Сильветту: они часто смеялись вместе. Новая глава в ее жизни начиналась с новых знакомых, но нужно быть осторожной и никому не доверять без оглядки.
Потом они все еще долго сидели на террасе после заката, смеялись и беседовали под стрекот цикад. Перед уходом Ева почувствовала опьянение, но не только от перно, но и от надежд на будущее.
На следующее утро после пробуждения у нее остались лишь смутные, похожие на сон воспоминания о Пикассо, наслаждавшемся ее телом на узкой кровати, в которой она лежала сейчас под пуховым одеялом. Когда Ева наконец открыла глаза, привлеченная ароматом свежих булочек и кофе, Пикассо стоял перед мольбертом к ней спиной. Он никогда не стеснялся наготы и в своей мужественности выглядел величественно. Тонкие занавески впускали теплый утренний бриз через открытое окно. Жилистые контуры его широкой спины и узкого торса напоминали ей о совершенстве римских статуй. Услышав, что она проснулась, Пикассо обернулся, держа в руках влажную кисть с охристой краской, и его лицо озарилось улыбкой.
– Вот мы и снова вместе, ma jolie. Готова перекусить? Я уже заказал завтрак. Должно быть, ты проголодалась после вчерашней ночи, – добавил он и лукаво подмигнул ей.
Ева и в самом деле проголодалась. Когда она села в постели и потянулась за булочкой, Пикассо отложил кисть и уперся руками в бедра, словно изучая ее как натурщицу для своей будущей картины.
– Dios mio, я обожаю твою грудь. Я уже решил, что это самая совершенная часть твоего тела.
– А остальное? – с улыбкой спросила она.
– Ты прекрасна, – просто ответил Пикассо.
Потом он подошел к ней, опустился на край кровати, и она протянула ему кусок теплой булочки. Он сунул его в рот вместе с ее пальцами. Ева услышала, как участилось ее дыхание, когда тысячи ощущений, из которых голод был лишь прелюдией, снова обрушились на нее. Она знала, что они снова займутся любовью, и Пикассо по-прежнему оставался для нее самым желанным мужчиной. Он привлек ее к себе, а потом потянулся, обхватил ее ягодицы и усадил на колени. Тело Евы с готовностью откликнулось на это прикосновение. Желание обладать им было глубоким и ненасытным. Сейчас ей было уже недостаточно иметь его, недостаточно той близости, которую они разделяли друг с другом. Этого никогда не будет достаточно.
Час спустя рука об руку они направились по тенистому бульвару к кафе «Гранд». Летний воздух уже прогрелся, стало душновато, и они радовались тени, которую отбрасывала шелестящая листва высоких деревьев. Влюбленные шли на встречу к Браку и Марсель.
Сейчас Еве казалось, что она живет в волшебной сказке, и темная часть мира, которую она знала раньше, никогда не найдет их в Сере, среди солнечного великолепия и порывов свежего ветра, здесь просто не могло случиться ничего плохого.
Когда они подошли к кафе – двухэтажному зданию в мавританском стиле на углу улицы Сен-Ферре, – Ева увидела Жоржа и Марсель за одним из столиков с мраморной крышкой, стоявших на тротуаре. Рядом с ними находилась другая хорошо одетая молодая пара, чье присутствие как будто удивило Пикассо. Он промолчал, но немного сильнее сжал ее руку.
Мужчина был стройным, с блестящими, гладко зачесанными черными волосами и трубкой в зубах, которая заставляла его казаться старше своих лет. Элегантный жилет и шейный галстук придавали ему парижский шик. Темноволосая женщина рядом с ним была одета в модное синее платье, летние перчатки и широкополую шляпу. Было очевидно, что они совсем недавно приехали из города.
Все четверо оживленно беседовали, но одновременно подняли головы при приближении Пикассо и Евы. Потом мужчина встал и помахал им рукой. Ева не понимала почему, но неожиданно ей стало страшно, но она поспешила отмахнуться от этого ощущения, когда незнакомый ей мужчина сердечно обнял Пикассо.
– Не знал, что ты тоже будешь здесь, Дерен, – сказал Пикассо и покосился на женщину, сидевшую рядом с ним.
– Пабло, – сухо произнесла она и кивнула.
– Алиса, – отозвался он.
Художник Андре Дерен и его женщина. Разумеется, Ева знала это имя. Она видела его работы в первом Салоне независимых художников, и некоторые танцовщицы из «Мулен Руж» сплетничали о скандальной любовной связи, которая началась сразу же после медового месяца, проведенного Алисой Принсет с другим мужчиной. Андре и Алиса были одной из молодых пар, с которыми часто связывали имена Пикассо и Фернанды в газетных статьях.
Пикассо взял два стула от соседнего столика, и они с Евой расположились рядом с остальными.
– Жорж, вчера вечером ты ничего не говорил, что наши друзья собираются сюда приехать.
– Я узнал об этом, когда они пришли ко мне в студию сегодня утром. А потом сразу же послал тебе записку насчет кафе.
Ева заметила, что Брак тоже держится как-то напряженно. Он явно был не таким беззаботным, каким казался на террасе вчера вечером. Зато Марсель улыбалась и похлопывала Алису по колену. Несомненно, эти две женщины были хорошо знакомы друг с другом.
– Не пора ли тебе нас представить? – обратился Дерен к Пикассо и кивнул в сторону Евы.
Было еще слишком рано для вина, однако ей внезапно захотелось что-нибудь выпить. Ева поняла, что в этой группе она находится в невыгодном положении, а Пикассо явно потерял опору под ногами.
– Bueno… Ева, это Андре и его дама, Алиса. Мы жили и работали вместе на Монмартре. Господа, разрешите представить вам Еву. При первой же возможности мы поженимся.
– Поженитесь? – придушенным шепотом повторила Алиса.
Ева гордилась тем, как смело Пикассо заявил об этом, но потом все почему-то отвели взгляды, как будто он произнес самое неприличное слово на свете.
– Я хочу иметь законную супругу, как это сделал Жорж, – примирительным тоном произнес Пикассо.
Официант принес бутылку рома и шесть чистых бокалов. Пикассо редко употреблял крепкие напитки, но сегодня он сделал исключение, и Ева последовала его примеру. Немного принужденный обмен любезностями в сочетании с теплым пиренейским ветром и крепким ромом местного разлива помог рассеять напряжение. В конце концов они заказали ланч, а потом вино, и Еве начало казаться, что она уже целую вечность находится в центре внимания. Поэтому она была рада возможности отлучиться в туалет.
Она сполоснула руки и лицо и постаралась успокоиться, когда взглянула в грязное зеркало над умывальником. Модная короткая стрижка и парижское платье не могли полностью скрыть неуверенную в себе провинциальную девушку, все еще скрывавшуюся внутри нее. Когда она шла через кафе к выходу на улицу, то помедлила у двери и невольно подслушала разговор двух женщин. Они с обеих сторон были скрыты группой мужчин, но их голоса доносились вполне ясно.
– А чего ты от меня ожидаешь? Она не обязана мне нравиться, но я должна быть любезной с ней. Пабло – лучший друг Жоржа!
Ошибки быть не могло. Первый голос принадлежал Марсель Брак.
– Значит, мы все просто предаем Фернанду? Mon Dieu, эта особа выглядит совершенной провинциалкой! Ты же знаешь, это продлится недолго. То, что Пикассо собирается жениться на ней, – просто курам на смех.
Резкий парижский выговор принадлежал Алисе Принсет.
– Я не хочу быть грубой, вот и все, – заговорщическим тоном отозвалась Марсель. – Жорж никогда не простит мне этого. Кроме того, мы подружились, и, думаю, я ей понравилась.
– Так вот, все в Париже уже шепчутся о том, как она украла Пикассо прямо под носом у Фернанды, которая по глупости решила, будто заручилась ее доверием. Она даже водила эту малышку по магазинам. Поступай, как хочешь, Марсель, но это подражание Эвелин Тоу меня не одурачит!
Ева прислонилась к стене, скрытая спинами нескольких мужчин, ожидавших места у столика в кафе. От рома и жары ей стало плохо. Утром она испытывала настоящее блаженство, но теперь все изменилось. Это были подруги Пикассо. Даже если она передаст ему их слова, что тогда? Она была не уверена, что ей стоит выходить на улицу. Ева готова позволить Пабло сделать выбор между историей его жизни и желаниями его сердца.
– Какого дьявола? Что ты имеешь в виду? – прорычал Пикассо.
– Рамон, Жермена и Фернанда намерены приехать сюда и вразумить тебя. Я не мог остановить их, поэтому мы с Алисой сели на первый поезд из Парижа, чтобы предупредить тебя об этом, – сказал Дерен после того, как женщины вышли из-за стола.
Пикассо с силой провел обеими руками по угольно-черным волосам и откинулся на спинку стула, обдумывая эту новость. С каждой минутой жара усиливалась, и ему уже не хотелось сидеть на улице. Для обоих друзей – для Брака и Дерена – это было лишь развлечением, но для него решался серьезный жизненный вопрос. Он искренне любил Еву, а теперь она могла попасть под прицел.
– Эти трое могут говорить что угодно, но для меня все решено. Теперь я вместе с Евой.
– Значит, ты даже не хочешь поговорить с Фернандой? – смело спросил Дерен.
– Сломанного не починишь, Андре. Этот невыносимый итальянский хлыщ Убальдо Оппи обратился ко мне за помощью как к художнику, но с самого начала собирался вздрючить Фернанду. Некоторые вещи просто непростительны. Мое сердце теперь изменилось навсегда.
Брак и Дерен обменялись взглядами. А Пикассо вдруг понял, что Ева ушла уже достаточно давно, и ощутил легкий приступ паники. Моменты беспокойства и страха потерять ее в последние несколько дней пробудили в нем старые предрассудки.
– А чем это отличается от того, что Ева сделала с Фернандой? – спросил Дерен.
Пикассо вскочил со стула и набросился на него. Брак, более высокий и мощный, чем они оба, быстро встал между ними.
– Ева не имеет к этому никакого отношения! – выкрикнул Пикассо.
– Полегче, mon ami, – Дерен поднял руки. – Я лишь спросил, что ты об этом думаешь. Женщины – гораздо более сложные существа, чем мужчины.
– Не хочу ничего слышать! Я люблю Еву и женюсь на ней. Все, хватит!
– Тогда завтра тебе придется встретиться с Фернандой и лично сказать ей об этом. Они приезжают в Сере, и ты уже не сможешь остановить их.
Они появились как облако: три тени, опустившиеся на сонный городок Сере, который лишь недолго принадлежал ему и Еве. Пикассо считал, что он готов к предстоящей битве, но он не мог остаться равнодушным к Фернанде. Так было всегда. Их страстная юность, совместная борьба и успехи глубоко запечатлелись в его памяти. Он привык к властному зову желания, восстававшего против рассудка каждый раз, когда он видел ее, но теперь в их общей истории появились темные страницы, и он не мог не думать об этом.
Пикассо и Рамон Пишо поздоровались друг с другом, и Пикассо обнял старого друга. Они с Евой только что вышли из гостиницы и тут же заметили три силуэта на маленькой площади в тени деревьев. Фернанда и Жермена остались сидеть на крашеной скамье у фонтана, а Рамон подошел к ним. Женщины в драматической манере держались за руки. Рамон не стал здороваться с Евой, и Пикассо мгновенно приготовился к обороне. Хотя его предупредили заранее, это не сделало сцену менее напряженной.
– Друг мой, нам нужно поговорить наедине.
– Ева вправе слышать все, что ты собираешься мне сказать.
Стройный бородатый мужчина, которого Пикассо уже давно считал одним из своих ближайших друзей, недоверчиво покосился на Еву и покачал головой.
– Пожалуйста, mon cher ami. Мы приехали издалека.
– Вам не стоило приезжать сюда.
За плечом у Рамона Пишо он видел Фернанду, которая по-прежнему сидела на скамье. Вдруг она заплакала, достала белый кружевной платок и промокнула глаза. «Она всегда была безупречной в своих драматических розыгрышах», – подумал он.
– Она тоскует по тебе, Пабло. Всю дорогу, пока мы ехали сюда, она говорила лишь о том, как ты ей нужен.
– Поэтому она спала с другим художником? – Пикассо обнял Еву и покровительственным жестом привлек ее к себе.
– По ее словам, она всего лишь хотела преподать тебе урок. Она надеялась, что заставит тебя ревновать и ты снова будешь уделять ей должное внимание. Честно говоря, друг мой, нам с Жерменой кажется, что у нее были для этого основания.
– Поверь, Рамон, я хорошо усвоил этот урок. Между нами все кончено. Это назревало уже давно, но теперь я сделал последний шаг.
– Не могу этому поверить. Я очень хорошо знаю тебя. Разве ты не помнишь, как замечательно мы проводили время вместе? Как мы смеялись, как были счастливы?
– Я все помню, но не забываю об изменах.
Фернанда встала и устремилась к ним. Жермена последовала за ней.
– Может быть, нам уйти? – прошептала Ева.
Пикассо знал, что дальше будет только хуже, но хотел испытать силу своей убежденности. Он переводил взгляд с Жермены на Фернанду, вставших по обе стороны от Рамона, как часовые, преграждавшие путь к его будущему.
– Как ты могла? – спросила Жермена, сердито сверкнув глазами на Еву. – Фернанда тебе верила. Она подружилась с тобой и доверила тебе свои секреты.
– Меня всегда удивляло, почему она это делает, когда у нее есть ты.
Дерзкий тон Евы изумил Пикассо. Она снова доказала, что с ней не стоит шутить. Наконец-то у него появилась женщина, которая была его достойна. А он и понятия не имел, что Фернанда пыталась использовать Еву в качестве алиби, и теперь радовался, что собственный умысел обернулся против нее. Ева об этом ничего ему не говорила, но судьба распорядилась по-своему.
– Ты не имела права похитить его у меня, – заявила Фернанда. Ее нос покраснел, из глаз катились слезы.
– Она не похищала меня, Фернанда. Я сам захотел с ней уехать.
– Не верю. Ты любишь меня!
– Да, я любил тебя.
– Пабло, – вмешалась Жермена. Они с Фернандой по-прежнему держались за руки, а Пикассо все так же обнимал Еву. – Мы знакомы уже целую вечность. Мы так много испытали вместе. Невыносимо видеть тебя в таком состоянии.
– Обстоятельства изменились, и нет смысла обсуждать, почему это случилось. Ведь я не осуждал тебя, когда ты захотела уйти от Касагемаса… вспомни, к чему это привело. Но и за это я тебя не осуждал.
– Если помнишь, я ушла от него к тебе!
– Ты порвала с Касагемасом не из-за меня, и ты прекрасно об этом знаешь. Я лишь попытался помочь тебе, после того как он застрелился. Из-за тебя.
Пикассо почувствовал, что Ева напряглась, и понял, что она не знала подробности истории их отношений. Он сразу пожалел, что проглотил наживку, брошенную двумя женщинами, хорошо знавшими его слабые места. Решение поехать в Сере было ошибкой, а то, что он допустил эту встречу, – еще большим промахом с его стороны.
– Похоже, амиго, тебе придется сделать выбор, – грустно сказал Пикассо, обращаясь к Рамону.
Он старался не думать о летних днях, проведенных вместе, о смехе, вечеринках и множестве хороших вещей, от которых ему предстояло отказаться.
– Разумеется, он на стороне Фернанды, – вмешалась Жермена. – Мы оба на ее стороне.
– Прискорбно это слышать. Я попрошу Канвейлера вывезти мои личные вещи из квартиры. Ты можешь забрать все остальное. И закончим на этом. С нынешнего дня я больше не буду встречаться с кем-либо из вас, – с суровой решимостью объявил Пикассо.
– Она же абсолютная фальшивка, Пабло! Даже ее имя не настоящее! – отчаянно выкрикнула Фернанда. Прохожие останавливались и смотрели на них. – Пожалуйста, не позволяй ей разрушать наши отношения!
– Ева ничего не сделала; она лишь подобрала осколки, которые оставила ты. Это ты все разрушила. Остался в Париже хоть кто-нибудь, с кем бы ты еще не переспала?
– Это она шлюха, Пабло, а не я!
– Ты осталась в прошлом, Фернанда, – ледяным тоном ответил Пикассо и обошел вокруг нее, положив руку на плечо Еве. – Кстати, когда я вернусь в Париж, то заберу Фрику и кошку, – не оглядываясь, добавил он. – Так или иначе, тебе было на них наплевать. Я принес обезьянку в новый дом, но ты, скорее всего, даже не заметила, что ее там больше нет. Так что у меня с ней много общего.
Пикассо крепче прижал к себе Еву и зашагал от друзей прочь. Во всяком случае, они считались его друзьями, но теперь все было кончено. Он никогда не простит их за недавнюю сцену и за вынужденный выбор между дружбой и любовью. Но там, где речь шла о любви, никакого выбора быть не могло. Осталась только Ева… и так будет всегда.
– Как долго ты был любовником жены своего друга? – спросила Ева несколько часов спустя, когда они лежали в постели.
Пикассо отодвинул локон, закрывавший ее глаза.
– Недолго. Мы были очень молодыми и бедными. Все это было глупостью.
– И Рамон не ревновал?
– Я первым сошелся с Жерменой, но мы все были знакомы. А потом им стало хорошо вместе, к чему же ревновать? – Пабло нежно поцеловал Еву. – Но я должен сказать тебе кое-что еще, чтобы сегодня больше не было никаких сюрпризов. Это не предмет для гордости, но когда-то у меня был роман и с Алисой.
– С любовницей Дерена?
– Тогда она еще не была его любовницей, и они даже не были знакомы. Наши отношения продолжались недолго.
– А Марсель Брак?
Пикассо улыбнулся. Сейчас описание прошлых романов казалось ему особенно нелепым. Он всегда гордился своими подвигами… но только не с Евой. Ему была свойственна бравада, но теперь это казалось вульгарным, и он хотел поскорее забыть о своих любовных историях.
– Нет. Но я познакомил ее с Жоржем.
– Понятно, – Ева отвернулась от него.
– Ева, ну что ты? Похоть – это совсем не то же самое, что любовь. Благодаря тебе я теперь понимаю разницу. Огонь похоти не может гореть дольше, чем любой костер. В конце концов он гаснет.
– Случится ли это с нами? У тебя было так много любовниц, что я просто не знаю, смогу ли я для тебя быть интересной.
Сначала Пикассо захотел поцеловать Еву со всей ошеломительной страстью, обрушившейся на него, – он надеялся, что это придаст ей уверенности в себе. Но потом засомневался: какое впечатление это на нее произведет? Ева была права. В его жизни было так много любовниц и скоротечных романов… Подруги, шлюхи, незнакомки. Соблазнительные женщины были для него лучшими натурщицами. Ему инстинктивно казалось, что он понимает чувства Евы. И сейчас Пикассо впервые в жизни хотелось принадлежать одной-единственной женщине. Он хотел быть верным Еве, иметь от нее детей. Он хотел, чтобы ее лицо было последним, которое он увидит перед смертью. Пикассо никогда не испытывал таких чувств к другой женщине.
Ева ближе привлекла его к себе.
– «Мне душу странное измучило виденье, / Мне снится женщина, безвестна и мила, / Всегда одна и та ж, но в вечном измененье, / О, как она меня глубоко поняла…»
– Ты цитируешь Верлена? – спросила Ева, когда он замолчал.
– Я не просто художник, который рисует кубы и квадраты. В этом стихотворении говорится о тебе.
– Что ж, я очень рада.
– Я собираюсь нарисовать тебя, когда мы приедем в Авиньон, хочешь ты того, или нет.
– Мы собираемся в Авиньон?
– Нам нельзя здесь оставаться. Не думаю, что Фернанда уедет в Париж. Остается лишь надеяться, что Жорж и Марсель присоединятся к нам… а может быть, и Андре с Алисой. Там хороший свет и немного более оживленная обстановка, чем в Сере.
– Чем же мы займемся в Авиньоне? – спросила она.
– Будем рисовать, есть… и все время заниматься любовью. Разве есть что-нибудь более прекрасное?
