ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
ЛЕОПАРД

Новость настигла Зефирину, когда колокол звонил к вечерней молитве. Крестьяне бежали по покрытым инеем полям.

– Беда… Беда в королевстве!

Мало-помалу, от прихода к приходу нежный звон, призывавший к вечерне, сменился набатом.

Зефирина, гоня коня тройным галопом, вернулась в Поссонньер. Не дожидаясь помощи лакея, она спрыгнула с Красавчика и побежала в парадный зал замка.

Госпожа де Ронсар рыдала в объятиях своих дочерей.

– Погибло… Все погибло… король предан… в плену… самый большой разгром… – смогла произнести госпожа де Ронсар, прежде чем упала в обморок.

Зефирина совершенно не запомнила последовавших за этим известием дней. Как и вся Франция, она жила в состоянии отупения, подавленности, погруженная в оцепенение. Никто не мог поверить ни в поражение, ни в предательство коннетабля де Бурбона. Несмотря на то, что Зефирина знала больше, чем другие, она так же, как ее друзья, утверждала, что сведения ложные. Однако ей пришлось признать очевидность трагической реальности. Каждый час пребывали гонцы и рассказывали подробности драмы. Самое кровавое поражение в истории Франции со времен Айзенкура обрушилось на страну. Двадцать тысяч человек погибли в течение нескольких часов в Павии. Это произошло 24 февраля 1525 года. Те, кто не погиб, попали в плен или пропали без вести. Весь цвет французского рыцарства был побежден коалицией, собранной императором. Не было ни одного замка, ни одного городка, ни одного прихода, которого не коснулась бы эта беда. Становились известны имена погибших: Луи де Ронсар, отец маленького Пьера, отважный Ла Тремуй, граф де Сен-Поль, паж Эрнест де Ла Френей, адмирал де Бонниве, учтивый Ла Палис… Погибли все эти славные дворяне, победители в битве при Мариньяно… Погибла прекрасная молодость! Погибли герои!

С лицом, залитым слезами, Зефирина слушала наивную песенку, которую изнуренные солдаты маршала сочинили в честь его храбрости на поле битвы:

Услышав этот куплет, который был так похож на полные логической непоследовательности рассуждения ее друга, старого маршала, Зефирина разрыдалась.

Он сражался с испанцами, как лев, до последнего. Раненный в плечо, со сломанной ногой, Ла Палис еще сопротивлялся, когда один из офицеров Карла V приставил к его груди дуло своей аркебузы. Этот жестокий наемник застрелил его в упор.

У Зефирины не хватало духу выслушивать все эти ужасающие подробности. Среди простого люда даже распространился слух, что солдаты Карла V продавали тела погибших французским слугам, которые хотели отвезти их обратно во Францию. На людской памяти никто никогда не слыхивал о подобной гнусности. Эти испанцы больше не могли считаться христианами, они стали собаками! Таким вот образом зарабатывать на останках побежденных! Это надо же!

Зефирина каждый день после обеда скакала вместе со своей подругой Луизой к печальному замку Блуа. Ко всем этим бедствиям, несчастная маленькая королева Клод угасла в возрасте двадцати пяти лет, истощенная болезнью.

На воротах погруженного в траур дворца Зефирина и Луиза лихорадочно искали в списках, которые с каждым днем становились все длиннее, имена Роже де Багателя и Гаэтана де Ронсара. Каждый вечер они возвращались, ощущая облегчение от того, что не нашли их там. На следующий день тревога оживала вновь. Они разрывались между надеждой на чудо и опасением, что хищные птицы разорвали тела маркиза де Багателя и шевалье де Ронсара на поле битвы.

Если солдаты императора избавились от их тел, бросив их в реку Тичино, если Ла Дусер и лакей Гаэтана погибли и не смогли потребовать тел их господ! Если это случилось, то Зефирина никогда не сможет по-христиански предать земле тел ни своего отца, ни своего жениха.

Поздно вечером, сидя у камина, слишком опечаленные, чтобы заснуть, и слишком несчастные, чтобы оставаться в одиночестве, Зефирина и ее подруги из семейства Ронсаров разговаривали, шептались, пытались объяснить самим себе причины этого разгрома. Каким образом самая большая армия во всем христианском мире за такое короткое время была разбита Карлом V?

Герцог де Бурбон! Предатель! Негодяй! Изменник! Это он был во всем виноват! Он предал Франциска I, перейдя с шестью тысячами своих ландскнехтов на службу к императору.

Со своей стороны, Зефирина, связанная по-прежнему клятвой, от которой ее мог освободить только сам король, знала, откуда проистекали все беды Франции. «Этот роковой «Золотой лагерь»! И заговор доньи Гермины!»

«Боже мой, как же он должен раскаиваться, думая о моих предостережениях!» – Зефирина старалась представить себе Франциска I, заточенного в крепости Пиццигеттон в двенадцати лье от Павии. Как он корит себя, этот добродушный король, испытывая унижение от поражения, видя своих соратников перебитыми, а свое королевство – в опасности.

Зефирина знала, что он написал своей матери – регентше Луизе Савойской, которая управляла королевством из города Лиона: «Сударыня, все потеряно, кроме чести». Действительно, ничего другого у короля Франции не осталось.

Большие часы на башне замка пробили полночь. Луиза подняла свое нежное и кроткое лицо, побледневшее от пролитых слез.

– Какой сегодня день? – спросила девушка.

Мадемуазель Плюш ответила ей, шмыгая носом:

– Первое апреля! Боже мой, сегодня же Новый год! Мы все про него забыли в нашем горе!

– Зефи, моя дорогая! Это же день вашего рождения! – воскликнула Луиза с грустной улыбкой.

Подруга и дуэнья расцеловали ее. Зефирина вспомнила, что ей исполнилось шестнадцать лет.

В этом году она должна была выйти замуж за Гаэтана, так как Франциск I и Роже де Багатель, прежде чем отправиться воевать, дали им разрешение на брак. Она уже представляла себе его, скачущего рядом с Франциском I при торжественном въезде в Париж, увенчанного лаврами победителей.

И вместо осуществления этой сладостной мечты, не выйдя замуж, она, возможно, уже была вдовой того, кого любила, и сиротой, потерявшей обожаемого отца. Действительность слишком сурова, бесчеловечна, несправедлива и ужасна. Из ее груди рвалось рыдание.

На следующий день, на рассвете, обитатели замка были разбужены криками и ударами по южным воротам.

– Открывайте, разрази вас гром! Я… принес известия!

Услышав этот громоподобный голос, Зефирина, босая, бросилась вниз по каменной лестнице, даже не накинув шаль поверх ночной рубашки.

– Клянусь, ну и дрыхнут же здесь!

Ла Дусер! Это был он, похудевший, изможденный, изголодавшийся, забрызганный грязью Ла Дусер. Грязная повязка перетягивала его большую голову. Он едва держался на ногах от голода и недосыпания, но это был он из плоти и крови.

– А отец? – запинаясь спросила Зефирина, бросившись в объятия богатыря-оруженосца.

– Господин маркиз жив!

– Жив! О!.. Ла Дусер… Ла Дусер… а Гаэтан? Ты что-нибудь знаешь о нем?

Зефирина покрывала поцелуями и слезами словно вырубленное топором грубое лицо оруженосца.

– О, скажите скорей, господин Ла Дусер! – умоляли барышни де Ронсар.

– Я ничего не знаю, клянусь… В последний раз, когда я взглянул на молодого шевалье, черт меня побери, он дрался как дьявол среди сотни испанцев, этих андалузцев и мартышек венецианцев! Черт побери! Я очень за него беспокоюсь, но, простите меня… Триста лье за десять дней… У меня сдохло двадцать лошадей… На перекладных… Я торопился…

Почти задыхающийся, Ла Дусер не мог более говорить. Он побледнел, опершись о стену, готовый потерять сознание. Девушки догадывались о той дьявольской скачке, которую верный оруженосец должен был проделать, чтобы в столь короткое время добраться до Зефирины. Они поддержали его и повели на кухню. В то время как служанки суетились у очага, Зефирина перевязывала ему голову. Рана была неглубокой, но воспаленной. Луиза принесла миску с теплой розовой водой и стала отогревать его большие руки, онемевшие за время непрерывной скачки.

Девица Плюш предлагала ему анжуйского вина, Жизель и Франсуаза – бульон из цесарки, сало, окорок косули. Даже бедная госпожа де Ронсар спустилась к гонцу. В течение часа Ла Дусер проглотил, не сказав ни слова, все блюда, которые ему подавали.

Зефирина дрожала от нетерпения. Она хотела расспросить гиганта-оруженосца, заставить его рассказать подробно о разгроме под Павией. Особенно о том, что делал ее отец. Где он? Он жив… Возможно, ранен… Молчание оруженосца казалось ей плохим предзнаменованием.

Наконец, насытившийся, согревшийся, подкрепивший свои силы Ла Дусер решился заговорить, и речь его была краткой:

– Барышня Зефи, у меня письмо господина маркиза к вам!

«Почему же ты не отдал его мне сразу?!» – хотела закричать Зефирина.

Ее пальцы дрожали, когда она взяла забрызганный грязью пергамент, нетерпеливо сорвала сургучные печати и полными слез глазами начала читать:

«Моя дорогая Зефи!

Сколько страданий, несчастий. Какой позор! Я тысячу раз предпочел бы смерть на поле битвы!

Я в плену у князя Фульвио Фарнелло. Если вы хотите, чтобы ваш отец однажды оказался вновь на свободе, то нам нужно уплатить огромный выкуп в двести тысяч золотых дукатов. Я никогда не говорил вам о таких вещах, дитя мое, но наше состояние в последние годы значительно уменьшилось из-за неудачного вложения денег. К моему огромному сожалению, я должен был расстаться с лесами и фермами, сданными в аренду. Таким образом, я сомневаюсь, что вам удастся собрать сумму, требующуюся для моего освобождения.

Забудьте вашу злобу, чтобы вместе противостоять тому горю, которое тяжким бременем обрушилось на нашу семью. Поезжайте и найдите мою дорогую супругу Гермину, которой я пишу и отправляю письмо с тем же гонцом.

Маркиза де Багатель выразила пожелание на время войны запереться в одном из наших монастырей, чтобы молиться. Сначала она хотела поехать в Сен-Савен, потом – в Сен-Сакреман в Провансе.

Так как я не имел о ней известий со времени начала военных действий, я не могу вам точно указать, где в настоящее время находится моя горячо любимая Термина. Но я заклинаю вас, моя Зефирина, помиритесь с ней. Продав Сен-Савен, Багатель, Буа-Жоли, монастыри и драгоценности, вы, возможно, сможете собрать выкуп!

В противном же случае моя единственная надежда зиждется только на вашей дочерней жалости: в обмен на мою свободу князь Фарнелло соглашается жениться на вас. В качестве приданого он просит только наше старое аббатство Салон-де-Прованс! Это предложение, дитя мое, в нашем положении, конечно, неожиданная удача. Это позволило бы нам сохранить остатки нашего состояния и сделало бы вас княгиней».

Дойдя до этого места в послании, Зефирина протестующе застонала. Кажется, ее отец очень легко согласился отдать ее этому чужеземцу, этому незнакомцу, которого она ненавидела от всей души, этой грубой кровожадной скотине, возжаждавшей золота. Пергамент дрожал в руках Зефирины. Она утерла слезы, которые струились у нее по щекам, и продолжила чтение:

Итак, Гаэтан был мертв. Погиб ее первый возлюбленный, ее единственная любовь; погиб тот, кому она поклялась своей честью в верности; погиб ее юный и прекрасный рыцарь, с которым она была связана кровной клятвой.

Три дня и три ночи Зефирина провела, запершись у себя в комнате. Выплакавшись, она оставалась онемевшей, обессиленной, застывшей в своем горе, отказываясь от всякой пищи и мечтая соединиться с Гаэтаном в смерти. И именно ее подруга, кроткая Луиза, вывела ее из этого угнетенного состояния:

– Моя дорогая… Моя Зефи, мы все оплакиваем нашего Гаэтана, но ваше горе, к несчастью, не возвратит его к жизни. Мы все очень тронуты вашими слезами и вашим отчаянием… но… теперь вы, моя Зефи, должны подумать о вашем отце…

Обе девушки долго сидели обнявшись, и их слезы сливались в один поток, затем Зефирина медленно выпрямилась.

Луиза права. Несмотря на боль, которую она ощущала, Зефирина больше не имела права предаваться отчаянию. Она должна действовать во имя того, кто был жив и ждал, будучи пленником своего алчного тюремщика.

Не желая ничего даже слышать об этом омерзительном браке, Зефирина приступила к поискам золота и своей мачехи.

Как она и ожидала, оказалось, что донья Гермина никогда не появлялась в Сен-Савене. Зефирина приказала искать ее по всей Турени. Маркиза де Багатель не показывалась там со времени «Золотого лагеря», и Зефирина знала почему. Разве не рассказал ей об этом Гаэтан как раз накануне этой ужасной войны?

Такое положение вещей серьезно затрудняло ее миссию. Один только сбор такой огромной суммы в такое короткое время уже был бы подвигом. К тому же Зефирине понадобилась бы подпись доньи Гермины на документах о продаже поместий Багатель и Сен-Савен, если бы ей удалось их продать.

Зефирина в сопровождении Луизы, поддерживавшей ее своей дружбой, объехала все соседние замки. Она съездила в Амбуаз, Тур, Блуа, Анже, Лаваль и Алансон. И у всех дверей тех жилищ вельмож, в которые она стучалась, ей говорили примерно одно и то же в ответ:

– Бедная девушка, мы бы с удовольствием вам помогли… Мы сами собираем деньги на выкуп нашего отца, нашего сына… нашего дяди… короля… Этот скряга Карл V требует в обмен на свободу для нашего короля миллион золотых дукатов. Надо также заплатить «компенсацию» за понесенный ущерб этому толстому Генриху Английскому. Регентша отчаянно собирает золото… Попробуйте поехать к ее высочеству в Лион!

Дни пролетали слишком быстро. Срок платежа приближался. Ла Дусер, совершенно восстановивший силы, теперь сопровождал девушек.

Однажды вечером в Туре Зефирине показалось, что она нашла решение проблемы, обратившись к ростовщику. Он не хотел брать в залог земли, но драгоценности его интересовали. Этот скряга давал всего лишь двенадцать тысяч дукатов за великолепный изумрудный медальон, который Зефирина прятала в имении Поссонньер. Но это было лишь начало! Она согласилась на сделку. С другой стороны, ростовщик сделал ей предложение: если у нее есть еще столь же прекрасные камни, то, возможно, он даст за все сто тысяч дукатов. Половину выкупа!

Девушка отправилась сначала в Багатель, потом в Сен-Савен, где лихорадочно искала драгоценности своей матери. Она всего лишь один раз, совсем маленькой, как раз перед битвой при Мариньяно, побывала в старом родовом замке Сен-Савен. Она не помнила этих мест. Зефирина была взволнована, когда ступила на вышедший из моды подъемный мост и прошла через трухлявые, источенные червями двери.

Внутри в комнатах было темно, пахло запустением и сыростью. Ла Дусер, Луиза, Зефирина и девица Плюш, которую взяли с собой ради такого случая, искали везде. Напрасно! Так же, как и в имении Багатель, здесь не нашли никаких украшений. Это можно было предвидеть, ибо донья Гермина, несомненно, наложила руку на все драгоценности.

– Вот комната, в которой вы родились, барышня Зефирина, – сказал Ла Дусер, открывая в башне Трех голубок тяжелую дубовую дверь. Зефирина сделала несколько шагов по комнате в форме ротонды. Внезапно она пришла в волнение. Зефирина смотрела на кровать под покрытым пылью балдахином, на выцветшие парчовые драпировки, на деревянные сундуки, высокий камин с почерневшим очагом, на обстановку, среди которой умерла ее мать.

– Все осталось на своих местах со времени вашего рождения, барышня Зефи… Господин маркиз всегда хотел, чтобы так было. После смерти нашей бедной Пелажи донья Гермина прислала каменщиков, чтобы они все побелили и прибрали. Она приказала все отсюда убрать. Господи, Боже мой, в первый раз господин маркиз разгневался и гремел как гром! Черт побери! Ну и гвалт же был!

Ваша мачеха, прошу прощения, была раздавлена как муха, и, слово чести Ла Дусера, ей ничего не оставалось, как закрыть дверь. После этого больше никто и никогда не входил в комнату вашей бедной матушки!

Зефирина опустилась на колени около кровати под балдахином. По знаку девицы Плюш Луиза и Ла Дусер удалились в прихожую, чтобы оставить Зефирину помолиться.

«Мама, моя дорогая мама, если я не смогу собрать нужную сумму, должна ли я согласиться на этот постыдный брак?»

Через мгновение Зефирина выпрямилась. Ее взгляд обежал комнату. Если донья Гермина приказала каменщикам «прибрать» эту комнату, это означало, что она хотела что-то скрыть. Но что? Задумавшись, Зефирина провела рукой по сырой стене. Она подняла драпировки, открыла сундуки и буфеты, заглянула под кровать.

Затем приблизилась к высокому камину с вырезанными по карнизу львами. В этот момент в комнату вошла Луиза, она была очень бледна.

– Зефи, внизу ждет господин кюре из Сен-Савена. Мои сестры послали к нему Эмиля. Он говорит, что моя мама совсем плоха…

Госпожа де Ронсар благословила своих дочерей и маленького Пьера, единственного представителя мужского пола, оставшегося под родовой крышей.

С того момента, как священник соборовал умирающую, хрипы в ее груди, казалось, стали меньше. Стоя на коленях перед кроватью, Зефирина держала за руку Луизу. Жизель и Франсуаза рыдали друг у друга в объятиях. Слуги заунывно читали молитвы в глубине комнаты. Госпожу де Ронсар очень любили. Служанки громко всхлипывали.

Умирающая вдруг открыла глаза. Казалось, она кого-то ищет среди присутствующих. Ее взгляд, уже замутненный близкой смертью, остановился на Зефирине.

– Гаэтан… Вы так любили моего Гаэтана, моя маленькая Зефи…

Госпожа де Ронсар сделала слабый знак девушке приблизиться.

– Сударыня… О, сударыня… – рыдала Зефирина. – Вы так нужны нам… Не покидайте нас…

Она целовала исхудавшие руки госпожи де Ронсар. Умирающая тихонько высвободилась, чтобы положить дрожащую руку на красивую рыжую головку:

– Тихо, дитя… Все мы в руках Господа… Я… очень люблю вас, Зефи… Будьте внимательны… Вы слишком горды… Я освобождаю вас от вашей клятвы… моему Гаэтану. Дайте мне говорить… У меня мало времени… Послушайте меня… Как ваша собственная мать, которую я скоро увижу на небе… Если Богу угодно… Вы должны ехать, Зефи… подчиниться… спасти вашего отца… Долг, Зефи… Долг…

Это были последние слова госпожи де Ронсар.

На следующий после похорон день Зефирина покидала своих друзей. Они все столько плакали, что теперь слез не было.

– Мы положили запеченные паштеты на дорогу!

– Круглые пироги с куропатками!

– Шесть кувшинов с вином.

– Воду из родника!

– Жареных каплунов!

– Мед и гречневые лепешки!

– Будьте внимательны в пути! Говорят, на дорогах хозяйничают банды дезертиров!

– Шайки разбойников!

– Не бойтесь, барышни, клянусь честью Ла Дусера, я их разрежу на кусочки!

– Прощайте, моя Зефи… Прощайте!

Луиза старалась скрыть свое волнение и судорожно обняла подругу.

– До свидания, Луиза! Я клянусь вам всем, что вернусь!

Произнеся эти слова суровым тоном, Зефирина вырвалась из объятий осиротевших подруг. Не оглядываясь назад, она поднялась в повозку и села рядом с неустрашимой Плюш. Братья-близнецы, Ипполит и Сенфорьен, ехали следом на мулах. Ла Дусер поднял свой кнут.

До срока уплаты выкупа оставалось тридцать пять дней.