18

Когда я вхожу в «Октан», модное кафе в Вестсайде Атланты, Корбан уже сидит на барном стуле у окна. В заведении полно фанатов нью-эйдж и длинноволосых хипстеров вперемежку со студентами городских колледжей, уткнувшихся в экраны своих навороченных макбуков. Корбан смотрит на меня поверх телефона, приветствуя меня быстрой, но от этого не менее ослепительной улыбкой.

– Привет, Айрис!

Я в ответ машу ему рукой, потом показываю на прилавок:

– Вам что-нибудь заказать?

Он поднимает керамическую кружку, над которой поднимается облачко пара.

– У меня все есть, спасибо.

Я подхожу к прилавку, озвучиваю свой заказ девушке с дредами, а сама украдкой наблюдаю за ним краем глаза. Я забыла, какой он темный и… блестящий. Гладко выбритый череп сияет, руки в тех местах, где их не прикрывают рукава, гладкие и блестящие.

Я также не могу не заметить, что он очень привлекателен – с такой внешностью ему место на обложке глянцевых журналов или где-нибудь на красной дорожке. В тот день, когда проходила поминальная церемония, я чувствовала себя совершенно разбитой, и потому мне было не до его внешности, но теперь я вполне способна оценить его по достоинству, и не только я одна. Судя по горящим взглядам поверх кофейных чашек и накручиваемым на пальчики локонам, все присутствующие в кафе особы женского пола заметили его и стараются привлечь его внимание. Их полные невинности глаза сужаются, когда они замечают, что я двигаюсь в его направлении.

Я ставлю чашку на барную стойку и позволяю ему обнять меня, мягкий хлопок поверх твердых как сталь мускулов. От него исходит резкий запах стирального порошка и лосьона после бритья, от которого у меня начинает першить в горле.

– Приятно видеть вас снова. Как вы?

Дружелюбный. Сочувствующий. Искренний. Если он тот, кто прислал письмо, если он способен мучить вдову, отправляя ей строки, собственноручно написанные ее мертвым мужем, тогда он заслуживает по меньшей мере Оскара за свой актерский талант. Это не означает, что я позволю ему усыпить мою бдительность. Вокруг нас немало хороших актеров, не всем из них нашлось место в Голливуде.

Я опускаюсь на табурет и пристраиваю сумку на крючок под барной стойкой.

– Как и можно ожидать при подобных обстоятельствах, полагаю. Спасибо, что согласились встретиться со мной и что принесли коробку с вещами Уилла. Мне особенно приятно было получить диск с фотографиями.

Большинство из них я видела прежде на телефоне Уилла или в «Фейсбуке», но было и несколько новых снимков, на которых они с Корбаном запечатлены в тренажерном зале среди других посетителей, лица блестят от пота, они обнимают друг друга за плечи. По их непринужденным улыбкам и раскованным позам видно, что их дружба не ограничивалась только общением во время тренировок, и при взгляде на эти фотографии боль снова начинала пульсировать у меня в груди. Почему Уилл скрывал от меня эту часть своей жизни?

– Уилл был хорошим другом. Лучшим, – говорит Корбан, в его голосе и на лице – скорбь, ну что ж, это очко в его пользу. – Я чертовски по нему скучаю.

– Я тоже. – Я сглатываю внезапно образовавшийся в горле комок, ругая себя за то, что ему все-таки удалось выбить меня из колеи. Я не собираюсь позволять ему так играть со мной, по крайней мере пока не удостоверюсь, что это не он отправил мне то письмо. Я обхватываю ладонью чашку с чаем, просунув палец в ушко ручки, и беру себя в руки.

– В газетах пишут, что на месте катастрофы начали извлекать тела погибших и отправлять семьям личные вещи.

Я киваю, свободная рука непроизвольно тянется к кольцу Уилла, висящему на цепочке у самого сердца, чувства начинают мне изменять, а глаза – проклятье! – наполняются слезами.

– Боже, Айрис. Я даже вообразить себе не могу, как вам сейчас, должно быть, тяжело. – Он дотрагивается рукой до моего локтя и слегка сжимает его. – Мне очень жаль.

«Мне очень жаль». Те же самые слова были в письме Уилла.

Хотя слова самые обычные, слезы на моих глазах высыхают, как от порыва ледяного ветра. Я опускаю взгляд в чашку с чаем. Это было намеренно? Или случайно? Мысль о том, что этот человек послал мне письмо, а потом дразнит меня, говоря те же самые слова в лицо, проникает мне под кожу, словно назойливое насекомое. Я делаю глоток чая, но горячая жидкость только усиливает пламя, бушующее у меня внутри. Может ли Корбан на самом деле быть таким жестоким? Кто вообще может?

– Вы в порядке?

Забота, звучащая в его голосе, напоминает мне, что пора взять себя в руки и направить разговор в нужное русло. Я стираю с лица печаль и ставлю чашку обратно на блюдце.

– Все хорошо. Но я просила вас о встрече, потому что мне нужно кое-что вам сказать. – Я жду, пока он кивнет. – Я звонила в ЭСП, компанию, которая, по вашим словам, предложила работу Уиллу. Разговаривала с руководителем отдела по работе с персоналом. Она не знает Уилла и, что самое главное, сказала мне, что последняя руководящая позиция была закрыта больше восьми месяцев назад.

– Я не… – Взгляд Корбана не дает мне продолжать, а его темные брови – и ресницы, единственная растительность на его голове – ползут вверх. – Вы хотите сказать, что Уилл не получал работу в Сиэтле?

– Верно.

– Но… Я не понимаю. Зачем ему рассказывать мне про новую работу на Западном побережье, если это неправда? Зачем придумывать истории про будущих крутых коллег и про все эти клевые вещи, которые они делают на мероприятиях по тимбилдингу? Он говорил, что ездил с ними прыгать с парашютом и что на здании компании есть даже зип-лайн. Я хочу сказать, что все это такие мелкие подробности. С чего бы он стал все это выдумывать?

– Он не выдумывал. Я совершенно уверена, что он взял все это с сайта ЭСП.

– Но новая работа, переезд на Западное побережье, его беспокойство по поводу того, что вы не захотите оставлять свою семью… Это все выдумка?

– Ну, видимо, да.

Морщины на лбу Корбана становятся глубже, а в глазах загорается нечто похожее на разочарование. Его друг, которого ему чертовски не хватает, лгал ему. Его обида кажется такой искренней, что я решаю сменить тему:

– Уилл когда-нибудь рассказывал вам, откуда он родом?

Корбан пытается взять себя в руки, подтянув поближе затянутую в джинсовую ткань ногу в красной кроссовке «Конверс» и постукивая ею по полу.

– О, конечно. У меня в Мемфисе живут две кузины, так что мы с Уиллом всегда обменивались впечатлениями. Оказывается, у нас было несколько общих мест.

– Уилл из Сиэтла.

– Ну да. – Корбан растягивает слова, словно хочет подыграть мне, но ноги прекращают выбивать дробь. – Но он переехал в Мемфис, когда ему было сколько, пять? Шесть? Я уверен, что это случилось, когда он был еще совсем ребенком. Уилл учился в Центральной, которая конкурировала со школой, в которую ходили мои кузины.

– Уилл учился в Хэнкок-Хай. В Сиэтле.

На этот раз Корбан замолкает надолго, и в воцарившемся молчании становятся слышны окружающие нас звуки кафе. Лицо у него становится растерянным, как будто он на полном ходу влетел в раскрытую дверь.

– Вы уверены?

– Абсолютно. В качестве доказательства могу показать классный альбом с фотографиями.

– Так, ладно. Это… – Он потирает ладонью свой сверкающий череп, и я вижу, как напряженно работает его мозг, стараясь сложить вместе детали головоломки. И то, что у него ничего не выходит, сбивает Корбана с толку. – Простите, но я должен спросить. Зачем вся эта ложь?

– Это я и пытаюсь выяснить. Но если вам станет от этого легче, он врал и мне тоже.

Он наклоняет голову.

– Как же вы узнали про Сиэтл?

Я не вижу причин скрывать это от него, но стараюсь, чтобы мой ответ звучал как можно более неопределенно.

– Я получила открытку с соболезнованиями, подписанную «Школа Хэнкок, выпуск 1999 года». Одно привело к другому.

В ответ он резко кивает и снова надолго замолкает.

– Ну что ж, с одной стороны, я обескуражен, а с другой, каким-то странным, непостижимым образом все наконец обретает смысл.

– Что вы имеете в виду?

– Поведение Уилла в последнее время. Просто он казался таким… расстроенным и… не знаю, отстраненным. Мрачным и очень раздраженным. Пару недель назад один парень в зале сказал ему протереть тренажер, и Уилл просто обезумел. Он кричал и махал кулаками, мне пришлось буквально силой выводить его на улицу и там успокаивать. Я никогда не видел, чтобы он так выходил из себя. Интересно, как одно было связано с другим, я имею в виду, он вел себя странно из-за всей этой лжи или ложь нужна была, чтобы скрыть что-то еще. Вы что-нибудь понимаете?

Внутри у меня поднимается целая буря эмоций, главная из которых – уже знакомая мне боль.

– К сожалению, да.

События последнего месяца проносятся у меня перед глазами, словно кадры кинопленки. Вот я готовлю ужин, а он вышагивает по заднему двору – телефон прижат к уху, лицо нахмурено – разговаривая с человеком, которого он назвал просто «коллегой». Я спускаюсь к нему по лестнице, потому что он уже добрых двадцать минут сидит в машине на подъездной дорожке, уставившись в пустоту. Я переворачиваюсь на кровати и вижу, что он не спит и смотрит на меня с выражением, которого я прежде не видела и не могу сказать, что оно означает. Когда я спросила его, в чем дело, он вместо ответа занялся со мной любовью.

Но «Эппсек» только что заполучила в качестве клиента городскую администрацию Атланты, и команда Уилла работала в условиях жесткого цейтнота. Он объяснял свое поведение стрессом на работе, и тогда я верила ему.

Или просто хотела верить.

А теперь? Теперь я уверена: было что-то еще. Нечто такое, что заставило Уилла сесть в тот самолет в Сиэтл.

– Вы знали его лучше, чем кто-либо еще, – говорит Корбан. – В чем, по-вашему, было дело?

Я долго обдумываю его вопрос, рассматривая со всех возможных точек зрения. Я думаю о сомнительном прошлом Уилла и о всем том негативе, которым была пропитана его жизнь в Сиэтле. Смертоносный огонь, уничтоживший жилой дом и забравший жизни матери Уилла и двух ни в чем не повинных детей. Его отец, одинокий, прикованный к постели в государственном учреждении для малоимущих. И это только те люди, о ком мне удалось узнать. А сколько их еще?

Я допиваю остатки чая, наблюдая, как на дне чашки образуется водоворот.

– Я думаю, что-то – или, скорее, кто-то – из его прошлого появился вновь и стал преследовать его. Поэтому он и вел себя так странно и по этой же причине оказался на борту самолета в Сиэтл.

Корбан не отвечает. Я поднимаю на него глаза, но он по-прежнему хранит молчание.

– Что?

– Я не хотел вам это говорить, но, судя по вашему ответу, мне все же придется. – Он снова замолкает, глядя мне прямо в глаза и не давая отвести взгляд. Глаза у него такие черные, что зрачок сливается с радужкой. – За день или два до катастрофы Уилл позвонил и попросил меня об одолжении. Он заставил меня поклясться могилой матери, что я выполню его просьбу.

Корбан замолкает, и вместе с ним замирает мое сердце.

– Что вы должны были сделать?

– Я обещал, что, если с ним что-то случится, позабочусь о вас.

Вернувшись домой, я застаю гору сумок фирмы «Лоу», громоздящихся у стены в прихожей, и стоящего на коленях отца с дрелью в руках и в поясе для инструментов.

– Что происходит?

– Светильники у обоих выходов, вот что происходит. – Он роется в одной из сумок, вытаскивает пригоршню выключателей. – Вот эти я поставлю внутри, а снаружи есть датчики движения. Каждый, кто подойдет к дому ближе чем на полтора метра, окажется в круге света. В буквальном смысле слова.

– Это все из-за того письма?

– Из-за письма, эсэмэсок и того факта, что ты живешь прямо в центре одного из самых опасных городов в стране. Еще я поменяю тебе замки и поставлю дополнительные засовы и цепочки. Да, и сегодня приедут из охранной компании, чтобы подключить твою сигнализацию к их центральной системе слежения.

Из гостиной с книгой под мышкой выходит мама.

– И я попросила его поправить входную дверь, чтобы она не заедала, закрепить шатающуюся половицу у кухонного стола и заменить ту резиновую штуку в туалете в холле, а то там кран подтекает.

– Клапан, – поясняет отец, вставая. – Она просила меня заменить резиновый клапан. Я захватил с собой достаточно, чтобы поменять все клапаны в доме. Ты мне еще спасибо скажешь, когда получишь следующий счет за воду.

– Уже говорю. – Мне удается произнести эти слова так, чтобы голос почти не дрожал, хотя на самом деле мне хочется разреветься из-за того, что Уилл никогда не выполнял моих поручений по дому. Что он там добавил к списку дел, когда мы лежали в постели в наше последнее утро? Мне не сразу удается вспомнить, что это было – фильтры для кондиционеров и масло для моей машины. Я решаю, что, пожалуй, займусь этим сама.

Отец, слегка согнув колени, заглядывает мне в глаза.

– Если ты беспокоишься о расходах, то мы с мамой оплатим счет. Нам будет спокойней, если мы будем знать, что ты находишься в надежно защищенном доме, особенно сейчас, когда… Особенно сейчас.

Я знаю, что он хотел сказать: особенно сейчас, когда Уилла не стало. Он выглядит таким расстроенным и обеспокоенным, что я обхватываю его руками за талию и крепко прижимаюсь к нему, чувствуя, как на глаза снова набегают слезы.

– Теперь, когда я останусь тут одна, с работающей сигнализацией мне тоже будет спокойней. Спасибо тебе. Но я не хочу, чтобы платили вы.

– Все в порядке. – Отец целует меня в макушку и высвобождается из объятий, выуживая дрель из кучи сумок, где он ее оставил. Он нажимает на кнопку, сверло ввинчивается в воздух, потом отпускает палец. – Чуть не забыл, начальник Уилла оставил еще одно сообщение, пока тебя не было. Это уже пятое или шестое. Я так понимаю, ты ему все еще не перезвонила.

Я мотаю головой. С тех пор как узнала про кольцо Уилла, я позабыла про Ника и про всех остальных.

– Тебе, наверное, стоит начать именно с него. Я подумал, что, может, ему нужно обсудить с тобой какие-то финансовые или организационные вопросы, которые не стоит откладывать на потом. Знаю, это неприятно, но тебе надо гасить ссуду на дом, и неплохо было бы рассчитать, как ты будешь справляться на одну зарплату.

– Пойдем. – Мама берет меня под руку и тянет по коридору. – Ты позвонишь этому Нику, а я приготовлю для нас чай. Да, и у меня еще есть брауни, если мальчики их все не слопали.

Я оглядываюсь в поисках Дэйва и Джеймса.

– Где они?

– Они ушли на почту – Дэйв говорил что-то про классный альбом, который он должен отправить, – а потом они собирались встретиться со старым другом Джеймса по школе. Судя по всему, он проиграл свою практику в джек-пот и теперь у него заведение на Пичтри-стрит, где подают изысканные бургеры. Семнадцать долларов за гамбургер, можешь себе представить? «Эрл-грей» подойдет?

– Вполне, спасибо. – Но мама не спешит доставать чайные пакетики. Она просто стоит и смотрит на меня. – Что?

– Ну, вообще-то я хотела спросить, ты не думала по поводу похорон? О церемонии прощания, которая была бы немного более… частной, нежели та, которую устроила «Либерти эйрлайнс». Нет, все было прекрасно организовано, но как-то не имело отношения к Уиллу, ты понимаешь, о чем я?

Я киваю, потому что она права. Несмотря на отличную организацию, в церемонии прощания не было ничего личного. Песни были дурацкими, речи банальными, а имя моего мужа прозвучало всего один раз, когда зачитывали список пассажиров. Уилл заслуживает чего-то лучшего, нежели общая поминальная служба в парке, на которой было полно посторонних.

– Хочешь, я тебе помогу все устроить? – предлагает мама. – Поискать подходящее место? Я, разумеется, ничего не буду заказывать без твоего одобрения.

Я улыбаюсь, чувствуя, как меня согревает любовь к маме.

– Спасибо. Я тебе очень благодарна, правда.

– Вот и хорошо. Так и сделаем. А теперь иди позвони Нику. Его номер на стикере на кофемашине.

Пока мама гремит посудой на кухне, я отрываю стикер, набираю номер и нажимаю на кнопку «Вызов».

Ник отвечает после второго гудка:

– Ник Брэкман.

– Здравствуйте, Ник. Это Айрис Гриффит. Извините, что не перезвонила раньше, но я немного замоталась.

– Я понимаю. Как вы?

Этот же вопрос незнакомые люди задавали мне на церемонии прощания, я все время читаю его в глазах моих родителей. Эти же слова произнес Корбан во время нашей сегодняшней встречи. «Как вы?» Я понимаю, что все они желают мне добра, но разве Ник действительно хочет услышать, что я до сих пор сплю в пижаме Уилла, хотя его запах уже почти выветрился, или что я звоню на голосовую почту Уилла по двадцать раз в день, просто чтобы услышать его голос? Что по ночам я просыпаюсь от собственных слез, и это немногим лучше, чем когда я кричала в подушку от бешенства? Что банальные фразы, которые произносят все вокруг, вроде «всему есть своя причина» и «Уилл хотел бы, чтобы ты была счастлива», вызывают у меня желание врезать кому-нибудь? Что иногда я так явственно ощущаю присутствие Уилла, что у меня перехватывает дыхание и волосы на загривке встают дыбом, но стоит мне обернуться, я нахожу лишь пустоту?

Вздыхаю, падаю на диван и говорю Нику то, что он хочет услышать:

– Я в порядке.

Думаю, единственное, что может быть хуже, чем вопрос Ника, – это день, когда люди перестанут его задавать.

– Рад это слышать. Если я что-то могу сделать…

Еще одна банальность, я подавляю рвущийся наружу вопль.

– Спасибо.

– Джессика собрала личные вещи из его офиса. Их не много. Пара книг, кружки, несколько фотографий в рамках. Думаю, она собиралась завезти их вам в эти выходные.

Конечно же он звонил мне не за этим – не ради этих бессмысленных клише и рутинных вопросов. Я сдержанно благодарю его, не слишком вежливо вынуждая продолжать.

Нику тоже надоедает ходить вокруг да около, или же он идет у меня на поводу.

– Послушайте, мне нужно кое о чем с вами поговорить, и мне бы не хотелось делать это по телефону. Мы могли бы встретиться? Назовите место и время, и я все устрою.

– Ну, я только что вернулась домой, и…

– Вы живете в Инман-Парк, верно? – Я не отвечаю. Нику прекрасно известно, где я живу. Наш адрес есть в чеках на зарплату, которые он подписывает каждый месяц. – Как насчет в «Инман-Парк» через час? Лучший кофе в городе, я угощаю.

После утренней встречи с Корбаном я больше не могу думать о кофейнях, а поскольку последние несколько дней провела сидя взаперти – либо в гостиничном номере, либо в машине, либо в самолете, – мысль снова оказаться в замкнутом пространстве также не вызывает у меня восторга.

– Я встречусь с вами в «Инман-Парк», но, если не возражаете, давайте лучше прогуляемся по Белт-Лайн. Я давно не была на свежем воздухе.

– Договорились. Спасибо, Айрис. Увидимся через час.

Выходя из дома, чтобы встретиться с Ником, я набираю номер Лесли Томас, который дал мне отец. Она тоже снимает трубку после второго гудка.

– Прежде чем вы что-то скажете, – говорит она вместо приветствия, – я хочу извиниться за то, что солгала вам тогда. Мне во что бы то ни стало нужно было получить материал. Я здесь всего несколько месяцев, и мне впервые представился шанс показать себя, и я зашла слишком далеко.

– А теперь? – Мой голос звучит холодно, поскольку я не собираюсь прощать ее. Мой гнев до сих пор не остыл. Эта женщина размахивала именем официантки у меня перед носом, словно морковкой. Иначе бы я ей не звонила. – Так что теперь? – Я опускаюсь на крыльцо, щурясь на солнце. – Вам все еще нужно во что бы то ни стало получить материал?

Она смеется, но в ее смехе больше иронии, чем веселья.

– Ну, мой шеф просто предложил мне выдать себя за сестру одного из пассажиров, чтобы разговорить вас.

Я отвечаю что-то неопределенное. Эта женщина один раз уже обманула меня. Кто может поручиться, что она не сделает это снова?

– Послушайте, я только хочу сказать, что терпеть не могу обманывать и намереваюсь загладить свою вину перед вами. И в качестве извинения кое-что вам скажу.

– Дайте угадаю. Имя официантки.

– Бывшей официантки. Ее зовут Тиффани Риверо, и она обслуживала некоего пилота и его шумных друзей, пока те не расплатились без четверти три утра в день катастрофы, выложив больше шести тысяч долларов.

У меня глаза лезут на лоб от ее слов и от суммы.

– Люди тратят шесть тысяч долларов в ночном клубе?

– Да, если они хлещут шампанское как лимонад, а эти ребята так и делали. А еще глотали колеса, будто это «Тик-так».

Я глубоко вздыхаю, производя в уме подсчеты. Если первый рейс в Атланту вылетает около шести утра, значит, из клуба пилот должен был сразу ехать в аэропорт, то есть перед полетом он практически не спал, не говоря уже о том, что именно и в каких количествах употреблял в ту ночь.

– Мы не знаем наверняка, пил ли пилот.

– Тиффани говорит, что пил. Они все напились в хлам. А самое интересное – все, что она рассказала мне, она рассказала и представителям «Либерти эйрлайнс». И что они ответили? Что она, должно быть, ошибается, что существуют процедуры и протоколы, призванные гарантировать: пилот не войдет в кабину, если не будет стопроцентно трезв и способен полностью оценивать ситуацию. Они пытались заставить ее думать, что ей все это показалось.

Я чувствую ужасный холод внутри, который расползается по всему телу, словно раковая опухоль. В «Либерти эйрлайнс» знают о том, что пилот был на холостяцкой вечеринке с алкоголем и наркотиками, но они ничего не сделали. Они просто промолчали. Я думаю о семьях, которые видела в аэропорту и на траурной церемонии, об их слезах и их почти физически ощутимом горе, и волна беспомощной ярости почти сбивает меня с ног. Уилл мертв из-за безответственности пилота и халатности авиакомпании.

– Почему вы мне все это рассказываете? Я полагаю, эта история скоро появится на первых страницах газет и в интернет-изданиях по всему миру.

– Вы правы, но меня мучают угрызения совести, и я хотела, чтобы вы узнали обо всем первой. И еще мне нужно было убедиться, что вы понимаете, каких ожидать последствий. – Она медлит, повисает недолгое, но тяжелое молчание, и ее шутливый тон становится серьезным. – Будет расследование, Айрис, и, если эта девица Тиффани не врет, если все, что она говорит, подтвердится, вы и другие семьи возьмете «Либерти эйрлайнс» за яйца.