10

В воскресенье выдается один из тех ясных и погожих дней, которыми славится Атланта. Небеса синеют. Солнце припекает. Свежий ветерок пахнет травой и жимолостью. В такой день мы с Уиллом любили прогуляться по парку Пьедмонт или отправиться в путешествие по тропе

Белт-Лайн. Такой день слишком ясный и солнечный для похорон.

Церемонию прощания в «Либерти эйрлайнс» было решено проводить в Ботаническом саду Атланты, и, пока я тащусь по нему в черном наряде и в темных очках, мне приходится, хотя и с неохотой, признать, что это блестящий выбор. Сад с его подвесными мостами, зеркальными прудами и яркими стеклянными скульптурами Чихули выглядит очень живописно. И что особенно важно, журналистов на территорию не пускают, а густая листва служит надежной защитой даже от самых мощных объективов фотокамер. Я представляю себе, как Энн Маргарет с энтузиазмом кивает, когда на собрании предлагается провести службу именно здесь. Кто может оставаться печальным в окружении цветущих тюльпанов?

Мама берет меня под руку, прижимаясь виском к моему плечу.

– Как ты? Держишься?

– Я в порядке.

К счастью, это правда. Как только мы въехали на парковку, все внутри меня онемело, как будто меня накачали новокаином. По-видимому, мое тело перешло в режим выживания, и я благодарна ему за эту передышку. Это лучше, чем рыдать и биться в истерике, как я делала это весь день вчера после того, как отец вручил прибывшему из авиакомпании человеку с серьезным лицом то, что ему удалось собрать в ванной на половине Уилла, – его зубную щетку, забытый обрезок ногтя, несколько волос. Ощущение завершенности – предполагается, что именно его генетическая экспертиза должна дать родственникам жертв. Но я не хочу мириться с утратой. К черту завершенность. Я хочу услышать, что им не удалось найти ни одной, даже самой крохотной частички моего мужа на том кукурузном поле.

Одетые в униформу сотрудники парка провожают нас по кирпичным дорожкам к розарию, большой поросшей травой лужайке, задним фоном для которой служит панорама центральной части города. Здесь рядами расставлены мягкие складные стулья, мы пробираемся в середину, и по пути я замечаю знакомые лица. Индианка в сари, на этот раз в белом. Чернокожий подросток уже без запонок, на его лице видны дорожки от слез. Их влажные лица блестят на солнце, как бекон, и я радуюсь, что на мне темные очки. Особенно когда я замечаю стоящую в стороне Энн Маргарет. Тоска, явно читающаяся на ее лице, заставляет меня вспомнить Лейк-Форест и прыщавых девчонок, отчаянно жаждущих быть принятыми в популярную тусовку. Мы «ее» семья, и мы отталкиваем ее. Я посылаю ей самый холодный взгляд, на который только способна, и отворачиваюсь.

Церемония представляет собой растянувшуюся на полтора часа мучительную пытку, сопровождаемую дурацкими песнями и бесконечной чередой речей, произносимых людьми, которых я никогда прежде не встречала и вряд ли увижу вновь. Свои соболезнования они облекают в форму нелепых банальностей, вроде: «Пусть ваша любовь будет сильнее вашего отчаяния и скорби» или «Давайте же постараемся заполнить эту пустоту любовью и надеждой». Надеждой на что, черт возьми? «Либерти эйрлайнс» отняла у меня надежду.

«Либерти эйрлайнс». Когда я произношу эти два слова, меня трясет от злости. Я ненавижу их за небрежность механиков, за фальшивую заботу, за некомпетентность специалистов, отвечающих за разработку алгоритма действий в чрезвычайных ситуациях, и за непрофессионализм экипажа. Если бы пилот разбившегося самолета не погиб в катастрофе, я убила бы его собственными руками.

А где семья летчика? Она здесь? Я изучаю лица людей, рыдающих вокруг меня, пытаясь отыскать его жену или мужа и их детей. Осмелятся ли они прийти? Осмелятся ли посмотреть в лицо тем ста семидесяти восьми другим семьям, зная, что их любимый человек совершил ошибку, которая привела к падению самолета?

После службы мы подходим к столам с напитками, расставленными возле увитой розами арки, больше уместной на свадьбе, чем на похоронах. Цветы не распустятся еще несколько недель, их тугие бутоны только начинают набухать, но с оптимизмом стремящиеся вверх стебли с бледно-зелеными побегами будто бы насмехаются надо мной. «Живые, живые, живые» – так и кричат они, а мой Уилл нет.

– Принести тебе что-нибудь попить? – спрашивает отец, указывая на стоящего в столпе официанта с подносом.

– Колу, – отвечаю я, хотя совсем не испытываю жажды. Если в руках у меня будет стакан, я, по крайней мере, не смогу никого ударить, думаю я. Но как только отец собирается исчезнуть в толпе, мне в голову приходит другая мысль.

– Мы же можем просто уехать? Я хочу домой.

Мама и отец переглядываются.

– Может, ты хочешь поговорить с кем-то из родственников других пассажиров?

– Нет. Я правда не хочу. – Как психолог, я верю в групповую терапию, верю в то, что, общаясь с другими людьми, пережившими похожую трагедию, можно найти утешение. Но общение с этими людьми будет означать, что я смирилась с тем, что Уилл был в том самолете, и, пока результаты экспертизы ДНК не докажут мне обратное, я буду продолжать отрицать этот факт.

Передо мной возникает мой босс, Тед Роулингс. Хотя и не ожидала увидеть его здесь, я совсем не удивлена. Он считает всех в Лейк-Форест, и сотрудников, и учеников, одной большой семьей. Конечно, он не мог пропустить похороны.

Он берет мою руку и сжимает в своих ладонях.

– От имени всех в Лейк-Форест выражаю вам самые глубокие и искренние соболезнования. Я очень сожалею о вашей утрате. Если мы можем что-то для вас сделать, пожалуйста, дайте мне знать.

У меня на глаза наворачиваются слезы, но не от слов, которые он произносит, а при виде его галстука – черного, сдержанного и серьезного, совсем не похожего на те яркие галстуки, которые он носит в школе. Галстук для похорон, если такие бывают. Он наверняка купил его специально для этого случая, и эта мысль заставляет меня почувствовать невероятную, необъяснимую печаль. Мне не нужно их сочувствие. Мне не нужны добрые слова. Мне нужно только, чтобы вернулся мой муж.

– О, Айрис, – произносит знакомый голос, и я оказываюсь в объятиях трех моих лучших подруг. Глаза у них красные и опухшие. Элизабет, Лиза и Кристи окружают меня, их объятия пахнут цветами, медом и слезами.

– Его не должно было быть в том самолете, – говорю я, пока мы стоим, прижимаясь друг к другу лбами. – Он должен был быть в Орландо.

Не в силах что-либо сказать или как-то обнадежить меня, они просто молча сильнее сжимают меня в своих объятиях. Они настолько хорошо меня знают, что им не нужно заполнять тишину банальностями. При этой мысли мое сердце наполняется любовью и одновременно снова сжимается от горя.

– Спасибо, что пришли, – шепчу я как раз перед тем, как мама решает вмешаться. Она проделывала то же самое на праздновании сороковой годовщины их с отцом совместной жизни в прошлом году, подходя к гостям, если ей казалось, что чье-то общение слишком затянулось. Она берет людей за руки и увлекает за собой, и ее улыбка такая искренняя, а движения такие плавные, и вся она – воплощенная мудрость

Следующим к нам подходит светловолосый мужчина в полосатом костюме.

– Я не мог видеть вас в Центре помощи семьям?

– Да, я была там, – отвечаю я и умолкаю. Я бы точно запомнила этого парня из-за его роста. Он очень высокий, таких обычно видишь на баскетбольной площадке.

Но я была расстроена, а он, возможно, сидел. В любом случае я уверена, что он потерял кого-то в том самолете. Выражение лица у него вежливое и приятное, но его выдают глаза. Они смотрят затравленно, и в этом взгляде нет ничего приятного.

Он протягивает мне руку:

– Эван Шеффилд. В самолете были моя жена и маленькая дочь.

Я вздрагиваю и чувствую нечто похожее на облегчение. Этот бедняга потерял сразу двоих. Оказывается, здесь есть люди, которым еще хуже, чем мне.

– Айрис Гриффит. Мой муж Уилл… – Я сглатываю. Мне до сих пор не удается произнести эти ужасные слова.

Эван кивает, по его лицу я вижу, что он меня понимает. Конечно, понимает.

– Я хотел сказать вам, что организую общество друзей и членов семей пассажиров и экипажа. Я считаю, что, если держаться вместе, нам будет легче справиться.

– С чем именно?

– Ну, например, для начала решить, что мы должны делать и кого нам следует слушать. Не знаю, как вы, но лично я не собираюсь слепо следовать плану, который наметил мой специалист по содействию. Не уверен, что сотрудники «Либерти эйрлайнс» так уж будут стремиться защищать наши интересы.

– Согласна.

– Хорошо. – Он достает из кармана пиджака визитную карточку и протягивает ее мне. На ней красивыми синими буквами напечатана его фамилия. – Сбросьте мне по имейлу вашу контактную информацию, и я внесу вас в список. Первая встреча состоится в начале следующей недели в офисе моей фирмы «Роджерс, Шеффилд и Ши» в центре города. Адрес и информацию о парковке я пришлю в ответном письме.

Я знаю «Роджерс, Шеффилд и Ши». Все на Юге знают эту адвокатскую фирму, после того как они добились отмены приговора, вынесенного в 2001 году, в отношении Троя Коулса, жителя Саванны, осужденного на смерть за убийство, которого он не совершал. Я снова смотрю на имя на карточке, теперь я припоминаю, что так звали адвоката, который вел это дело.

– Вы тот самый Эван Шеффилд?

– Да, и я не единственный адвокат в группе, если вы об этом. У нас также есть пара медсестер, специалист по лечению сном и несколько врачей. Если обладаете каким-то талантом или специальными знаниями, вы могли бы стать волонтером, напишите мне в имейле. Это, разумеется, не обязательно. Вы просто можете прийти и послушать.

– Моя дочь психолог, – не может удержаться мама. – Училась в колледже Агнес Скотт и университете Эмори.

– Не уверена, что могу быть чем-то полезна, – быстро говорю я. – Я сама еле держусь.

Эван делает попытку улыбнуться, но это скорее похоже на гримасу.

– Добро пожаловать в наш клуб. Все говорят мне, что мы это переживем, но, если вы спросите меня, я отвечу, что жюри еще совещается. – Он вздыхает, пытаясь взять себя в руки. – В любом случае рад был познакомиться и жду от вас имейл.

Он отходит, и я вижу, как он заговаривает с кем-то еще. Плечи его поникли от усталости, которую чувствую и я. Горе отнимает много сил, а этот человек потерял двух человек против моего одного. Где он берет энергию? Я перевожу взгляд на густую, мягкую траву, и мне приходит в голову мысль: а что, если я прилягу на нее, всего на минутку?

Дэйв встает рядом со мной и обнимает меня за талию, я обессиленно склоняюсь ему на грудь. Когда я говорила Эвану, что едва держусь, я действительно имела это в виду – нервы мои так напряжены, что я вот-вот упаду. То же самое я думала, когда сказала маме, что хочу домой. Внезапно желание уйти становится нестерпимым. Я больше не могу выносить это сборище скорбящих.

– Уходим.

Дэйв показывает другой конец лужайки, где официанты водружают на стол гигантские подносы с едой:

– Но…

– Я не шучу, Дэйв. Я хочу, чтобы ты увез меня отсюда. Сейчас.

Дэйв оглядывается через плечо, вытягивая шею.

– Хорошо, но мама только что ушла искать дамскую комнату, и я не знаю, где Джеймс. – Он оборачивается ко мне и крепко сжимает мою руку. – Держись. Я пошел собирать войска.

– Отлично. Спасибо.

Как только он уходит, кто-то тянет меня за рукав. Не успев взять себя в руки, я оборачиваюсь с перекошенным от злости лицом.

– Ну что еще?

Если этого человека и обидела моя невоспитанность, по нему не скажешь. Он улыбается, белозубая улыбка кажется еще ослепительнее на фоне кожи цвета кофе, в руках у него стакан с чистой минеральной водой.

– «Сан пеллегрино». Вы выглядите так, будто вам не помешает выпить что-нибудь холодное.

– О. – Мне становится неудобно, и я растягиваю рот в некоем подобии извиняющейся улыбки. – Простите, обычно я так себя не веду, но…

Я беру из рук незнакомца стакан с водой и слегка наклоняю в его сторону.

– Спасибо вам. Правда.

– Корбан Хейз, – говорит он. – Я приятель Уилла по тренажерному залу.

Я потягиваю воду, одновременно разглядывая его поверх стакана. То, что этот парень проводит время в тренажерном зале, видно невооруженным глазом. Высокий, подтянутый, черные веревки вен оплетают рельефные мышцы на шоколадных руках. Он из тех парней, которые, подтягиваясь на одной руке, выкрикивают лозунг «питайся чисто, тренируйся по-черному» всем, кто проходит мимо. Уилл занимался спортом, но не был качком. Силовые тренажеры и беговые дорожки являлись неизбежным злом, необходимым только для того, чтобы он мог есть столько буррито, сколько хотел. Насколько близкими друзьями они были?

– Уилл как-то прошелся по мне из-за того, что я не положил снаряды на место, а я в ответ обозвал его занудой. С тех пор мы приятели.

Я невольно улыбаюсь:

– Да, в этом весь Уилл. Он любит порядок.

– Я что хочу сказать. – Выражение лица Корбана становится серьезным, он качает головой. – Я буду скучать по этому парню, который помыкал мной, доставал меня, чтобы я менял свой пароль каждые тридцать дней. Моя компания перешла на пакет безопасности от «Эппсек» в прошлом году, и это была самая чистая, самая быстрая миграция программного обеспечения на нашей памяти. Уилл позаботился об этом и не выставил мне счет за все сверхурочные, которые он потратил на то, чтобы привести все в порядок. Я знаю, что в «Эппсек» все очень сожалели, что он уходит.

Я уже киваю, уже бормочу благодарности за добрые слова, как вдруг до меня доходит смысл последней фразы.

– Что значит уходит?

– На новую работу. Как же называется эта компания? ЭПМ? ТПМ? Что-то в этом роде. Я думал, он летел на этом самолете в Сиэтл, чтобы подписать контракт, разве нет?

Стакан выскальзывает из моих пальцев и с грохотом разбивается о кирпичи. Головы всех присутствующих поворачиваются в мою сторону, я чувствую, как что-то впивается мне в ноги.

Но вместо того чтобы отшатнуться в сторону, Корбан, наоборот, придвигается почти вплотную и стискивает мою руку выше локтя как раз в тот момент, когда я чувствую, что сейчас упаду.

– Держитесь.

Открываю рот, чтобы сказать ему, чтобы он отпустил мою руку, но оказывается, что я не могу вдохнуть.

– Вы в порядке? Вы белая как полотно.

Мои легкие превращаются в камень. Я не могу ни расширить, ни сжать их. Я почти задыхаюсь, перед глазами начинают мелькать черные точки.

– Не могу… дышать…

– Это из-за гипервентиляции. Сюда. – Он увлекает меня к стоящей в тени скамье и усаживает на нее. – Задержите дыхание. Я знаю, это звучит странно, но обещаю, вам поможет. Удерживайте сколько сможете, потом очень медленно выдыхайте через нос.

Он повторяет со мной весь цикл несколько раз, сидя рядом и демонстрируя, как надо надувать щеки на вдохе и выдыхать через ноздри до тех пор, пока мои легкие не расправляются и голова не перестает кружиться.

– Лучше?

Немного. Я киваю.

Он наклоняется и разглядывает мои ноги.

– Если я скажу, что у вас идет кровь, вы опять начнете задыхаться? – Не дожидаясь ответа, он вынимает из кармана пиджака платок в «огурцах» и, присев на корточки, промокает ранки на моей коже. – Не думаю, что порезы глубокие, но, наверное, лучше попросить кого-нибудь обработать их, когда вы вернетесь домой.

Сквозь туман в голове я вижу суетящегося около меня Корбана, собравшуюся вокруг нас толпу, незнакомых людей, смотрящих на меня с любопытством и тревогой. Кто-то снимает с меня туфли и льет ледяную воду мне на лодыжку, но я этого почти не замечаю.

Все это время я ждала, что кто-нибудь скажет мне, что эти несколько последних дней были ошибкой, что Уилл цел и невредим и сейчас находится там, где и должен был быть, – в Орландо. Но конференция оказалась ложью, прикрытием для тягостной правды: он направлялся в Сиэтл, чтобы разрушить наши жизни и начать новую где-то на другом конце страны. Я прикрываю рот ладонью, правда совсем меня добила. У Уилла была причина находиться в том самолете.

А это значит, что у меня больше нет причин надеяться.

Уилл нашел новую работу в Сиэтле?

Должно быть, я произношу это вслух, потому что Корбан поднимает голову и смотрит на меня.

– Вы не знали?

Я округляю глаза.

– Конечно нет. – Я выпаливаю это быстро и зло, будто стрелы выпускаю. – Иначе зачем бы мне разыгрывать весь этот спектакль?

Корбан поднимается с земли и присаживается на скамью рядом со мной, глядя на меня черными как ночь глазами.

– Я не думал, что он не сказал вам. Если вам станет от этого легче, я знаю, что он собирался. Просто ждал подходящего момента.

– И когда бы он настал? Когда я, придя домой, увидела бы, что на доме висит объявление «Продается», а грузчики таскают нашу мебель?

– Не сходите с ума. Вы знаете, что Уилл никогда не позволил бы посторонним прикасаться к его вещам.

Я знаю, что Корбан шутит, но его слова ранят меня, словно вспышка молнии, мощная и обжигающая. Этот парень заявляет, что Уилл был его другом, но он мой муж. Я ощущаю себя ревнивой любовницей, и это чувство похоже на вмешательство, будто кто-то третий пытается вклиниться между мной и Уиллом, проникнуть в нашу постель. В груди становится жарко.

– Насколько хорошо вы были знакомы с Уиллом? – спрашиваю я, и в моем голосе звучит скорее обвинение, чем вопрос.

Брови Корбана ползут вверх, а затем сходятся у переносицы.

– Я ведь уже говорил, мы познакомились в спортзале.

– Я не спрашиваю, как вы познакомились, я спрашиваю, насколько хорошо вы были знакомы. Видимо, все же не настолько хорошо, учитывая, что он ни разу не упоминал вашего имени. Откуда мне вообще знать, что вы говорите правду?

Не похоже, чтобы мои слова хоть как-то задели Корбана. Он откидывается назад и кладет мускулистую руку на спинку скамейки.

– Ну, я знаю, что отец бросил их, когда ему было семь, а мать умерла, когда Уилл заканчивал школу. Знаю, что пару месяцев, пока ему не исполнилось восемнадцать, он болтался без дела, а социальные работники все это время дышали ему в затылок. Знаю, что он окончил университет и магистратуру и его квалификация как специалиста была много выше той, что требовалась в «Эппсек». И еще я знаю, что он был очень добрым, невероятно талантливым и вообще славным парнем, который встретил любовь всей своей жизни на парковке у «Крогера».

Я молчу. Мне понадобились годы, чтобы вытянуть все это из Уилла. Он не любил рассказывать о своем нелегком прошлом и терпеть не мог нахваливать самого себя. Тот факт, что он делился с Корбаном, свидетельствует об их не только долгой, но и крепкой дружбе.

– Ну не так уж хорошо, – мычу я, он в ответ смеется, таким образом доказывая, насколько хорошо знал моего мужа.

И я снова начинаю плакать из-за того, с какой теплотой Корбан относится к Уиллу, и от мысли, что у мужа был друг, которого он любил и которому доверял настолько, чтобы делиться с ним самыми интимными подробностями своей биографии, но дружбу с которым он, по какой-то причине, решил скрыть от меня. Но с чего ему было так поступать?

Корбан накрывает мою руку своей и быстро пожимает, убрав ее прежде, чем дружеский жест мог быть воспринят как нечто большее.

– Он собирался рассказать вам про новую работу, Айрис. Честно. Он надеялся, что вы придете в такой же восторг, как и он сам. Это был шанс на миллион. Но он ждал. Он не хотел говорить до следующих выходных, до ужина в «Оптимисте», поскольку не хотел, чтобы эта новость отвлекла вас от празднования вашей годовщины.

– Он сказал мне, что едет в Орландо. На конференцию. Он даже состряпал флаерс, в котором было сказано, что он основной докладчик.

– Орландо, да? – Корбан качает головой. – Этого я не знал, но не могу сказать, что удивлен. Новая работа означала серьезный карьерный рост и значительную прибавку в деньгах, но Уилл не был уверен, что это будет легкое решение для вас. Четыре тысячи шестьсот сорок километров между вами и вашим братом. Он все время твердил, что это может быть проблемой.

– Уилл не ошибался. – Я судорожно вздыхаю и вытираю щеки. – Я бы поехала, но сначала поспорила.

– И кто знает? Возможно, он позволил бы вам выиграть.

Корбан улыбается, и мои губы рефлекторно растягиваются в ответ, как у собаки Павлова. Это происходит помимо моей воли.

– Готова? – раздается прямо за моей спиной голос Дэйва, и я оборачиваюсь к нему. Рядом с ним стоят родители и Джеймс. Я быстро киваю и поворачиваюсь к Корбану.

Он лезет в карман, подает мне визитную карточку, и я узнаю логотип одной из банковских сетей.

– Звоните мне в любое время, о'кей? Днем и ночью. Если возникнут вопросы или просто захочется поговорить. И кстати, Уилл был прав.

– Насчет чего?

– То, что было у вас двоих, стоило миллиона помятых бамперов.