Обоз, как выражался Мопс Исмей, прибыл на самолетах наместника в начале мая, когда жара в Дели стала невыносимой. По трапу, спотыкаясь, брела вереница измученных детей: три дочки Брокмана, мальчик Николсов, двое детей Кемпбелл-Джонсона под присмотром Фэй, жены Алана. За ними – взрослые дочери Исмея, Сьюзен и Сара, в компании Джеральдины Бланделл.

Тем же вечером Ларри получил приглашение от Кемпбелл-Джонсонов и Руперта с сестрой отметить это событие в отеле «Империал».

В саду, освещенном мягким светом ламп, было уже прохладно. Снаружи доносилось позвякивание бубенчиков – это проезжали двуколки-тонга. Гости, усевшись в плетеные кресла, потягивали джин или лимонад. У дверей застыли в ожидании слуги в тюрбанах.

– Руперт, да здесь божественно! – воскликнула Джеральдина. – А ты меня пугал!

– Я боялся ее приезда, – объяснил Руперт.

– Увы, это не настоящая Индия, – заметил Алан.

– Вы, наверное, хотели сказать, что это не бедная Индия, – возразила Джеральдина, – но ведь и я живу не в Англии для бедных. Видимо, я и сама ненастоящая.

Она говорила небрежно, с улыбкой в голосе, и собравшиеся смеялись в ответ, однако Ларри отметил, что она, как и Руперт, себе на уме. Фигура хрупкая, изящная, великолепная белая кожа. Движения головы и маленьких рук экономны и точны. Девушка словно не сознавала своей красоты и даже не пыталась кокетничать. Значит, скромная и при этом гордая.

Мужчины закурили. Джеральдина едва притронулась к бокалу. Заметив Колина Рейда из лондонской «Дейли телеграф», Алан представил его своей компании.

– Колин настоящий эксперт, – сказал он, – изучал мусульманскую культуру на Среднем Востоке. Даже Коран на арабском читал. Правильно говорю, Колин?

Тот усмехнулся:

– И не один раз. Никому не говорите, но Коран я знаю лучше, чем Мухаммед Али Джинна.

– Что за Джинна? – удивилась Джеральдина.

– Лидер мусульманского движения, – объяснил Ларри.

– Расскажите-ка нам, – Алан вновь обратился к репортеру, – вражда между мусульманами и индусами только из-за религии или есть что-то еще?

– Вопрос непростой, – развел руками Колин Рейд.

– Разумеется, в религии всегда есть что-то еще, – заметил Руперт. – Религия не сводится к праздникам и ритуалам. Это наш взгляд на жизнь.

– Вот, например, – азартно подхватил Алан, – среди нас есть верующие люди. Руперт и Ларри вместе учились в католической школе. Полагаю, к вашей компании можно отнести и Джеральдину.

– Естественно, – улыбнулась та. – Как и всех лучших людей.

– Но Руперт абсолютно прав, – продолжал Колин Рейд. – Религия в большей степени определяется самосознанием и традициями, чем догматами. И боюсь, что в этой стране люди разной традиции с каждым днем все больше отдаляются друг от друга.

И они с Аланом и Рупертом принялись обсуждать лидеров националистов и их возможные точки соприкосновения. Джеральдина, сидевшая рядом с Ларри, повернулась к нему и тихонько спросила:

– Руперт и в школе был всезнайкой?

– Наверняка, – усмехнулся Ларри, – но я не слишком хорошо его знал. Вообще-то он не особенно любил рассказывать о себе. Мы учились вместе, но он был на класс старше.

– Полагаю, вы тоже уже не верите в Бога?

– Пока еще верю. А что, уже не следует?

– У меня сложилось впечатление, что из Даунсайда выходят либо монахами, либо атеистами.

– Нет, я по-прежнему верую, хоть и запутался.

– Я тоже, – кивнула Джеральдина. – Считайте меня занудой, но мне нравится, когда есть правила. Рыба по пятницам. Воскресная месса. Молитвы на ночь.

– Просто мы к этому привыкли, – сказал Ларри.

– Нет. Руперт прав. Суть в том, как ты смотришь на жизнь. Стоит понять, что для тебя в ней правильно, и ты начинаешь к этому стремиться. – Она прикрыла рот ладонью, будто спохватившись, что сболтнула лишнее. – Простите. Я слишком серьезна. Как это неприлично! – Но глаза у нее смеялись.

– Это я вас спровоцировал. Мы оба виноваты.

– А все оттого, что эти невежи завели разговор об индийской политике. Фэй, – обратилась она к жене Алана Кемпбелл-Джонсона. – Куда ты спрятала детей?

– Детей? – Фэй сонно заморгала. – Собираюсь увезти их в Шимлу, подальше от жары.

– Они такие лапочки! В самолете был сущий ад, но они себя прекрасно вели. Фэй, тебе пора спать. Как и мне, сказать по правде.

Ларри был очарован тем, как элегантно держалась Джеральдина. Как ему, оказывается, не хватало женского общества. И в особенности легких разговоров о серьезных проблемах. К тому же он, похоже, нравился Джеральдине.

Когда все уже разошлись, она сказала Ларри: «Я так рада, что вы здесь. Руперт больше не желает посещать мессу. Называет себя философом, но, насколько я понимаю, он вообще ни во что не верит».

В следующее воскресенье Ларри сопровождал Джеральдину в собор Святейшего Сердца Иисуса на Коннот-Плейс – своеобразное здание в итальянском стиле, построенное всего за пару лет до войны. Внутри – скругленные арочные своды, длинный неф, запах горящих свечей и полированного дерева, как в любой католической церкви на земле. Джеральдина преклонила колени рядом с Ларри, ее лицо наполовину скрывала черная кружевная накидка. Молитвы она шептала, как все католики, – привычно и отрешенно. В конце концов вызубренные слова на латыни превращаются в непонятные заклинания. Но и это Ларри нравилось. Месса в Дели ничем не отличалась от мессы дома. Воздетые к небу руки священника, его облачение, острый запах ладана, звон колокольчика – с тем же успехом все это могло быть и в Кармелитской церкви в Кенсингтоне, и в аббатстве Даунсайд, и в церкви Святого Мартина в Бельнкомбре.

После мессы шофер, дожидавшийся на солнцепеке, повез их назад по новым широким улицам столицы. Казалось, что Нью-Дели выстроен для великанов, просто они еще не приехали.

– Или, – продолжил Ларри, – они сами построили город. А потом бросили. Как Фатехпур-Сикри.

О Фатехпур-Сикри Джеральдина ничего не знала.

– Первая столица Великих Моголов. Город строили при Акбаре Великом, почти пятнадцать лет. А потом, спустя еще десять лет, оказалось, что воды в той местности на всех не хватает, и город пришлось бросить. Почти четыре века им владели лишь солнце и ветер.

– Он все еще цел?

– О да, он сохранился. Там никто не живет, но люди приезжают.

– Я бы туда съездила.

– Думаю, путь неблизкий.

В открытое окно Джеральдина смотрела на мрачно-величественные здания нового города.

– Полагаю, это тоже строили лет пятнадцать.

– Около того, – ответил Ларри. – И вот уже мы собираемся бросить его.

– По крайней мере, после нашего ухода он не опустеет.

– Наоборот, оживет.

Помолчав, Джеральдина спросила:

– Зачем вы сюда приехали, Ларри?

– Знаете, как бывает? В жизни случаются поворотные моменты. Думаю, мне просто повезло вовремя наткнуться на Руперта.

– Думаете, это везение?

– А что, вы в везение не верите?

– Не знаю, во что я верю. В конце концов… – Джеральдина умолкла: не осеклась от волнения, а выдержала любезную паузу. – Разговор о Боге вас не смутит?

– Конечно нет. Ведь сегодня воскресенье.

– Что ж. Если верить, что Господь помнит о вас, тогда ничего не происходит беспричинно. Даже беды случаются с какой-то целью, как ни тяжело принять это в минуты скорби.

– Да. – Ларри задумался. – Но ведь тогда получается, сами мы ничего не решаем?

– Я считаю, наш долг поступать правильно, насколько это возможно. И подчиняться Божьей воле. Если это подразумевает страдания, пусть будет так.

Последние слова она произнесла так тихо, что было ясно – речь идет о ее недавнем личном опыте.

– Сочувствую вашему горю, – сказал Ларри.

Она обернулась и посмотрела на него внимательным, испытующим взглядом, словно предупреждая: не шути со мной.

– Я была несчастна, – ответила она, – но не более того. Они вышли из машины у северного входа в резиденцию вице-короля. Джеральдина задержалась поблагодарить шофера. В столовой для персонала еще не кончился завтрак.

– А вот и они! – воскликнул Руперт Бланделл, расправляясь с яйцом всмятку. – Наисповедались?

– Ты отправишься в ад, – заметила сестра. – Налей мне кофе.

Фредди Барнаби-Аткинс, один из адъютантов, указал на Джеральдину ножом для масла.

– А почему только Руперт? – недоволен он. – Я тоже в церковь не ходил.

– Ты человек неискушенный, Фредди. Тебя ждет всего лишь чистилище. Но Руперт знает истину и потому попадет в ад.

Среди сотрудников были неженатые, и прибытие Джеральдины вызвало среди них некоторый переполох. Как и предсказывал Руперт, вскоре ее тоже подключили к работе. Она не училась ни на стенографистку, ни на машинистку, но обладала врожденным организаторским талантом. За пару дней она наладила оборот документов. По заведенному Маунтбеттеном распорядку после часового совещания следовал пятнадцатиминутный перерыв, во время которого он надиктовывал краткое коммюнике. Его печатали на машинке и размножали на трафарете для дальнейшего распространения под контролем Джеральдины.

Чем жарче делалось в городе, тем интенсивнее шла работа. Термометр в вестибюле показывал сорок три градуса в тени. Маунтбеттен ездил совещаться – сначала в Шимлу с Неру, затем в Лондон, с Эттли и Черчиллем. Джинна потребовал создания коридора между двумя частями будущего Пакистана. Балдев Сингх без конца поднимал вопрос о сикхах, которые пострадают от раздела страны больше других. Представители индийских штатов встретились, но так и не смогли договориться. Ходили слухи, что лорд и леди Маунтбеттен почти не разговаривают. Точки зрения Ганди никто не знал.

И в этой обстановке непонимания и недоверия вице-король решил устроить встречу пятерки. Неру и Патель представляли Партию конгресса, Джинна и Лиакат Али Хан – Мусульманскую лигу, а Балдев Сингх – сикхов. Неру попросил пригласить Ачарью Крипалани как президента Конгресса. На что Джинна потребовал присутствия Раб Ништара от Лиги. Так пятерка превратилась в семерку.

Ларри отвечал за контакты с журналистами. Когда на встречу не пустили фотографов, Ларри столкнулся с настоящим бунтом. Макс Десфор от имени представителей иностранной прессы заявил:

– Это тебе выльется в официальную ноту протеста, Ларри. Передай своим ребятам, что хороших статей они не дождутся.

Ларри объяснял как мог:

– Вице-король хотел бы, чтобы совещающихся ничто не отвлекало. Обещаю, потом вас всех впустят.

Целью совещания было добиться согласия всех лидеров на тщательно проработанный план передачи власти – притом, что у каждого из них имелись к нему свои претензии. А Маунтбеттен, в свою очередь, стремился донести до собравшихся, что любая альтернатива плану, при всех его недостатках, лишь усугубит ситуацию. Если британцы покинут Индию, кому-то придется занять их место. Если Джинна не будет сотрудничать с Конгрессом, раздела страны не избежать. И тогда найдется немало недовольных, оказавшихся не по ту сторону от нарисованных линий.

Маунтбеттен объяснил, что понимает ситуацию и достичь согласия не надеется. Он просит лишь принятия – то есть чтобы собравшиеся поверили, что предложенный план – это искренняя и честная попытка решить проблемы с выгодой для всех. Чтобы он осуществился, нужна добрая воля всех сторон. Неру от имени Конгресса план одобрил; Джинна сказал, что ему нужно обсудить его со своим рабочим комитетом.

На этом заседание закончилось; продолжение перенесли на завтра. Маунтбеттен собрал сотрудников.

– Проклятый Джинна. – Он устало вздохнул. – Придется встречаться с ним тет-а-тет.

Проблемы ожидались и от предстоящего визита Ганди.

– Он не согласится на раздел, – сказал Менон.

– И не надо, – ответил Маунтбеттен, – главное, чтобы не высказывался против.

Ганди прибыл, но не проронил ни слова: оказалось, в этот день он соблюдал обет молчания и свою точку зрения выражал в форме записок на клочках бумаги.

Как это понимать, никто не знал. Но к Маунтбеттену вернулся былой оптимизм. Вице-король искренне радовался, что его план не уперся в каменную стену – совесть Ганди:

– Махатма бросил мне веревку достаточной длины, чтобы за нее ухватиться.

Потом для личной встречи явился Джинна. Он по-прежнему настаивал, что сам не волен принимать никаких решений.

– Откладывайте дальше, – ответил Маунтбеттен. – Потом ваш план не примет Конгресс, наступит хаос, и Пакистан вы потеряете.

– Чему быть, того не миновать, – ответил Джинна.

Маунтбеттен посмотрел в его непреклонные глаза:

– Господин Джинна, давайте поступим вот как: завтра, когда мы соберемся снова, я спрошу, согласны ли присутствующие принять план. Все согласятся. Потом я повернусь к вам. Я скажу, что принимаю обещания, которые вы мне дали. Сейчас можете ничего мне не говорить. Таким образом вы сможете, если понадобится, с чистым сердцем сказать совету, что ни на что не соглашались. Однако у меня есть одно условие. Когда я скажу: «Господин Джинна дал мне обещание, которое я принял и которое меня устраивает», – вы не станете этого оспаривать, и, когда я посмотрю на вас, вы кивнете.

Джинна задумался, потом осторожно кивнул.

На следующий день конференция продолжилась. Возмущенных журналистов наконец допустили к историческому собранию, однако довольно скоро выпроводили, когда пришло время официального утверждения плана. Один за другим лидеры выражали согласие. Джинна, как и договаривались, кивнул. После чего Маунтбеттен достал документ на тридцати четырех страницах, поднял его высоко над головой и с силой швырнул на стол.

– Этот документ, – объявил он, – называется «Административные последствия раздела страны». Ознакомившись с ним, вы поймете, что время поджимает. Чем дольше мы откладываем решение, тем больше будет возрастать неуверенность, превращаясь в тревогу. Так что мной принято решение: передача власти состоится пятнадцатого августа этого года. Через десять недель.

Лидеры потрясенно молчали.

Тотчас после этого сенсационного заявления представители прессы заняли боевые посты, чтобы вовремя отослать нужный текст нужным людям и избежать при этом утечки новостей в том виде, в котором они могут вызвать уличные беспорядки. Ларри вместе с Аланом и Маунтбеттеном отправился в «роллс-ройсе» последнего на радиостанцию «Олл-Индия». Пока они поднимались по ступенькам, группа отшельников-садху в оранжевых одеяниях выкрикивала им вслед лозунги протестов на случай возможного очередного предательства англичанами интересов индусов. Ларри беседовал с новостниками, покуда Маунтбеттен выступал в прямом эфире. По окончании передачи он пришел в телестудию, чтобы повторить речь на камеру. Поставили радио-запись, и вице-король только шевелил губами, стараясь попасть в фонограмму.

После него собственное радиообращение зачитал и Неру. Ларри и Алан остановились послушать.

– Мы маленькие люди, живущие во имя великой цели, – заявил Неру, – но отсвет ее величия падает и на нас.

Наконец вернувшись в машину, Маунтбеттен тяжело вздохнул:

– Не хотелось бы пройти через все это еще раз. – И добавил: – Все-таки пандит Неру – один из величайших людей планеты.

После сенсационного обнародования судьбоносной даты Маунтбеттен распорядился напечатать календари и раздать всем сотрудникам. В каждой клеточке было указано, сколько дней остается до передачи власти. Сам вице-король и его ближайшие помощники, включая Алана Кемпбелл-Джонсона на время, пока декларация о независимости Индии проходит через британский парламент, улетели в Лондон для консультаций.

У оставшихся работы поубавилось. Джеральдина Бланделл напомнила Ларри об обещании показать Фатехпур-Сикри. Саид Тархан, услышав их разговор, заявил, что отлично знает историю моголов и с радостью покажет им интересные места. Руперт Бланделл собрался было составить им компанию, но передумал, когда выяснилось, что сначала придется четыре часа трястись в машине, а потом бродить по городу, где нет ни ресторанов, ни гостиниц.

– Жара адская, – предупредил он. – Вы пожалеете.

– Я хочу увидеть заброшенный город, – упрямо улыбнулась Джеральдина. – Может, другого шанса уже не будет.

По совету Тархана они отправились пораньше, выехав из Дели в семь утра, прихватив еду для пикника, флягу воды и бутылку ливанского вина. Тархан в качестве гида уселся на переднем сиденье рядом с водителем. Ларри и Джеральдина расположились позади.

По случаю жары Джеральдина надела легкое хлопчатое платье без рукавов, и теперь Ларри остро ощущал близость ее золотистой кожи. Вспомнилась обнаженная Нелл посреди студии, а потом – в его объятиях, в зеленом свете лондонской комнатушки. Джеральдина всю дорогу смотрела в окно и расспрашивала Тархана обо всем, что видела. Но Ларри казалось, она прочла его мысли – судя по тому, как время от времени натягивала платье на голые колени.

– Женщины с корзинами на головах, – спросила она у Тархана, – далеко им приходится так идти?

– Многие мили, – объяснил тот, – возможно, весь день. Они несут фрукты на продажу. И будут идти, пока не распродадут.

В какой-то момент из-за дома на дорогу прямо перед ними вырулил молодой парень на велосипеде и от удара машины вылетел из седла. Водитель, ударив по тормозам, выскочил на дорогу.

– Бедный мальчик! – вскрикнула Джеральдина. – Как он?

У них на глазах водитель оттащил велосипедиста на обочину и принялся лупить по голове.

– Нет! – вырвалось у Джеральдины.

– Не вмешивайтесь, – предостерег Тархан.

Водитель вернулся, качая головой.

– Чертов идиот, смотреть надо, куда едешь, – проворчал он. – Прошу прощения, господа.

– Мальчик не пострадал? – спросила Джеральдина, когда машина тронулась с места.

Парнишка уже взбирался на велосипед.

– Это Индия, – объяснил Тархан.

Некоторое время Джеральдина молчала. А когда заговорила, стало очевидно: эпизод заставил ее призадуматься.

– Хотела бы я знать, правда ли мы для Индии такое благо. Интересно, какой стала бы эта страна без нашего вмешательства?

– На этот вопрос нам уже не ответить, – отозвался Тархан с переднего сиденья.

– По-вашему, Саид, нам стоит уйти из Индии? – спросил его Ларри.

– Без сомнения. Но, знаете, для многих это не будет радостью. Я моряк. Меня с детства учили уважать нашу большую родину. Такие вещи нелегко отбросить. С другой стороны, когда я слышу, что британцы великодушно возвращают нам свободу, мне хочется спросить: простите, но по какому праву вы у нас эту свободу отбирали?

– О правах тогда речи и не шло, – заметил Ларри, – только о власти.

Теперь они ехали по выжженной бурой земле с редкими зелеными пятнами невысоких деревьев. Начало припекать, пыльный и жаркий воздух врывался в открытые окна.

– Я ничего не понимаю во власти, – сказала Джеральдина. – И зачем войны, тоже не понимаю. Неужели в мире недостаточно страданий?

– Когда доберемся до Фатехпур-Сикри, поймете, – пообещал Тархан. – На триумфальной арке вырезаны слова Иисуса: «Этот мир – лишь мост. Пройдите по нему, но стройте на нем жилища».

– Где это Иисус такое говорил? – удивилась Джеральдина.

– Я думал, Акбар Великий был мусульманин, – сказал Ларри.

– Он и был.

Пока машина петляла по ухабистой дороге, Джеральдина задремала, и ее правая рука соскользнула Ларри на бедро. Он взглянул на лицо Джеральдины. Веки опущены, рот слегка приоткрыт. Она умудряется выглядеть свежей и хорошенькой даже в раскаленной машине.

Дорога впереди растрескалась от солнца. Машина подскочила на глубоком разломе, и Джеральдина проснулась.

– Почти приехали, – сказал Ларри.

Они затормозили в тени раскидистой ашоки. Тархан, Ларри и Джеральдина вышли в палящий полдень. Джеральдина в соломенной шляпе и темных очках была похожа на кинозвезду. Тропа вела в проем разрушенной стены. К ним, ковыляя, подошел пожилой мужчина в выгоревшей рубашке цвета хаки, что-то сказал Тархану, энергично тряся головой, и удалился.

– Кроме нас, здесь никого, – объяснил Тархан. – Он сказал, мы храбрые.

За проемом внезапно открылся вид на заброшенный город. Дворцы были сложены из того же красного песчаника, на котором стояли; казалось, они высечены прямо из него. Купола и крыши с башенками тянулись к небу, опираясь на тонкие колонны. Пронизанные светом, массивные здания казались невесомыми.

– В прежние времена этот город был больше Лондона, – рассказывал Тархан, с удовлетворением глядя на изумленные лица своих спутников, – и куда величественнее. На верность Акбару Великому присягнуло больше ста миллионов человек в те времена, когда у вашей Елизаветы едва набиралось три миллиона подданных.

Он вел их по пыльной площади, вымощенной светлым камнем, в центре которой был выложен крест из красного песчаника.

– Это площадка для пачиси, – пояснил Тархан. – Знаете такую игру? Она похожа на вашу лудо. Только во времена Акбара вместо фишек использовали людей.

– Невероятно, Саид! – воскликнул Ларри. – Как это все могло сохраниться?

– Полагаю, из-за сухости климата. Это Диван-и-Ам, дворец общественных приемов. А то пятиэтажное здание – Панч-Махал, там жили придворные дамы.

– Насколько город велик?

– Около четырех квадратных миль. Но идите сюда. Вот что я хочу вам показать.

Тархан подвел их к массивному квадратному зданию с четырьмя башенками по углам. Каждая из них была увенчана резным куполом на тонких колоннах.

– Проходите внутрь, в тень.

В каждой из четырех стен имелась широкая дверь. Огромное пространство внутри не было разбито на залы. Лишь гигантская, покрытая резьбой колонна возвышалась в самом центре.

– Диван-и-Кхас, – сказал Тархан, – дворец частных аудиенций. Здесь Акбар проводил совещания.

Ларри разглядывал сложный орнамент в верхней части колонны. От колонны расходились четыре мостика, поддерживаемые консолями в виде связки змей.

– Поразительно, – шептал он.

– Должен признаться, я привез вас сюда не просто так, – сообщил Тархан. – Как вам известно, сегодня моя страна столкнулась с серьезным кризисом, порожденным взаимными опасениями мусульман и индусов. Кровавые стычки лишний раз доказывают, что разным религиям на одной земле не ужиться. Вот зачем нужен Пакистан. Но все же всмотритесь в эту колонну повнимательнее.

Он указал рукой:

– Рисунки у основания – мусульманские, чуть выше мы видим индийские мотивы, затем христианские. А на самом верху – буддистские узоры. Если вы посмотрите еще выше, то увидите тайное место, где каждый вечер по средам за решетчатым занавесом сидел сам Акбар и слушал споры, происходящие внизу. Он приглашал сюда индусов, буддистов, римских католиков и атеистов, чтобы те могли поговорить.

– Католики здесь тоже были? – изумилась Джеральдина.

– Португальцы, полагаю, – ответил Тархан. – Акбар хотел создать то, что он называл Дин-и иллахи, – «божественную веру», что объединила бы все религии. По Дин-и иллахи, не должно существовать ни священных писаний, ни ритуалов – просто все люди клянутся, что никому не будут чинить зла. В правление Акбара и долгие годы после его смерти между людьми разной веры не было вражды.

– А потом явились британцы, – добавил Ларри, – и терпимости пришел конец.

– Нет, – мягко поправил Тархан, – не так все грубо. Хотя, сами знаете, многие считают, что вы управляли огромной империей по принципу «разделяй и властвуй». Какой бы ни была причина, теперь, к нашему стыду и горю, мы разделены.

– Как все это сложно, – вздохнула Джеральдина.

– А вам известно, что Теннисон написал стихотворение про Акбара Великого? – спросил Тархан. – Оно называется «Сон Акбара», довольно длинное. Я помню только две строчки, царь говорит у него: «Я лишь могу зажечь светильник смысла в пещере пыльной, что зовется жизнь».

Они шли втроем по пустынным площадям призрачного города, задумавшись об услышанном. Сверху на них саркастически глядели остовы прежней славы, будто усмехаясь над замашками нынешних хозяев империи. Ларри вспомнилась покинутая родина – холодная, серая и нищая.

– Вы сказали, что вас воспитывали в уважении к большой родине, – сказал он Тархану. – Но как империя может быть родиной другим народам? Мать всегда одна.

– Возможно, у каждого из нас много матерей, – загадочно отвечал Тархан.

Они вернулись к машине и устроили пикник в тени дерева. От жары, дороги и ливанского вина клонило в сон.

– Думаю, пора возвращаться, – предложил Тархан.

На обратном пути Джеральдина, забыв условности, уснула, положив голову Ларри на колени. Сам Ларри не спал: в голове роились новые мысли. О том, что всякая религия полагает себя единственно истинной. Он смотрел, как дрожат губы Джеральдины, когда она дышит во сне. И спрашивал себя: почему его собственная вера в Сына Божьего Иисуса и в Его воскрешение, дарующее обещание вечной жизни, должна быть единственной истинной верой? А прочие – лишь бледными копиями, если не предрассудками и подделками? Его взгляд снова задержался на белокурых волосах Джеральдины, на локоне, упавшем на бледную бровь. Иисус сказал: «Я есмь путь, и истина, и жизнь». А что тогда другие пути, другие истины? Джеральдина одной с ним веры. Она стояла рядом на коленях во время мессы, и на щеку ей падала тень от кружевной мантильи. Ларри захотелось поцеловать ее в макушку, в разметавшиеся локоны. Он покосился на Тархана, прикорнувшего на переднем сиденье. Какой славный! Как вежливо он преподнес свой урок истории в заброшенном городе. И сколько отчаяния крылось в его безыскусных словах. Вот мы считаем себя современными людьми, свободными от предрассудков прежних поколений. И вдруг видим свою истинную сущность и осознаем, что все наши убеждения покоятся на зыбком фундаменте из бесчисленных неподтвержденных предположений. Вот ты как англичанин являешься наследником цивилизационных ценностей, которые прочим еще предстоит обрести; как христианин – ведаешь вечные истины, правоту которых прочие признают только со временем. И в то же самое время глядишь на стройную девушку, доверчиво лежащую на твоих коленях, и жаждешь поцеловать ее, снять платье и коснуться обнаженного тела.

«Неужели я так глубоко погряз в самообмане? Неужели придуманная маска уже настолько приросла к моему лицу, что я не знаю, какое оно? Ради чего все это?

Ради тех, кто смотрит на меня. Ради тех, кто судит меня.

Как много масок. Маска джентльмена. Маска цивилизованного человека. Маска человека достойного. И все надеваются ради зевак, судей, дабы прийтись им по вкусу, завоевать их одобрение. Но чего желает душа, лишенная маски? Кто я, когда никто меня не видит? Что меня заставляет так стремиться к добру?

Страх, таков ответ. Страх и любовь.

Я боюсь, что если не буду достаточно хорош, то меня не будут любить. И сильнее всего прочего, более вечной жизни я жажду любви».

Мысль пронзает разум как молния. Неужели это правда? Он воспоминает ужас рейда на Дьеп. То был истинный страх, страх смерти. Звериный инстинкт, подавивший разум. А стыд, что пришел потом и омрачил всю дальнейшую жизнь? Он тоже страх, но иного рода.

«Я боюсь, что недостоин любви».

Неужели в этом все дело? Все достижения человечества, героизм, творения – лишь ради того, чтобы оказаться достойным любви? Чьей любви?

Машина подпрыгнула на ходу, Джеральдина заворочалась на его коленях, но не проснулась. В ней была некая сдержанность, тихая уверенность в себе, которая делала ее одобрение столь желанным и почти недостижимым. Но все же, по словам Руперта, был мужчина, которого она любила и который разбил ей сердце.

Водитель нажал на клаксон, чтобы согнать с дороги стадо коз. Джеральдина проснулась и села.

– Я что, завалилась на вас? Мне так жаль. Очень надеюсь, я не помешала.

– Ничего страшного, – заверил ее Ларри.

И понял по ее взгляду: она знает, что ему это понравилось.

– Вы очень терпеливы.

Ехать оставалось около часа. Тархан спал на переднем сиденье. Другой возможности может и не быть.

– Вы спрашивали меня, зачем я приехал, – начал Ларри. – Я отправился в Индию, потому что девушка, которую я любил, предпочла другого. Тогда мне казалось, что мой мир рухнул. Теперь я понимаю, насколько все это ничтожно.

– Зачем вы об этом рассказываете мне? – спросила она. – Сам не знаю.

– Со мной случилось то же самое, – сказала она, – я очень сильно любила одного мужчину. Думала, что мы поженимся. А потом он сказал мне, что уходит. Так и не объяснил почему.

– Он много потерял.

– Нет. Это я много потеряла.

Проснулся Тархан, глянул на дорогу, потом на часы:

– Как раз поспеем к ужину.