25
– Я будто вернулся в чертов офлаг. – Эд смотрел из окна на падающий снег. – Эта клятая зима длинней войны.
Китти молчала. Выбираться из-под одеяла не хотелось – в спальне слишком холодно. Отвечать тоже – потому что бессмысленно. В последнее время настроение у Эда хуже некуда. Помогает только завтрак, точнее, пара рюмок за завтраком.
Вбежала Памела – босиком по холодному полу – и запрыгнула к маме в кровать.
– Как ледышка! – Китти крепко обняла замерзшую дочь. – Снова снег, – сказала Памела, – давай вообще не вставать.
– Увидимся внизу, – удаляясь, бросил Эд.
Обнимая Пэмми, Китти лежала в постели, пересиливая обиду и гнев. Ночью Эд такой нежный, но каждое утро кажется, что она снова его потеряла. Почему все так тяжело? Неужели он не может по крайней мере поздороваться с дочерью? Почему он говорит, будто чувствует себя как в лагере для военнопленных, если рядом она и Пэмми? Да, зима никак не кончится, но ведь зима – она для всех зима, а не только для Эда.
Едва они с Памелой спустились вниз, как Эд отправился за дровами, хранившимися в оружейной. Нужды в этом не было: можно было послать старого Джона Хантера, в крайнем случае вызвался бы еще кто-нибудь. Но Эду нужен повод встать и уйти. Побыть одному.
Вот что ранит Китти больше всего. Да, время тяжелое, но все же они вместе. Эта зима могла бы стать бесценной. А самое ужасное, Китти винила во всем себя. Она не может сделать мужа счастливым.
– Чем мы сегодня займемся, мама? – спросила Памела.
– Не знаю, милая. Может, почитаем?
– Терпеть не могу читать.
Девочке нет и четырех, спешить некуда. Впрочем, это и не уроки. Китти просто медленно читала дочке книгу «Котенок Том и его друзья», ведя пальцем по строчкам. И Памеле, хоть она и притворялась, что скучает, явно было интересно. Пару дней назад Китти слышала, как та сказала поварихе миссис Лотт: «Боже, что же мне делать!» – прямо как миссис Табита Твитчит.
Памела, как и отец, не могла усидеть дома. Но выйти наружу было теперь непросто. Сперва – натянуть кучу одежды, потом одолеть сугробы по колено, даже чтобы дойти до пруда, – да и сам замерзший пруд стал опасен. Памелу тянуло прогуляться по льду, ведь он стал такой же, как и весь парк: плоский, гладкий и белый. Девочка не понимала, что под снегом и льдом вода, что можно провалиться, замерзнуть и утонуть. А может, понимала, но все равно стремилась туда, зная, как это пугает и сердит мать. Почему она такая?
Спустилась Луиза, зевая и сонно моргая.
– Зачем Эд за дровами пошел? – спросила она. – Это работа Джона Хантера.
– Понятия не имею. – Китти пожала плечами. – Видимо, не знает, чем еще заняться.
– Джордж надумал переставить все книги в библиотеке. Может, Эд ему поможет?
– Папа ненавидит читать, – тут же встряла Памела. – Не говори глупостей, детка, – одернула ее Китти.
– Я бы не сказала, что Джордж любит их читать, – заметила Луиза. – Он их любит собирать. И переставлять.
Потом Эд и Памела ушли гулять. Они рисовали узоры на выпавшем снегу, пока новый снег не скрыл рисунки и не завалил следы.
За обедом Эд попросил пива:
– Хочется хорошего крепкого биттера.
Мистер Лотт нацедил в погребе целую пинту, Эд выпил до дна, попросил добавки и удалился в бильярдную.
– Он столько пьет, – посетовала Китти. – Нельзя попросить Лотта не подавать пива?
– Неудобно как-то, – объяснил Джордж. – Разве можно диктовать другим, как им жить?
– Тебе лучше самой поговорить с ним, Китти, – посоветовала Луиза.
Проблема в том, что Эд знал свою норму. Он не становился шумным или навязчивым. Наоборот, только больше отдалялся. Ближе к ночи, уже перейдя на скотч, Эд словно превращался в живого мертвеца – медленно бродил по дому, глядя в пространство. В такие моменты Китти охватывала пугающая ярость: хотелось ударить Эда, чтобы закричал от боли. Что угодно, лишь бы обратил на нее внимание.
Памела отправилась вместе с посудомойкой Бетси на поиски яиц. Куры повадились класть их в новых местах: прогретые бойлерами кладовка и мастерская подходят как нельзя лучше. Памела обожала Бетси и беспрекословно выполняла все ее поручения – к недоумению Китти, которая однажды все-таки не утерпела:
– Почему ты так любишь Бетси?
– Потому что я не обязана ее любить, – ответила Памела.
Иногда дочь говорила словно взрослая. Как может четырехлетний ребенок так хорошо владеть собой, пугалась Китти.
Она направилась в бильярдную поговорить с Эдом. Там было неуютно: огромный камин напротив широкого окна не горел, из вентиляции под потолком дуло. Эд склонился над бильярдным столом, прицеливаясь. Полупустой стакан скотча стоял на полке.
– Развел бы огонь, – сказала Китти.
– Только дрова переводить, – буркнул Эд, даже не обернувшись.
Он ударил и промазал:
– Черт.
Видя, как он, волоча ноги, обходит бильярдный стол и глядит на шары, Китти поняла, что он безбожно пьян.
– Не надо так, Эд, – мягко попросила она.
– Не надо – что? – Так много пить.
– Ничего страшного, – отмахнулся он. – Это успокаивает.
– Слишком успокаивает. Такое спокойствие никому не нужно.
– Очень жаль, – выговорил он с усилием. – Но я с этим ничего не могу поделать.
Эд снова прицелился.
– Можешь. – Китти впилась ногтями в ладонь. – Все ты можешь, если постараешься.
– А, ну, если постараюсь. Да, если постараюсь, я все могу.
Вот что бесит ее, когда он пьян. Говорит пустые слова и ничего толком не воспринимает.
– Прошу, Эдди, – Китти повысила голос, – ради меня.
От удара кия шары разлетелись с сухим треском.
– Пожалуйста, постарайся ради меня, – повторила она.
Наконец Эд выпрямился и обернулся:
– Ради тебя – что угодно. Что именно я должен сделать?
– Я просто хочу, чтобы ты меньше пил.
– Договорились. Это просто. Я буду пить меньше. Что еще? – Это все.
– Ты не хочешь, чтобы я стал лучше как муж? Как отец? Как человек?
– Нет…
Но на него словно накатило нечто, чего Китти раньше не видела, – лицо исказилось, голос стал пронзительно-резким.
– Я такой, какой есть, Китти. Я не могу измениться. Ничего хорошего. Я всегда знал, что ничего хорошего не будет.
– Но, Эд, о чем ты?
– Я не могу стать таким, каким ты хочешь меня видеть. Не могу.
Он трясся, почти крича – не на нее. Китти в ужасе смотрела на мужа. Казалось, некая невидимая сила пыталась сковать его по рукам и ногам, а он отбивался, силясь освободиться.
– Не надо никем становиться, – пролепетала Китти, – правда, правда.
Она попыталась погладить его, чтобы успокоить, но он лишь злобно отшвырнул ее руку:
– Нет! Прочь! Уходи от меня!
– Эдди, пожалуйста!
Китти чувствовала, как слезы наворачиваются на глаза. Но продолжала злиться. Почему он так себя ведет? И почему во всем виновата она?
Эд схватил полупустой стакан, допил одним махом и протянул жене:
– Хочешь знать, почему я столько пью? Потому что для тебя же лучше, если я пьян.
– Нет! – воскликнула Китти. – Нет, не лучше!
И тут ее гнев прорвался наконец наружу.
– Меня бесит, что ты все время твердишь, будто делаешь это для меня. Ты не для меня это делаешь. Ты делаешь это для себя. Чтобы сбежать. Как трус. А по какому праву? Сам удираешь и все бросаешь на нас. Это нечестно. Неправильно. Чертова зима измотала всех, не только тебя. Хватит уже, господи прости, жалеть себя! Может, ты хоть чуть-чуть возьмешь себя в руки?
Эд молча смотрел на нее, и гнев Китти смягчился.
– Пожалуйста, – добавила она уже мягче.
– Хорошо, – ответил он. – Знаешь, что мне нужно? Воздуха глотнуть. – И стремительно вышел из комнаты.
Китти опустилась в угловое кресло и обхватила себя руками: ее била дрожь. Здесь ее и нашла Памела.
– Смотри! – Она протянула корзинку. – Четыре яйца. – А потом, оглядев холодный, брутальный интерьер, спохватилась. – А где папа?
– Вышел.
– Но снег еще идет.
– Думаю, папу это не пугает.
* * *
Вернувшись, Эд тут же начал разводить огонь в камине большого зала – помещение всю зиму держали запертым, чтобы сберечь тепло. К их разговору он не возвращался, напустив вид деловитый и озабоченный: дескать, некогда болтать. Измученная и несчастная, Китти сидела у камина в Дубовой гостиной и думала, как быть дальше.
Подошла Луиза:
– Что такое задумал Эд? Он двигает мебель в зале.
– Понятия не имею, – ответила Китти. – Мы немного поругались.
– О, мы с Джорджем постоянно ругаемся, – успокоила Луиза. – Женатым можно.
– Мне это не нравится, – нахмурилась Китти. – Мне страшно.
Тут появился и сам Эд.
– Я хочу тебе кое-что показать, – сказал он Китти.
Она последовала за ним по коридору и прихожую в зал. В камине весело пылал огонь, на столиках сияли свечи, отбрасывая мягкий свет на алую ткань обоев. Эд сдвинул диваны и кресла в угол и закатал ковер. На столе у двери стоял патефон.
– Что это, Эд?
Ставни на высоких окнах были открыты, и белый свет, льющийся снаружи, странно контрастировал с янтарным сиянием камина и свечей.
– Наш бальный зал, – объяснил Эд.
Он крутанул ручку, и пластинка начала вращаться. Затем опустил звукосниматель. Комнату заполнила танцевальная мелодия.
– Потанцуем? – пригласил он.
Китти подала ему руку, он обнял ее за талию. И они двинулись, кружа по паркету и прижимаясь друг к другу, а высокий и чистый тенор выводил немудрящие слова:
Если не любовь,
Что тогда со мной?
Что лишает слов
И крадет покой?
Эд и Китти медленно скользили по кругу от окон до камина. Китти опустила голову мужу на плечо и, ощутив щекой его дыхание, чуть не заплакала.
Отчего во мне
Все теперь дрожит?
Что сжигает сердце в безумном огне,
Голову кружит?
Он наклонился к ее губам, продолжая танцевать. Когда Китти вновь подняла глаза, то увидела улыбающуюся Луизу, стоящую в дверях рядом с Памелой.
Если не любовь,
То зачем бы вдруг
Имя вновь и вновь
Я твое повторял, нежный друг?
Твердо знаю я,
Веря и любя:
Не любил никто
Так, как я тебя
Люблю.
Песня закончилась, и они замерли у камина.
– Моя пластинка, «Инк Спотс», – сказала Луиза. – Люблю ее.
– Но зачем вы танцуете? – спросила Памела.
– Папа захотел.
– Хочу танцевать, – потребовала Памела.
Эд снова пустил пластинку и танцевал с Памелой. Малышка, наморщив лоб, старалась не отставать. Одну руку Эд положил дочери на плечо, другой держал за руку и глядел вниз, опасаясь наступить ей на ногу. Он вел партнершу с мрачной осторожностью. И Китти чувствовала еще большую любовь и нежность, чем когда она сама танцевала с Эдом. Он ничего не сказал об их размолвке, но ничего и не нужно было говорить.
* * *
Самый сильный снегопад случился под конец зимы, в первый вторник марта. Метель бушевала и день и ночь, до самой среды. И снова деревенские мужчины, кто на тракторе, кто с лопатами, отправились расчищать дороги, беспрестанно ругая погоду. Но с началом следующей недели внезапно пришла оттепель. Воздух чуть прогрелся, и опостылевший снег начал таять.
Эд отправился в Лондон, едва пошли поезда. Когда он уезжал, холмы Даунс были еще белыми. Потом на несколько дней зарядили дожди, и остатки снега, оголяя серую землю, обратились в лужи.
Вернувшийся к работе почтальон принес письмо от Ларри.
Я принял приглашение Маунтбеттена и поехал в Индию! Когда вы это прочтете, я буду уже в пути. Я не совсем уверен, как мне жить дальше, но сейчас, кажется, самое время уехать из Англии. Как обустроюсь, напишу и обо всем расскажу. Надеюсь, все вы благополучно пережили эту ужасную зиму и, когда мы снова встретимся, над Сассексом будет сиять солнце.
