Зимой 1947 года снег на юго-востоке Англии пошел только в конце января и падал, пока не покрыл землю толстым слоем. Шоссе и железные дороги уже на второй день стали непроезжими, и Ларри, приехавшему погостить на выходные, пришлось задержаться.

В эти самые выходные они отправились кататься на санках. Тепло одевшись, пересекли опустевшее шоссе и пошли по тропинке к вершине холма Маунт-Каберн. Эд тащил сани, Ларри держал Памелу за руку, время от времени вытаскивая ее из сугробов. Сзади шла Китти: из-под шарфа и вязаной шапки виднелись только глаза и нос.

Небо было ледяным и прозрачным. Остановившись на гребне холма, они глядели на белоснежный мир, переводя дух после восхождения по глубокому снегу.

– Мир как новенький, – заметила Китти. – Ни морщинки!

– На самую вершину пойдем? – спросил Эд. – Ужасно хочется съехать по южному склону.

– Даже думать не смей, – остерегла его Китти.

Южный склон холма обрывался вниз настолько круто, что даже пастухи не поднимались по нему со своими овцами. Горки были раскатаны на более пологих отрогах.

– Хочу кататься! – закричала Пэмми. – Хочу кататься!

Даже этот спуск выглядел небезопасным.

– Все будет хорошо, если подстраховать сбоку, – заявил Эд и вызвался проверить трассу.

Он уселся на санки, раскачался и сорвался вниз. Санки стремительно катились по склону, пока не налетели на занесенный снегом камень. Эд полетел в сугроб под хохот остальных.

Весь облепленный снегом, Эд вскарабкался наверх, волоча за собой санки.

– Что ж ты без шапки, глупый ты человек? – Китти стряхнула снег с его волос и бровей.

– Я, я, я! – кричала Пэмми.

Наступила ее очередь. Эд бежал рядом с санками вниз по холму, придерживая их за веревку. Санки опрокинулись, он вытащил дочку из сугроба и повез наверх, к остальным. Снег облепил ворот, набился под пальто, но малышка прыгала от радости.

– Твоя очередь, Ларри. – Эд протянул ему веревку.

– Я-я-я! – снова крикнула Пэмми.

– Давай вместе, – предложил Ларри.

Он уселся в санки, посадив между колен Памелу. Она тут же вцепилась в его ноги. Эд подтолкнул их. Пэмми засмеялась, а Ларри, раскинув руки в перчатках, пытался управлять направлением и скоростью. От холодного встречного ветра щипало щеки и слезились глаза. Памела радостно верещала, сани подпрыгивали на ухабах, разгоняясь все быстрее: остановиться можно, лишь свалившись в снег.

Вот Пэмми притихла. Сани неслись вниз по склону. Девочка впилась в Ларри еще крепче, в ужасе и восторге. Склон упирался в заснеженные крыши деревушки Глинд и фермерские поля за ней. Пора было остановиться, но Ларри позволил саням промчаться еще чуть-чуть, захваченный ощущением потери контроля. Пэмми обернулась, и он увидел в ее сияющих глазах то же самое чувство: она впервые попробовала опасность, наркотик, к которому легко привыкнуть.

Потом, обхватив ее хрупкое тельце, он завалился вбок и несколько раз перекатился по сугробам. Наконец они остановились – ослепшие, облепленные снегом, но невредимые.

– Ты как, Пэмми? – Ларри стряхнул снег с ее лица.

– Еще! – Она отряхнула его в ответ. – Еще!

Ларри поднял сани, лежавшие на боку, и повез девочку на гору.

– Не делай так больше, Ларри! – Китти бросилась к ним. – Ты меня до полусмерти напугал.

– Нет, нет! – снова закричала Пэмми. – Еще хочу!

– Да ты бешеный! – усмехнулся Эд.

Памеле позволили скатиться на санках еще раз, теперь уже с мамой, медленно и в сопровождении Эда и Ларри.

– Быстрей! – кричала она. – Хочу быстрей!

На этот раз падать в сугроб не пришлось. По извилистым тропинкам они спустились в долину. Дальше Китти и Пэмми пошли пешком, а Эд вез пустые санки.

Ларри взял Памелу за руку.

– Мама вышла замуж за папу, – сказала она. – Значит, я выйду за тебя.

– Давай, – согласился Ларри.

– И мы будем кататься быстро-быстро.

– Конечно.

– Это самое главное для брака, – добавил сзади Эд.

Ночью похолодало, и снега к утру намело еще больше: Ларри и Эд полдня прокапывали тропу от дома до шоссе. По нему в сторону Нью-Хейвена ехал только трактор со снегоочистителем – но ни единой машины.

– Если так дальше пойдет, – предупредил Эд, – то скоро мы без угля останемся.

За несколько часов работы оба согрелись и проголодались и возвращались теперь по очищенной тропинке, неся лопаты на плечах.

– Как там Нелл? – спросил Эд. – Вы с ней по-прежнему?

– В каком-то смысле да. В последнее время отношения у нас сложные. Сегодня я должен был вернуться домой и встретиться с ней.

– Погода всем планы испортила.

– Плохо, что у нее нет телефона. Думаю, что позвоню потом в галерею.

– Я бы не волновался. Повсюду сейчас кошмар. Она ведь понимает.

– А я нет. – Ларри вздохнул.

– Ого! – Эд улыбнулся. – Даже так.

– Совсем недавно я предлагал ей выйти за меня. А сейчас даже не уверен, хочу ли увидеть ее снова.

– А почему ты не хочешь ее видеть?

– Сам с трудом понимаю, – признался Ларри. – Она не похожа ни на кого из моих знакомых. Живет по собственным правилам. И хочет, чтобы я жил по ним же.

– Что за правила?

– Все должно быть просто. Говори только то, что думаешь. Делай только то, что хочешь. Ни игр, ни притворства, ни вежливой лжи. А когда сам не знаешь, чего хочешь?

– Говорить чистую правду невозможно, – ответил Эд. – Цивилизованный человек обязан кое-что скрывать.

– Ты серьезно так думаешь? – удивился Ларри.

– А ты нет?

– На мой взгляд, если ты действительно кого-то любишь и чувства взаимны, можно, не таясь, говорить обо всем.

– Это потому, что в глубине души ты считаешь, что все люди хорошие.

– А ты считаешь, что плохие.

– Не совсем. Я считаю, что каждый из нас одинок. – Он рассмеялся и толкнул Ларри в плечо. – Ну вот, со мной рядом мой старинный друг, а я говорю, что одинок. Пес неблагодарный!

– Возможно, ты все-таки прав, – тихо отвечал Ларри.

– Я так понял, с Нелл у тебя бывают проблемы.

– Но, Эд, – Ларри продолжал начатую мысль, – ведь рядом с Китти ты не чувствуешь себя одиноким?

– Ну и вопросики.

– Прости. Забудь, что спрашивал.

– Нет. Вопрос справедливый. Она моя жена, и я люблю ее. – Он задумался и молчал, пока они не остановились у заснеженной фермы. – Бывает, когда я обнимаю Китти или смотрю, как она спит, я успокаиваюсь. Тихие-тихие мгновения. Тогда я не чувствую себя одиноким.

Ларри пинал снег, пропахивая борозды в девственной белизне.

– Но они быстро проходят.

– Да. Они быстро проходят.

– Тебе не стоит так часто уезжать, Эд. Китти это тяжело. И Пэмми.

– Я знаю. – Он честно принял укор. – Как бы ни казалось со стороны, я стараюсь изо всех сил.

– Ну, – заметил Ларри, – сейчас, по крайней мере, во Францию не покатаешься.

Они вошли в дом, сбивая снег с ботинок. Китти и Памела накрывали на стол.

– Папа вернулся, – объявила Китти. – Можем обедать.

– И Ларри, – добавила Памела. – Он тоже вернулся.

Радость от выпавшего снега рассеялась, когда землю сковал жгучий мороз. Каждый день на несколько часов без предупреждения отключали электричество, и дом погружался во тьму, словно в военное время. Три вечера подряд ужинали и ложились спать при свечах. Потом вода замерзла в трубах, и стало невозможно ни помыться, ни сходить в уборную: приходилось пользоваться ночными горшками, которые Эд выносил и опорожнял где-то за домом на твердом снегу. По радио сообщали, что страна в чрезвычайной ситуации. Поезда остановились. Суда не ходили. Суточную норму по карточкам урезали сильнее, чем в худшие годы войны. В начале февраля правительство приняло решение об обязательных ежедневных веерных отключениях света – на три часа утром и на два вечером.

Когда на ферме закончились запасы угля и дров, Китти обратилась за помощью к Луизе. Эд и Ларри придумывали разные способы транспортировки топлива по заснеженной деревне, но в итоге приняли наиболее простое решение – самим перебраться в Иденфилд-Плейс. Угля там достаточно, и, отказавшись от отопления двух третей дома, Джордж надеялся продержаться полтора месяца. Не может ведь этот ужас длиться до конца марта! Так Эд и Китти вернулись в ту самую комнату, где начинали совместную жизнь, а Памела – в свою кроватку в гардеробной, примыкающей к комнате родителей. Ларри отправился в комнату для гостей дальше по коридору. В Дубовой гостиной и малой столовой по-прежнему горели камины, в то время как просторный зал и библиотеку пришлось уступить зимнему холоду. Но в буфетной, где царствовал дворецкий мистер Лотт, и на кухне, где правила его жена, повариха миссис Лотт, тоже было тепло. Из четырех бойлеров работал один. Заправленные керосином лампы стояли наготове в ожидании очередного ежедневного отключения электричества.

В главном доме, где отопительная система куда новее и вода в трубах не замерзла, уборными еще можно было пользоваться. Эд больше не выносил горшков, о чем даже жалел:

– Даже обидно. Я все ждал, когда снег растает и вокруг дома проступят экскременты середины двадцатого века.

Суровая зима заперла их в такой тесноте, что Ларри никак не мог улучить момент и поговорить с Китти наедине. Поскольку заехал он лишь на выходные, то не взял ни красок, ни кистей. Теперь, когда выходные растянулись на три недели без надежды на скорую оттепель, большую часть времени он проводил в Дубовой гостиной, устроившись у камина и перечитывая «Войну и мир». Едва он расправился с первым томом, за него принялась Китти. И вновь начался давний спор, могут ли положительные герои быть привлекательными. В этот раз обсуждали Пьера Безухова.

– Он такой толстый, – сказала Китти, – и такой неловкий, и такой наивный.

В особенности ее возмущал брак с красивой, но холодной Элен.

– Всего лишь из-за ее груди. Это же глупо.

– Я клянусь тебе, он исправится, – уверял Ларри. – Ты его даже полюбишь.

– Я люблю князя Андрея.

– Еще бы!

– А ты любишь Наташу.

– Обожаю. С той минуты, когда она вбежала к взрослым, не в силах перестать смеяться. Но знаешь, что странно? Толстой вполне четко обозначил, что она не очень красивая. Но когда я пытаюсь представить ее, мне она кажется невероятно привлекательной.

– Да что ты! Конечно, она красивая.

– Смотри. – Ларри взял книгу у нее из рук и нашел нужную страницу. – Черноглазая, с большим ртом, некрасивая, но живая девочка.

– О, но она пока еще ребенок – ей всего тринадцать. Она вырастет и станет красавицей. Вот увидишь!

К середине февраля по радио сказали, что шахтеры Южного Уэльса работают полную смену даже по воскресеньям. Груженные углем суда наконец-то смогли подойти к причалам. Оттепели по-прежнему ничто не предвещало. Но железная дорога заработала, и все уверяли друг друга, что стуже скоро конец.

Китти и Ларри остались наедине у камина в Дубовой гостиной. Ларри заложил страницу, закрыл книгу и опустил на пол.

– Завтра мне нужно возвращаться в Лондон. Мои каникулы затянулись.

– Но мы так и не поговорили как следует, – вздохнула Китти и тоже отложила книгу. – Мне так хорошо, когда ты здесь, Ларри. Когда ты уедешь, мне будет тоскливо.

– Ты же знаешь, я всегда возвращаюсь.

– Правда? Всегда?

– Я же настоящий друг.

– Слишком короткое слово, – Китти чуть улыбнулась, – «друг». Хотелось бы другого слова, поточнее. «Друг» – это что-то легковесное, тот, с кем просто болтаешь на вечеринке. А ты для меня куда важней.

– Ты для меня тоже.

– И мне не понравится, если ты женишься. На ком бы то ни было. Но тебе конечно же пора. Я не такая эгоистка, чтобы этого не понимать.

– Беда в том, что я каждую девушку невольно сравниваю с тобой.

– Да ну тебя! Тоже мне беда. На свете полно девушек гораздо интересней меня.

– Пока ни одной такой не встретил.

Она не отвела глаз, не притворилась, будто не понимает.

– Просто скажи, что ты счастлива, – попросил Ларри.

– Зачем? Ты ведь знаешь, что это неправда.

– А если попытаться что-то изменить?

– Нет. Я уже столько передумала. И решила: такова моя доля. Да, знаю, звучит мрачно, будто какой-то тяжкий долг. Но тут другое. Помнишь, ты как-то спросил, хочу ли я совершить в жизни что-нибудь достойное и благородное? Да, хочу. Я люблю Эда, я никогда не изменю ему и не причиню боль. Вот то, что я обязана сделать. Не важно, счастлива я или нет.

– О Китти.

– Только не надо меня жалеть. Это невыносимо.

– Это не жалость. Я не знаю, как назвать. Сожаление. Досада. Как бессмысленно! Ты такого не заслуживаешь.

– Почему я должна быть счастливее остальных?

– Невыносима сама мысль – что все могло сложиться совсем иначе.

– Зачем так думать? – ласково произнесла Китти. – Свой выбор я сделала. Я выбрала Эда. Зная, какая в нем живет печаль. Может, потому и выбрала. И я действительно его люблю.

– Но разве обязательно всю жизнь любить единственного человека?

– Зачем об этом думать? Ничего уже не поделаешь.

– Китти…

– Не надо, прошу тебя. Не заставляй меня говорить еще что-то. Нельзя быть жадной эгоисткой. Ты для меня больше чем друг, Ларри. Но я не должна за тебя цепляться. Больше всего я хочу, чтобы ты нашел человека, который сделает тебя счастливым. А потом я буду желать лишь того, чтобы эта женщина разрешила нам остаться друзьями. Я не вынесу, если потеряю тебя насовсем. Пообещай, что всегда будешь моим другом.

– Пусть это и легковесное слово.

– Пусть.

– А друзья любят друг друга, Китти?

– Да, – ответила она, глядя ему в глаза. – Очень любят. – Тогда обещаю.

В тот день Китти пела им в малой столовой, аккомпанируя себе на пианино, – «Ясеневую рощу» и «Выпей за меня».

Ларри не сводил с нее глаз. Она играла на слух, а пела по памяти, чуть наморщив лоб.

Потом, по просьбе Эда, запела «Широкую реку»:

Маленькая Памела, не проникнувшись печальными песнями, потребовала «Бутылочку мою».

Утром, когда Ларри уходил в Льюис по заснеженной дороге, нежный голос Китти все еще звучал в его памяти и ясные глаза глядели на него поверх пианино.