Памела расхаживала по полосе прилива, сжимая в руке пластмассовую крышку от термоса, – в купальнике с оборками и резиновых сапожках, грациозная, хотя и толстенькая, как положено трехлеткам. Добравшись до лужицы между скалами, она присела на корточки и перепрыгнула на другую сторону, и снова присела перед очередным препятствием. Отлив обнажил бесконечную череду блестящих камешков и водорослей – почти до горизонта. Памела устремилась на поиски крохотных рачков и прозрачных рыбок, все дальше и дальше от узкого галечного пляжа под утесом. Что, если она упадет?

– Далеко не заходи, детка, – крикнула Китти, сидя на нижней ступеньке бетонной лестницы.

Памела, как обычно, не слышала. Глупо ее звать. Девочка сделает все наоборот, лишь бы показать свою независимость.

К лестнице подошел Хьюго, рыскавший по пляжу в поисках сокровищ, – юноша с нежным лицом, практически мальчик. Впрочем, сам он без конца повторял Китти, что у них лишь пять лет разницы. Он попал под призыв, но война почти закончилась, и настоящей службы он так и не увидел.

– Крест Виктории мне не светит, – говорил он.

Румяный, ясноглазый, любознательный, он боготворил Эда и неосознанно перенял у него манеру говорить и думать.

– Смотри, что я нашел! Драгоценности. – Хьюго протянул Китти пригоршню блестящей полупрозрачной гальки: темно-зеленой, молочно-белой, янтарной, рубиновой. Обточенные морем стекляшки – осколки бутылок или банок.

– Пэмми будет в восторге, – одобрила Китти. И добавила, ища дочь глазами: – Тебе не кажется, что она далековато забрела?

– Да уж, порядком.

– Когда я зову, она не слушает.

– Пойду заберу ее, хорошо? – И он поскакал по камням, желая угодить.

Китти вполне отдавала себе отчет, что Хьюго наслаждается ее обществом больше, чем следовало бы, но беды в этом не видела. Дела фирмы вынуждали Эда без конца разъезжать по неприметным виноградникам Франции, в то время как Хьюго сидел дома и организовывал доставку. Фирма еще не встала на ноги: своего склада не было, и вино хранилось в амбаре рядом с домом. Хьюго то пополнял, то разгружал запасы: его грузовой «бедфорд» стал неотъемлемой частью двора, а сам Хьюго – практически членом семьи.

Китти смотрела, как он идет к Памеле, как его силуэт рисуется на фоне яркого неба. Вот он стоит у скалы, уговаривая малышку, вот она убегает все дальше от берега, Хьюго преграждает ей путь. Отчаянный вопль, девочка колотит его по ногам, наконец Хьюго, наклонившись, хватает ее за талию и тащит к берегу.

Памела пинается, бьет кулаками, кричит, но держат ее крепко. И вот она на твердой земле, перед Китти, оскорбленная не на шутку, даже лицо побагровело.

– Я тебя ненавижу! – кричит девочка. – Я тебя ненавижу!

– Ты слишком далеко ушла, – объяснила Китти. – А вдруг бы с тобой что-то случилось?

Крохотным сапожком Памела изо всех сил пнула Хьюго по голени – тот аж вскрикнул.

– Пэмми! – Китти рассердилась. – Прекрати!

– Я тебя ненавижу! – повторила дочка.

Инстинктивно Китти понимала, что так разозлило малышку. Ее схватили и понесли, заставили почувствовать себя беспомощной. И все равно – людей пинать нельзя.

– Пэмми, ты сделала Хьюго больно. Смотри, он плачет.

Хьюго, сообразив, начал хныкать.

– Бедный Хьюго, – пожалела Китти.

Памела покосилась на него с подозрением. Тот присел на камни, рыдая и потирая голень.

– Поцелуй его, тогда пройдет.

Памела присела на корточки и небрежно чмокнула Хьюго в колено.

– Спасибо, – пробормотал он.

– Вот и хорошо. – Китти решила, что справедливость восстановлена. – Теперь извинись.

– Извини, – сказала Памела, хмуро глядя на скалы.

Потом Китти показывала дочери стеклышки, которые собрал Хьюго, и та затихла в немом восторге. Китти, подняв глаза, поймала на себе пристальный взгляд Хьюго.

– Вы великолепны, – произнес он.

Китти сделала вид, будто не расслышала. Хьюго держался все более откровенно, он уже не пытался скрывать свои чувства. Китти относилась к этому как к игре, что позволяло ему, подстраиваясь, говорить больше, чем следует. Рано или поздно с ним придется поговорить – спокойно, но жестко. Но пока Эд в разъездах, общество Хьюго даже забавно.

Было время, когда внимание мужчин казалось Китти оскорбительным. Все эти вороватые взгляды, завуалированные намеки и бесконечная назойливость. Но после свадьбы и рождения ребенка это чувство прошло, и она с удивлением стала замечать, что временами ей не хватает внимания. Поэтому дурацкая, ребяческая влюбленность Хьюго была для Китти скорее даже приятна.

Втроем они поднялись по крутой бетонной лестнице. Всю дорогу Китти крепко держала Памелу за руку, как та ни вырывалась. Дальше открывалась выстриженная кроликами луговина – длинный проход, окаймленный зарослями можжевельника. Это Хоуп-гэп – лощина среди меловых скал между Сифорд-Хед и долиной Какмер.

Памела, наконец вырвавшись на свободу, помчалась вперед. – Тоже будет сердцеедка, – заметил Хьюго, тащивший корзину с термосом и оставшимися бутербродами с сыром и яблоками. – Вся в маму.

– Что значит – сердцеедка? – не удержалась Китти. – Никогда этого не понимала. Мне непонятно, как можно любить человека, если не уверен, что тебя тоже любят. А если уверен, никто тебя не съест.

– То есть любовь без взаимности невозможна?

– Какое-то время – может, и да. Восторг, надежда и так далее. Но если ничего не выходит, какой смысл? Напрасная трата времени.

– А если чувству не прикажешь?

– Ерунда, – отрезала Китти. И тотчас окликнула: – Пэмми, не убегай, пожалуйста!

Они поднялись на вершину холма. Оттуда на многие мили виднелась извилистая береговая линия. Китти привычно искала глазами длинный нью-хейвенский пирс, вспоминая, как ждала возвращения Эда на пристани, как он вернулся в первый раз, а во второй – нет.

К тому моменту, как они добрались до притулившейся у дороги кошары, Памела уже забралась на заднее сиденье машины и пристально разглядывала разноцветные морские сокровища.

– Надень кофточку, детка, – попросила Китти. – А то будет дуть.

Памела замотала головой. Китти села за руль, Хьюго – рядом с ней.

– Так странно, когда девушка за рулем.

– Я профессиональный водитель, – отрезала Китти, – и уже не девушка.

Машину – сверкающий черный «бантам» с открытым верхом – она поддерживала в идеальном состоянии. Теперь, когда Памела подросла, Китти пыталась отыскать прежнюю себя. Она с тоской, даже завистью вспоминала свою шоферскую жизнь. Конечно, она жена и мать, но Эд слишком часто бывает в разъездах. Бизнес шел трудно, верхний сегмент рынка успели захватить старые компании, а нижний, в котором собирались работать «Колдер и Эйвнелл», фактически не сформировался, и спроса на их продукцию не было.

Поэтому Эд неустанно выискивал вина на отдаленных виноградниках, чтобы представить их на родине по такой цене, которая соблазнила бы даже скептика-англичанина.

– Качество, вызывающее доверие, плюс имя, – объяснял Ларри, делясь познаниями из области торговли бананами. – Тебе нужны маленькие синие ярлычки.

– Я на наши бутылки маленькие синие ярлычки клеить не стану, – смеялся Эд. – Ты же их на картины не клеишь.

– А зря! – шутливо сокрушался Ларри – Может, лучше бы продавались.

Разлука давалась Китти тяжело. Когда Эд возвращался домой, в ее постель, в ее объятия, жизнь снова обретала смысл. Но потом он уезжал снова.

– Разве обязательно ездить так часто, милый?

– Надо потерпеть с годик, – объяснял Эд. – Вот наладим процесс, и я смогу спокойно почивать на лаврах.

– Я так по тебе скучаю!

– Я тоже скучаю, милая, но я стараюсь ради тебя. И ради Пэмми. Ты ведь знаешь.

Но Памела этого не знала и прижималась к нему:

– Не уезжай, папа!

Но он уезжал.

В конце августа Ларри Корнфорд отправился поездом до Льюиса и шагал теперь от станции вдоль длинной и извилистой дороги к поместью Иденфилд. В старом армейском рюкзаке – сменная одежда, краски и кисти. Ларри держался заросшей травой обочины – по самой дороге, грохоча, мчались грузовики в Нью-Хейвен. Наконец, обойдя гряду холмов, он увидел деревню в речной долине, церковь с квадратной башней и красную крышу фермерского домика за ней. Он здесь без предупреждения, нежданным гостем, но долина словно бы радовалась ему.

Дом выглядит почти так же, как в военные годы. Разве что в распахнутых дверях амбара видны ряды деревянных ящиков. Молодой парень грузил один из ящиков в открытый кузов грузовика. Заметив Ларри, он дружелюбно кивнул:

– Здравствуйте. Подсказать что? – Я друг Эда, – объяснил Ларри.

– Эд в отъезде. Здесь только Китти.

Ларри свернул к дому. Китти стояла в дверях и глядела на него не отрываясь. Оба молчали. Мимо матери протиснулась Памела и тоже уставилась на Ларри:

– Кто это?

– Это Ларри, – ответила Китти, – лучший друг папы. Он навещал нас, когда мы жили в главном доме. Ты говорила, он хороший.

– Я не помню, – сказала малышка.

– Но он правда хороший, – заверила ее Китти.

Все это время она не отводила от Ларри взгляда, исполненного глубокой и тихой радости от его приезда.

– Привет, Памела, – поздоровался Ларри.

– Привет. – Девочка глядела то на него, то на мать.

– Ты что, пешком шел от самой станции? – спросила Китти.

Ларри кивнул:

– Да там ходу не больше часа.

– Заходи скорей.

Китти почти не изменилась. Чуть старше, чуть утомленнее. В легком хлопчатом платьице она выглядит особенно хрупкой и ранимой. Большой рот не улыбается, темно-карие глаза уверенно глядят из-под четко очерченных бровей. Бледное лицо, волнистые каштановые волосы. Что делает человека гораздо красивее всех остальных? Глядя на нее, стоящую в дверях кухни рядом с малышкой, тянущей ее за юбку, Ларри отбросил последние сомнения. Никого и никогда он не будет любить так, как любит Китти.

Хьюго Колдер вернулся на кухню и присоединился к чаепитию. Разговорился о торговле вином, о далеких французских виноградниках, они восстанавливались после войны, и скоро с ними можно будет заключить отличные сделки; признался, что мечтает об офисе в Лондоне.

– На Бэри-стрит, или даже на Сент-Джеймс-стрит. Тогда и начнем торговать марочными винами.

– Когда вернется Эд? – спросил Ларри.

– Недели через две, не раньше, – ответила Китти.

Хьюго снова ушел в амбар.

– Не останешься, Ларри? – предложила Китти.

– Если можно, – кивнул он. – В такую погоду в городе делать нечего.

Загрузив машину, Хьюго уехал. Китти сделала картофельный омлет и попросила Ларри откупорить лангедокского вина.

– Лучшее, что привозил Эд, – похвасталась она. – Отметим твой приезд.

Дождавшись, когда Памела уснет, Китти задала наконец терзавший ее вопрос:

– Как там Нелл?

– Замечательно. Она сейчас в отъезде. Отправилась закупаться со своим боссом.

– Можешь привезти ее сюда в любой момент. Ей здесь будут рады.

– Да, конечно, спасибо.

Некоторое время оба молчали. Подобные паузы служат своего рода переключателями скоростей – с нейтральной на малую.

– Нелл – необычная девушка. – Ларри очень хотелось рассказать Китти о ребенке, но что-то его сдерживало. – У нее пунктик насчет независимости. Работает в арт-бизнесе, получает куда больше меня. Знает, что я люблю побыть один. В общем, мы прекрасно ладим.

– Звучит так, будто вы живете каждый своей отдельной жизнью.

– Не то чтобы отдельной. Мы очень близки. – Ларри почувствовал, что оправдывается. – Это сложно объяснить. Она не хочет на меня давить.

На прелестном личике Китти застыло недоумение. Ларри так хотелось прикоснуться к ней! Но приходится принимать вещи такими, как есть.

– Чем-то похоже на Эда, – заметила Китти.

– Не думай, что я жалуюсь, – поспешил заверить Ларри. – Она добрая и любит меня.

– Может, она ждет, когда ты сделаешь предложение?

– Я уже.

– Ты сделал предложение!

– Она сказала, что подумает.

– Вот как! – вздохнула Китти. – Вот глупая.

Однако сказано это было с большим уважением.

– Она не глупая. Просто очень искренняя. У ее родителей брак сложился несчастливо. Нелл хочет уверенности.

– А в тебе она не уверена.

– Видимо, нет.

– И как тебе это?

– Странно, если честно.

– Ты хороший человек, Ларри. Таких, как ты, поискать. Что еще ей нужно?

– Кто знает. Не сказать, что я завидный жених.

– Ты сам знаешь, что это не так. Но не мне об этом говорить. Мы все увязли в этой игре.

– Какой игре?

Поднявшись, Китти принялась убирать со стола и сказала небрежным тоном, как бы между делом:

– Мы недооцениваем себя. Убеждаем, будто стоим недорого. Что нам нечего предложить другому. Есть человек, которого мы можем сделать счастливым, а нам даже это не под силу.

Ларри понял: она говорила о себе.

– И что теперь делать?

– Стараться. Любить крепче. – Она сложила тарелки в раковину. – Перестать думать лишь о собственном счастье.

Значит, она несчастна. Сердце у Ларри сжалось – болезненно и сладко.

– Он слишком часто в разъездах, да? – спросил он.

– Он так много работает. – Китти замерла, сложив руки на сушилке для посуды и опустив голову. – Все ради нас, чтобы мы не жили на подачки Джорджа и Луизы. Чтобы у нас был собственный дом. Чтобы Пэмми отдать в хорошую школу – а на все нужны деньги. Но он сам мне нужнее, чем деньги.

– Это понятно.

Китти подняла на него взгляд:

– Так почему он этого не понимает?

– Просто он такой. Ничего не бросает на полпути. Если что-то наметил, то уж не отступится.

– А вдруг он просто меня разлюбил?

– Нет! – поспешно воскликнул Ларри. Слишком поспешно. – Эд тебя обожает. Сама знаешь.

– Правда? Не понимаю за что.

– Китти! Что еще за ерунда? Все тебя обожают. Только слепой этого не заметит.

– Ах, за это. – Она провела рукой вдоль лица, будто отмахиваясь от надоедливой мухи. – Ерунда. Всего лишь внешность.

– Дело не в ней. Ты – куда больше, чем просто красивая женщина.

– Не знаю, о чем ты.

Она говорила вполне искренне – и очень печально. Почему она себя совсем не ценит, поражался Ларри.

– Эд любит тебя, потому что ты прекрасная, верная и добрая. Потому что ты сильная, но не подавляешь его. Понимаешь все без слов. Принимаешь его таким, как он есть. А главное – потому что ты любишь его.

Он говорил и говорил, не в силах отвести глаз. Взгляд выдавал его с головой – ну и пусть. Китти и так давно уже знает о его чувствах.

– Он тебе рассказывает обо мне? – спросила она.

– Иногда.

– А что любит меня, говорил?

– Много раз.

– А мне нет. Только что недостоин меня.

– Да, это у него тоже мелькало.

– Я вот что думаю. Все это из-за того проклятого дьепского пляжа.

– С чего ты взяла?

– По-моему, в тот день с Эдом что-то произошло. Я не знаю что. Он не говорит. Но впадает в ярость, когда его спрашивают о Кресте Виктории. Почему он такой, Ларри? Ведь столько людей говорят о войне. А он молчит. Что с ним там произошло?

– Со всеми нами что-то произошло. Такое трудно объяснить. Поймут только те, кто там был. Казалось, наступил конец света.

– Эд так думал? Что наступил конец света?

– Все это было глупо и бессмысленно. Одна огромная ошибка. Мы все это поняли, но Эд как с цепи сорвался. Рассвирепел настолько, что ему стало все равно, жить или умереть. Он даже не пытался защищаться. Думал, что погибнет следующим, но его очередь так и не пришла. Говорит, ему повезло. И по-моему, считает, будто не заслуживает такого везения. В глубине души он уверен, что должен был погибнуть на том пляже.

Китти молчала. Ларри осторожно подбирал слова, стараясь защитить ее от того отчаянного крика, что вырвался тогда у Эда в часовне: я хочу умереть. Как можно сказать такое Китти? Что он не хочет жить ради нее?

– Спасибо, – ответила она наконец. – Теперь мне легче.

– Но он должен сам с тобой об этом поговорить.

– Некоторые вещи не обсуждают.

«Но мы-то с тобой обсуждаем, – так и рвалось из Ларри. – Мы с тобой обсуждаем все на свете. Нет ничего, что я бы от тебя утаил».

– Для меня на пляже все было иначе, – внезапно признался он. – Я струсил на том пляже.

– О Ларри. Там всем было страшно.

– Я прятался. Спасал свою шкуру.

– Любой поступил бы так же.

– Нет. Там хватало храбрых людей. А меня среди них не было.

– Проклятый пляж. – Она улыбнулась.

Точно гора свалилась с плеч Ларри. Тяжесть, которую он таскал четыре года. Он раскрыл Китти свой позорный секрет – и она не отвернулась. Оказывается, для нее это не имеет значения. Сердце заливала любовь и благодарность – но о них, в отличие от стыда, лучше молчать.

Но его тяготила еще одна недосказанность. Он так и не смог признаться Китти, что Нелл ждет ребенка.

Следующий день Ларри посвятил рисованию. Он устроился во дворе, поставив подрамник на изгородь. Памела некоторое время молча наблюдала, как он работает.

Пока он погружен в картину, его не терзают ни мечты, ни сожаления. И в этом главная радость: творчество позволяет сбежать от собственного робкого «я» в иное измерение. Там, в границах выбранного пейзажа, есть бесконечная сложность и непреодолимые преграды – зато его самого практически нет.

Подошла Китти, сказала, что ждет Джорджа с Луизой к обеду. Посмотрела на подрамник:

– Опять Каберн.

За обедом Луиза с любопытством расспрашивала о натурщице, что позирует обнаженной.

– Она уже этим не занимается, – ответил Ларри.

– Но вы по-прежнему встречаетесь? Может, пора уже устраиваться в жизни? Сколько тебе лет, Ларри?

– Двадцать восемь.

– Оставь парня в покое, Луиза, – вмешалась Китти.

– Ну, знаешь, есть пословица, – не унималась Луиза. – Ты не мужчина, если не посадил дерево, не вырастил сына и что-то еще, не помню.

Сама Луиза отчаянно пыталась забеременеть и ничуть этого не скрывала.

– Баба, пес и ореховый прут, – вставил Джордж, – станут тем лучше, чем больше их бьют.

– Что за ерунда? – фыркнула Луиза.

– Тоже старая английская пословица.

– Поразительно! Чего он только не припомнит!

Ночью, лежа в постели, в той самой комнате, где спал летом сорок второго, Ларри думал о ребенке, который скоро родится, который действительно может быть мальчиком, сыном. Пожалуй, Луиза права. Ему еще предстоит стать мужчиной.