Глава двадцать первая
Для помощника федерального прокурора Эдварда Макдоналда и других сотрудников бруклинской опергруппы по борьбе с организованной преступностью Генри Хилл стал настоящей находкой. Он не был генералом мафии и даже сержантом, зато отлично знал, как на улицах делаются дела и зарабатываются деньги. Ему было известно понемногу обо всём. Он мог бы написать справочник о повседневной жизни мафии. С того самого дня в далеком 1954 году, когда он впервые пришел в таксопарк на Евклид-авеню, Генри восхищался миром умников, к которому жаждал принадлежать. Мало осталось такого, о чём бы он в этом мире не знал, и ещё меньше того, о чём забыл.
Не прошло и суток после ареста Генри Хилла, как Макдоналд начал договариваться с прокурорами Нассау, чтобы они передали это рутинное дело о наркотиках федералам, которые с его помощью сплетут сеть для более крупной рыбы. Генри скоро должен был стать ценной добычей, игроком в большой игре, хотя поначалу он сам и не подозревал об этом.
Когда федералы впервые навестили его в тюрьме, Генри сразу начал прикидывать, как бы использовать их, чтобы выкрутиться. Остатки кокаина и оптимизма ещё не покинули его кровеносную систему. Он то заявлял, что готов говорить в обмен на свободу, то на следующий день отрекался от собственных предложений. Он подогревал интерес ФБР упоминаниями об угонах, убийствах и «Люфтганзе», но не сообщал ничего конкретного.
Генри продолжал бороться, хитрить и жульничать многие дни после ареста, но это были лишь последние судороги бандита, с которым уже покончено, рефлекторные подёргивания умника, который ещё не понял, что уже мёртв.
Карен. В ночь его ареста в нашу дверь позвонили два детектива. У них был ордер на обыск. Я не знала, что Генри и все остальные уже арестованы. Я вообще не знала, что происходит. Хотя их визит меня и удивил, я не встревожилась. Полагала, что мне нечего скрывать.
Я предложила им кофе. Как раз поставила на плиту кофейник. Некоторые жёны умников, вроде Микки Бёрк, начинали в таких случаях ругаться, отпускать едкие замечания и плевать на пол. Мне это всегда казалось глупым. Лучше быть вежливой и позвонить адвокату.
Первым делом детективы поинтересовались, кто есть дома, и попросили нас собраться в одной комнате, пока они будут проводить обыск. Что они ищут, нам не сказали. Дети были знакомы с процедурой, поэтому просто уселись смотреть телевизор.
Полицейские вели себя очень тактично. Попросили нас не беспокоиться и обещали закончить как можно скорее. Но проверили всё. Гардеробы. Ящики в столах. Кухню. Чемоданы. И даже карманы одежды, висевшей в шкафах.
Что происходит, я поняла, только когда пришли другие полицейские, проводившие обыск в квартире Робин. Позвонил наш адвокат, Ричи Оддо, и сообщил, что Генри арестован за торговлю наркотиками, обвинение ему предъявят утром.
Поначалу я не думала, что дело серьёзное. Они нашли следы наркотиков в квартире Робин, но не обнаружили ничего, связанного с Генри или нашим домом. Я полагала, что нам удастся выкрутиться. Особенно после того, как на следующее утро в суде Генри подал мне тайный знак. Он лишь слегка согнул ладонь, но я сразу поняла, где спрятаны наркотики. Всё-таки семнадцать лет супружества даром не проходят. Жест означал, что товар на полочке в нише светильника, который мы установили на карнизе у лестницы в спальню. Копы там тоже искали, но, чтобы добраться до этого места, нужно было точно знать, как действовать — вначале опустить руку вниз, а потом потянуться вверх. Сразу после суда я побежала домой, достала наркотики — там, наверное, было не меньше полкило героина — и смыла всё в унитаз. Теперь у них не было доказательств.
Генри мог освободиться под залог в сто пятьдесят тысяч, но сам пожелал остаться в тюрьме на пару недель, чтобы «почиститься». В последнее время он принял столько колёс и вынюхал столько кокса, что потерял ясность мысли. Я подумала, что это неплохая идея. А ещё я думала, что при отсутствии улик у нас есть шанс развалить дело.
Поэтому я не могла понять, отчего Генри выглядел таким встревоженным, когда я навещала его, а Джимми и Микки вели себя так странно. Все нервничали. Потом я пошла повидать адвоката Ричи Оддо. Там же меня поджидал, как оказалось, Ленни Варио. Оддо и Варио были родственниками. Ричи сказал, что не может встретиться с Генри уже пару дней. А ведь он адвокат. В чём дело? Генри скрывается от собственного адвоката? Ричи не понимал, что происходит. Я видела, что это пробуждает в нём подозрительность.
Ленни Варио сказал, что знает Генри всю жизнь. Что Генри надёжен. Выглядело так, будто Ленни успокаивает адвоката, но на самом деле он таким образом через меня посылал сигнал мужу. Генри скорее убьёт себя, чем сдаст кого-то, твердил Ленни.
Микки Бёрк названивала ежедневно. И каждый раз спрашивала, когда Генри вернётся домой. Было ясно, что она звонит по просьбе Джимми. Я отвечала, как Генри велел, — что он «на просушке» и пытается уменьшить залог.
В первую неделю заключения Генри мне вдруг позвонил Джимми и сообщил, что у него есть ткань для небольшой швейной фабрики, которую мы открыли в гараже. Сказал, что мне нужно забрать товар в его магазине на Либерти-авеню. Я ответила, что не могу, тороплюсь к Генри в суд. Джимми ответил, что это не проблема, ведь магазин по пути.
Когда я добралась туда, Джимми начал задавать мне вопросы. Улыбался и спрашивал, не нужно ли чего. Я напомнила, что спешу, а он сказал, что материал на складе — там, дальше по улице.
Джимми вышел вместе со мной из магазина и остался стоять, наблюдая, как я иду к тому складу. Я обратила внимание, что окна всех окрестных магазинчиков полностью закрашены. У меня появилось какое-то странное ощущение. Тем не менее я пошла дальше, а когда оглянулась, увидела, что Джимми стоит на том же месте и жестами показывает мне, куда зайти.
Я заглянула в эту дверь и увидела парня, который постоянно крутился рядом с Джимми. Однажды я видела, как он красил Джимми дом. Парень этот был очень жутким. Я всегда подозревала, что он выполняет для Джимми грязную работу. Он не смотрел на дверь, так что я его видела, а он меня нет. Возможно, он там был чем-то занят, какой-то работой. Кто знает? Просто, не знаю почему, мне вдруг показалась, что тут что-то не так.
Я не стала заходить внутрь, махнула Джимми и сказала, что спешу в суд, поэтому заберу ткань позже. Джимми продолжал настойчиво указывать мне на склад, но я не послушалась, прыгнула в машину и уехала. В общем, рядовое происшествие. Я торопилась, мне не понравилось, как выглядели склад и тот, кто ждал меня внутри. В общем, я забыла об этом случае и долгое время о нём не вспоминала.
На следующий день я пошла повидаться с Поли. Он был очень зол на Генри. Он хмурился. Мы встретились в баре «Джеффкенс» на Флэтлендс-авеню. Как обычно, вокруг него толпилась куча народу. Увидев меня, Поли тут же отошёл в сторону, чтобы потолковать наедине. Я рассказала ему об аресте Генри. А Поли ответил, что не станет помогать ему выбираться из неприятностей. Он сказал, что говорил с Генри насчёт наркотиков всего месяц назад, на свадьбе племянницы, и ещё тогда предупредил: если Генри возьмут за наркоту, пусть рассчитывает только на себя. Это означало, что Поли не станет использовать своё влияние на копов, судей, адвокатов и поручителей. Генри уже мог бы выйти на свободу под залог, Поли достаточно было лишь кивнуть поручителю. Но в этот раз из-за наркотиков Генри остался в тюрьме.
Поли посмотрел мне в глаза. Сказал, что вынужден отвернуться от Генри. Потом достал из кармана три тысячи долларов. Сунул деньги мне в руки, на секунду накрыв их своей ладонью. Деньги он даже не пересчитал. Когда Поли повернулся, чтобы уйти, я заметила слёзы у него на глазах.
Макдоналд. Арест Генри Хилла стал первым реальным прорывом в деле «Люфтганзы» больше чем за год. После осуждения Лу Вернера расследование застопорилось. Большинство участников и свидетелей ограбления были убиты или исчезли. Например, на следующую же ночь после вынесения приговора Лу Вернеру кто-то застрелил Джо Манри и Французика Макмахона. Месяцем позже в дымящейся куче мусора на бруклинской парковке неподалеку от Флэтлендс-авеню нашли труп Паоло Ликастри. Потом исчезли Луи Кафора и его молодая жена Джоанна. В последний раз их видели отъезжающими от дома родственников на том самом белом «кадиллаке», который Толстяк Луи подарил своей невесте.
Генри оставался одним из немногих выживших членов банды, и к тому же наконец-то попался на серьёзном преступлении, что давало нам возможность его разговорить. Иначе ему грозило от двадцати пяти лет до пожизненного за наркоторговлю в Нассау. Кроме того, в дело оказались вовлечены его жена и любовница, что могло причинить им очень крупные неприятности. И он об этом знал. Ещё он знал, что за нарушение условий досрочного освобождения его могут отправить досиживать четыре года по старому делу о вымогательстве, а там весьма велика вероятность, что его грохнут лучшие друзья.
Генри был уязвим. Ему грозил слишком большой срок, и было ясно, что Джимми рисковать не станет. Мы подозревали, что он просто выжидает, выбирая подходящий момент. От осведомителей поступала надёжная информация, что в этом параде убийств Генри — следующий на очереди. Пол Варио отвернулся от него, бросив на произвол судьбы.
Если вообще была возможность заставить Генри дать показания против его банды, для этого настал самый подходящий момент. Федеральные агенты начали обрабатывать его с первого же дня в тюрьме Нассау. Джимми Фокс, надзирающий офицер, не уставал напоминать, что на улицы ему возвращаться опасно. Стивен Карбоне и Том Суини, ответственные за дело «Люфтганзы» агенты ФБР, продемонстрировали ему фотографии трупов.
В общем, Генри и сам был не против заключить сделку. Уже на следующее утро после ареста он поинтересовался у надзирающего офицера, нельзя ли как-нибудь договориться. Он заявил, будто знает кое-что насчёт «Люфтганзы» и готов поделиться информацией, если ему не придётся выступать в суде и его роль останется тайной. Предложил стать нашим «человеком на улицах».
У нас были на него иные планы, поэтому мы продолжали давить, а он продолжал размахивать приманкой у нас перед носом. Мы прощупывали друг друга, словно это была игра, за исключением того, что мы знали, да и он сам знал, что отступать ему некуда. Давление на него росло с каждым новым визитом агентов. Если полицейские или федералы кого-то регулярно допрашивали, по тюрьме начинали ползти слухи. Предполагалось, что заключённый начал говорить. Иначе зачем агентам таскаться к нему каждый день?
Нужный результат был лишь делом времени. Поэтому мы продолжали ходить к нему, даже когда он орал во весь голос, так, чтобы слышали другие заключённые и охранники, что он не станет с нами говорить и что из-за нас его убьют. Впрочем, как только дверь камеры захлопывалась, его поведение сразу полностью менялось. Он пока что ничего нам не говорил, но и не кричал, время от времени подбрасывая лакомые кусочки информации о разных делах.
Когда мы добились судебного разрешения на передачу дела Генри нашей опергруппе, именно он попросил водить на допросы ещё и Бобби Джермена — чтобы не выглядело так, будто мы допрашиваем его одного. Учитывая, какой хитрый умник попал в наши сети, я полагал, что мы продвигаемся неплохо. Вот почему я был вне себя от ярости, когда узнал, что после трёх недель в тюрьме, где мы имели к нему полный доступ, Генри умудрился внести за себя залог, вышел на свободу и исчез.
Генри. Мой план был прост: заигрывать с ними, пока мозги не прочистятся, уменьшить залог и выйти на свободу. Я знал, что уязвим. Я знал, что невозможно быть неуязвимым, если мёртвый ты стоишь дороже, чем живой. Куда уж проще. Но я не мог в это до конца поверить, и я не знал, что предпринять. Иногда мне казалось, что нужно раздобыть денег и залечь на дно. Или прочистить мозги от наркоты и договориться с Поли. Мне казалось, что, если я буду вести себя осторожно, ни на секунду не забывая о вероятности убийства, у меня появится шанс выжить.
С другой стороны, я понимал, что поимка на торговле наркотиками связывает мне руки. Я оказался вне закона мафии. Никому из умников не дозволялось торговать наркотой. И не из-за морали, Поли чихать хотел на мораль. Дело было в другом. Поли не желал себе судьбы его друга, Кэрмина Трамунти, который получил пятнадцать лет просто за то, что кивнул в ресторане «Жирдяю» Джиджи Инглесу. Присяжные поверили, будто этот кивок означал согласие на сделку с наркотой. Вот так-то. Бум — и ты получаешь пятнашку в возрасте пятидесяти семи лет. Трамунти так и не вышел из тюрьмы. В том возрасте, когда пора наслаждаться жизнью, когда усилия наконец начинают приносить плоды, его упекли в тюрягу, где он и умер. Поли не хотел, чтобы подобное случилось и с ним. Он лучше убьёт тебя первым.
Итак, я знал, что арест по обвинению в наркоторговле делает меня уязвимым. Может, слишком уязвимым, чтобы выжить. Как говорится, ничего личного. Просто мне грозил слишком большой срок. Кроме того, парни из банды знали, что я нюхал кокс и глотал колёса. Джимми однажды сказал, будто мои мозги превратились в леденец. Не только я жрал наркоту. У Сепе и Стабиле ноздри были пошире моих. Но я попался и мог, по их мнению, пойти на сделку.
Тот факт, что я не шёл на сделки прежде, тот факт, что я был стойким, тот факт, что я отмотал два года в Нассау и четыре года в Льюисбурге, не выдав и мыши, не значил для них ничего. То, что было прежде, не считалось. Считалось лишь то, что ты делаешь сегодня и можешь сделать завтра. С точки зрения моих бывших друзей, с точки зрения Джимми, я стал опасен. Я стал для них угрозой. Мне не требовалось видеть фото трупов, чтобы это понять.
Фактически я знал, что Джимми заказал меня, ещё до того, как федералы дали мне послушать записи, на которых Сепе и Стабиле обсуждали, как лучше исполнить заказ. Я слышал их. Сепе не терпелось устроить всё поскорее. Он говорил, что я наркоман и стал для всех проблемой. Но Джимми был спокоен. Велел им не беспокоиться на мой счёт. Вот и всё, что я слышал.
Сидя в камере, я понимал, что мне конец. В прежние дни Джимми вырвал бы Сепе сердце за одну только подобную мысль. Вот почему я не спешил на свободу. Мне нужно было разобраться с проблемами. Каждый день, пока я сидел, Джимми и Микки звонили моей жене и спрашивали, когда я выйду, а она при любой возможности передавала мне эти разговоры.
В банде никто не предупреждает тебя об убийстве. Всё происходит иначе. Никаких споров и проклятий, как в кино про мафию. Убийцы приходят с улыбкой. Они приходят как друзья, как люди, которые заботились о тебе всю жизнь, в тот момент, когда ты слаб и больше всего нуждаешься в их помощи и поддержке.
Несмотря на всё это, я не был уверен. Ведь я вырос вместе с Джимми. Он воспитал меня. Поли и Тадди передали меня ему в руки. Он должен был присматривать за мной, и он делал это. Джимми научил меня перевозить контрабандой сигареты и угонять грузовики. Мы вместе с ним закапывали трупы. Мы провернули ограбления «Эйр Франс» и «Люфтганзы». Мы оба получили по десять лет за то, что прижали того парня во Флориде. Джимми приходил в роддом к Карен, мы вместе отмечали дни рождения и Новый год. И после всего этого он вознамерился убить меня.
За две недели до ареста я настолько обдолбался и впал в паранойю, что Карен погнала меня к психотерапевту. Это было какое-то безумие. Я не мог рассказать ему правды, но Карен настаивала. Я описал проблему в целом. Сказал, что хочу порвать с людьми, связанными с наркотиками. И боюсь, что меня убьют. Врач посоветовал мне обзавестись автоответчиком.
Чтобы выжить, мне требовалось рассказать всё, что я знал. Это было очевидно и от моего желания почти не зависело. В тюрьме я размышлял не о том, кого выдавать, а о том, как обеспечить себе возможность выйти достаточно надолго, чтобы собрать наркоту и деньги, которые зависли в разных сделках до ареста. В доме осталось на восемнадцать тысяч героина, который не отыскали копы. Ещё двадцать тысяч задолжал мне Пол Маццеи. Об этих бабках, видимо, следовало забыть. Ещё около сорока тысяч моих денег были розданы в кредит уличными ростовщиками. Я хотел взыскать хотя бы часть из них. Кое-что задолжали мне торговцы крадеными драгоценностями и ещё кое-что — дилеры, барыжившие нелегальным оружием. В общем и целом, сумма была достаточно приличная, чтобы рискнуть попасть под новый арест или под пулю от старых друзей. Требовалась очередная афера, трюк, такой же, как и все остальные.
Каждый день, когда федералы приходили ко мне с вопросами про «Люфтганзу» или очередное убийство, я проклинал их и кричал, чтобы они убирались. Однажды я вообще отказался выходить из камеры. На первом этаже меня ждали агенты ФБР, чтобы отконвоировать в офис Макдоналда. «Идите на хрен вместе с вашим Макдоналдом!» — орал я. Вопил, что им придётся тащить меня силой. В конце концов в камеру зашли четыре вертухая и сказали, что либо я пойду сейчас сам, либо меня понесут. Особо не переигрывая, я всё же производил достаточно шума, чтобы дать понять другим заключённым: я не сотрудничаю с копами.
Страшное было время. Некоторых парней из банды Джимми, вроде Джона Савино, каждый день отпускали на работы, и каждое утро они бегали докладывать, кто скурвился, а кто нет. Я был очень осторожен и никому пока ничего не выдал, но всё равно каждый вечер перед сном трясся от страха. Боялся, что Джимми как-то проведает о моих планах и убьёт меня прямо в камере.
Макдоналд любил повторять, что я в безопасности, пока остаюсь в тюрьме. Я смеялся ему в лицо. Я говорил, что, если Джимми захочет пришить меня, он войдёт в тюрьму через главный вход, одолжит пистолет у одного из охранников и пристрелит меня прямо в камере, после чего беспрепятственно уйдёт.
Я сразу понял, что Поли и Джимми знают обо всём, что творится в тюрьме, поэтому, если они услышат, что я каждый день хожу в офис к Макдоналду, они догадаются, что я заговорил или, как минимум, собираюсь заговорить. Поэтому я сказал Макдоналду, чтобы вместе со мной к нему обязательно водили Джермена. Это давало мне повод скандалить и орать на Ричи Оддо, что копы меня прессуют, а он ничего не делает, потому что дерьмовый адвокат. Чтобы меня успокоить, Оддо обычно начинал говорить, что вот, мол, погляди, Джермена тоже постоянно таскают на допросы. Я кричал в ответ, что мне плевать, что делают с Бобби, я желаю, чтобы меня оставили в покое.
Разумеется, все эти скандалы я устраивал лишь для того, чтобы о них доложили Джимми и Поли. После ухода Оддо я утихал и спокойно проводил остаток дня в офисе Макдоналда, попивая кофе и слушая, как они пытаются меня уболтать. Во время этих бесед я никогда не говорил, что помогу им, но никогда и не отрицал этого. Держал их в подвешенном состоянии, но знал, что они знают: в конце концов мне придётся сотрудничать. Всем было ясно, что деваться мне некуда. Но всё равно, сама мысль о том, чтобы довериться федералам, пугала меня не меньше, чем перспектива столкнуться с Джимми. И вовсе не потому, они были коррупционерами, которые тут же продадут меня бывшим друзьям. А потому, что они были тупицами. Постоянно лажали. Да взять хотя бы моё собственное дело о наркотиках — знаете, как я выяснил, что стукачом был сын Бобби Джермена? Копы просто позабыли вымарать его имя из некоторых судебных документов. Они постоянно косячили, и мне вовсе не хотелось, чтобы они точно так же протупили мою жизнь.
На восемнадцатый день заключения, 16 мая, я решил, что настало время сделать свой ход. В час ночи в субботу Карен и её мать явились в тюрьму с десятью тысячами долларов залога. Я знал, что федералы и мой надзирающий офицер в выходные работать не будут. Это давало мне пару дней, чтобы собрать деньги, а также выяснить, правы ли агенты насчёт Джимми и его планов убить меня. Я его страшно боялся, но всё равно до конца поверить в это не мог.
Я знал, что с момента моего ареста Джимми заставлял Микки звонить Карен по два раза в день. Они хотели знать, как я. Не нужно ли чего? Когда я возвращаюсь? В общем, довольно обычные вопросы для любого подобного случая, но на этот раз мне всё казалось подозрительным. Я чувствовал себя параноиком, но знал, что иногда выбора нет — ты или параноик, или труп.
Помню, выйдя из тюремных ворот, я стремглав бросился в машину. У меня было чувство, что меня могут подстрелить прямо на выходе. Я не чувствовал себя в безопасности, пока не оказался дома. Вот тут-то Карен и рассказала мне, что смыла наркоту в унитаз. Восемнадцать тысяч долларов утекли в канализацию. Как она могла? А разве не за этим я дал ей сигнал, спрашивала она. Я не давал сигнала смыть наркотик в унитаз, я просто хотел, чтобы она спрятала его получше на случай, если копы придут с собаками. Тут она принялась кричать и плакать. Я тоже начал кричать на неё. Так мы и орали друг на друга, пока не охрипли. Той ночью я лёг спать с пистолетом в руке.
Когда Микки позвонила утром в субботу, чтобы узнать, как дела, Карен ответила, что всё отлично — я дома. Микки чуть трубку не выронила. Она хотела знать, почему Карен её не предупредила. Они с Джимми могли бы помочь собрать залог. Вот именно поэтому я никому не говорил о своём плане. Именно поэтому с наличными приехали только Карен и её мать. Именно поэтому я заранее застелил постель в камере и приготовился к выходу. Я не хотел, чтобы охранники выкрикивали моё имя. Я не хотел видеть никого, кроме жены и тёщи, когда выйду из тюрьмы.
Микки сказала, что Джимми хочет встретиться со мной сразу же, как только я проснусь. Я велел Карен отвечать, что вокруг полно копов, а вечером мы идём на бар-мицву, так что я встречусь с Джимми не раньше утра воскресенья. Я хотел использовать субботу, чтобы собрать деньги и вообще разнюхать, нет ли опасности.
Воскресным утром мы встретились с Джимми в ресторане «Шервуд» на бульваре Рокавей. Это было популярное местечко, и нас там знали. Я пришел на пятнадцать минут раньше и увидел, что Джимми меня уже ждёт. Он занял кабинку в дальнем конце зала, чтобы видеть всех, кто будет входить в заведение, и все машины, заезжающие на парковку. Хотел проверить, нет ли за мной хвоста.
Он даже не притронулся к мускатной дыне и кофе. В прежние времена Джимми уже уплетал бы за обе щёки не только дыню, но и три-четыре яйца, сосиски, жареную картошку, печенье и тосты, залив всё это огромным количеством кетчупа. Джимми любил кетчуп. Он всюду его добавлял, даже к стейкам. Кроме того, в этот раз он всё время ёрзал. Явно нервничал. В последнее время он начал носить очки и теперь постоянно то снимал, то надевал их.
Я чувствовал себя опустошённым. Не помогло ничто — ни душ, ни свежевыглаженная Карен рубашка, ни парфюм. Ничто не могло заглушить вонь тюрьмы и страха. Увидев меня, Джимми встал. Он улыбался. Он раскинул руки и обнял меня. Мои судебные документы были уже разложены на столе. Джимми взял их у адвокатов. Сев с ним за стол, я ощутил себя почти что как в старые добрые времена.
Внешне, разумеется, всё выглядело отлично. Типа мы обсуждаем с Джимми моё дело по наркотикам, как прежде обсуждали десятки других моих дел. Но на самом деле на этот раз мы обсуждали меня. Я знал, что запалился. Что стал опасен. Я знал, что могу сдать Джимми и заключить сделку с правительством. Я мог сдать «Люфтганзу» и мог сдать Поли. Я мог отправить Джимми и Поли за решётку до конца их дней. А ещё я знал, что Джимми это знает.
Ничего из этого не произносилось вслух, конечно. Фактически мы вообще почти не говорили. Даже если бы федералы умудрились сунуть нам под стол жучка, то, прослушав запись, они вряд ли поняли бы, о чём мы беседовали. Всё решали полунамёки. Жесты. Мы говорили про того парня и этого парня, про парня отсюда и парня оттуда, про волосатого парня и парня из центра. В конце беседы я понимал, о чём шла речь, и Джимми понимал, но больше никто.
Джимми изучил бумаги и пришёл к выводу, что меня сдал стукач. Я-то знал, что это сын Бобби Джермена, но решил не афишировать этот факт. Я сказал, что наркоту не нашли ни у меня, ни в моём доме. Я твердил, какое хлипкое у них дело, но видел, что Джимми всё равно нервничает.
Он хотел знать всё о моих людях. Известно ли про него Робин, Джуди и другим арестованным? Я сказал, что они не в курсе, но видел, что он мне не верит. Он спросил, удалось ли мне уже поговорить с Поли. Я сказал, что нет.
Джимми пытался выглядеть уверенно. Сказал, что у него есть пара идей насчёт моего дела. Но я-то видел, что он задумал. Он делал вид, что хочет помочь мне, чтобы я оставался рядом. А он тем временем спокойно выберет подходящее время, чтобы грохнуть меня. Он просто выжидал удобный момент, чтобы не разозлить Поли моим убийством и не подставить под топор свою собственную шею.
Пока Джимми не понял, что я разгадал его план, у меня был шанс выиграть время на свободе и собрать кое-какие деньги. В общем, я притворялся перед Джимми, будто не знаю, что он, вероятно, хочет сделать, а он притворялся, что всего лишь заботится о моих интересах.
Ещё он хотел послать меня во Флориду через несколько дней. Там якобы надо было уладить кое-какие денежные дела. Скоро мы встретимся и обсудим это. Он предложил пересечься в среду в баре Чарли Япошки на бульваре Квинс в Саннисайде.
Я прежде об этом месте не слышал. Мы с Джимми вместе вели дела двадцать пять лет. Встречались, наверное, в тысяче разных баров в Квинсе и оттянули лет шесть в тюряге, и вдруг он предлагает прийти в заведение, о котором я знать не знаю.
Я кивнул, мол, ага, конечно, но для себя решил, что ни за что на свете не пойду в тот бар. После завтрака с Джимми я сразу поехал взглянуть на предложенное местечко. Не стал дожидаться среды.
Это оказалось как раз такое заведение, какие Джимми в прошлом всегда предпочитал использовать для убийств. Оно контролировалось людьми из его банды. У бара был чёрный ход, выводивший прямо на автостоянку, куда удобно выносить завёрнутый в ковёр «мешок для тела», не попадаясь на глаза посторонним. Забудь об этом, Джимми. Ты, должно быть, спятил, если думал, что в среду я туда приду.
Вместо этого я приехал к принадлежавшей Джимми швейной фабрике на Либерти-авеню в понедельник. Всё утро ушло на сбор денег. А после обеда Карен подвезла меня в тот район. Я уселся в баре через улицу и послал Карен передать Джимми просьбу о встрече.
Он тут же пришёл вместе с Карен. Я видел, что он удивлён и нервничает, не зная, что я задумал. Потом Джимми сказал, что узнал адрес сына Бобби Джермена во Флориде, и предложил мне вместе с Энтони Стабиле поехать туда и пришить стукача. Это было безумие, но я не стал спорить. Джимми никогда прежде не просил меня делать такое. Тем более никогда не говорил о подобных делах в присутствии Карен. Никогда.
Я не возражал, но напомнил, что мальчишка — сын Джермена. Мы что, собираемся грохнуть его отпрыска? Джимми покачал головой и ответил, что это решено. Якобы один из адвокатов встречался с Джерменом в тюрьме и сообщил, что его сын информатор, а Джермен сказал адвокату: «Убить крысу». Вот до чего мы дошли. Заказывали собственных детей.
Пока мы говорили, Джимми размахивал клочком бумаги с новым именем и адресом мальчишки. Он настаивал, чтобы я вместе со Стабиле поехал во Флориду и грохнул его. Но федералы упоминали, что как раз Стабиле и Сепе были теми, кто убеждал Джимми избавиться от меня. Если я поеду во Флориду со Стабиле, точно не вернусь назад.
Я отвёз Карен домой и снова отправился собирать долги. Я дал ей пистолет, с которым спал с тех пор, как вышел из тюрьмы под залог. У меня был небольшой арендованный автомобиль, который нельзя было проследить, и даже второй такой для жены, чтобы не ездить на машинах, известных копам. Офис окружного прокурора Нассау конфисковал мой «вольво».
План был прост — оставаться на свободе как можно дольше и собрать как можно больше денег. Я был в безопасности, пока Джимми верил, что я поеду во Флориду. Но план не сработал. Когда я вечером подъехал к дому, меня окружили восемь агентов. Федералы узнали, что я на свободе. Макдоналд решил не рисковать. Меня арестовали как важного свидетеля по делу «Люфтганзы». Выбора не оставалось — мне предстояло или пойти на сделку, или пойти ко дну.
