В одной из песен древнего поэта Цзин Гоу есть такие слова: «И над могилой Се Чжао, конечно, благоухают цветы персика…»

Вы меня спросите: «А кто она, эта красавица Се Чжао?». Я отвечу. Вот уже тысячу лет, а то и больше, шелестит листва деревьев, склонившихся над ее усыпальницей. И отзвук ее имени неизменно звучит в их шепоте, слышится в порывах ветра, колышущих ветви, мнится в игре теней и света, ощутим во вкусе диких цветов – сладких, как аромат женщины. Но хотя деревья и шепчут ее имя, кто, кроме них, знает его? Кто поймет, о ком они толкуют? Ведь только они и помнят о годах Се Чжао. Конечно, кое-что о ней, любезный читатель, ты можешь услышать из уст уличных сказителей, что за несколько медяков поведают тебе легенды прошлого. Кое-что ты сможешь почерпнуть и из книги под названием Цзянкоудзинь, что в переводе с китайского означает «Чудесные истории из времен давних и недавних». История о Се Чжао, безусловно, одна из лучших в этой книге.

Итак, пять столетий назад, во времена правления императора Хун У из династии Мин, в городе Гуанчжоу жил один человек по имени Тянь Пелоу. Был он известен своей ученостью и праведной жизнью. У него был сын. Его звали Мин Ю. Это был весьма образованный юноша, очень воспитанный и с прекрасными манерами.

И вот, когда ему сравнялось восемнадцать, отца назначили инспектором общественных учреждений в городе Цзинду. Разумеется, Тянь Пелоу должен был туда переехать, и сын последовал за ним.

Неподалеку от этого города жил человек по имени Чжан. Он был богат и занимал высокий государственный пост. Так случилось, что в то время он подыскивал достойного учителя для своих детей. Прослышав о том, что в город прибыл новый инспектор общественных учреждений, господин Чжан навестил его в надежде на добрый совет по этому поводу, и встретил там юного Мин Ю. Пообщавшись с юношей, он немедленно предложил ему стать наставником своих отпрысков.

Поскольку дом господина Чжана находился в нескольких милях от города, было решено, что Мин Ю станет жить у него. Юноше собрали все необходимое, родители благословили его и напутствовали словами из Лао-цзы:

– «Любовь наполняет мир красивыми лицами, но небеса решают по-своему. Если тебе случится увидеть женщину, идущую с востока, обрати свой взор на запад; если увидишь девушку, что приближается с запада, направь свои глаза на восток».

Если Мин Ю не последовал данному совету через некоторое время, то только потому, что был молод и неискушен.

Итак, он расстался с родителями и перебрался в дом господина Чжана, где провел осень и зиму.

Сын скучал по родителям. Но вот наступил второй месяц весны, когда в Китае празднуют Хуачжао – праздник Ста цветов, – и тоска стала совершенно невыносимой. Мин Ю открыл свое сердце господину Чжану и попросил отпустить его навестить отца и мать. Чжан не только разрешил поехать, но и вручил небольшой подарок – дал две унции серебра, чтобы юноша мог купить гостинцы: такова традиция – на праздник Хуачжао принято одаривать родных и близких.

День, когда Мин Ю пустился в путь, был погожим, а воздух, пропитанный ароматами цветов, неподвижным; только пчелы гудели и сновали по своим делам. Юноша бодро шел по тропинке, которая показалась ему совсем нехоженой – настолько высокой и густой травой она поросла. По сторонам высились огромные деревья. Их могучие замшелые ветви смыкались над ним, укрывая густой тенью. Где-то в листве щебетали птицы, повсюду был разлит благородный запах, словно поблизости был храм, где курились благовония. Радостная беспечность весеннего дня передалась юноше, и ему совсем не хотелось спешить: он сел на обочину, прямо среди цветов, запрокинул голову к бездонному синему небу, впитывая солнечный свет и наслаждаясь благодатной тишиной.

Но едва он отдался на волю стихий, как некий посторонний звук заставил его повернуть голову: в затененных зарослях, где цвел дикий персик, он заметил девушку, несказанно прекрасную. Хотя он видел ее только мгновение – она сразу скрылась из виду, – Мин Ю поразила небесная красота ее лица, безупречная чистота кожи и свет ее глаз, что сияли из-под совершенных бровей, подобных крыльям бабочки-шелкопряда. Но Мин Ю поспешно отвел взгляд, быстро поднялся и продолжил свой путь.

Поскольку юноша был совершенно ошарашен внезапным видением прекрасной незнакомки, то не заметил, как серебро, что держал в рукаве, упало на траву, когда он поспешно ретировался.

Но несколько минут спустя, когда молодой человек уже довольно далеко отошел от места внезапной встречи, он вдруг услышал за спиной звук торопливых шагов, а затем и женский голос, окликнувший его по имени. Весьма удивленный, он обернулся и увидел девушку-служанку, которая сказала:

– Господин! Моя хозяйка наказала мне догнать вас и вернуть серебро, что вы обронили по дороге.

Мин Ю вежливо поблагодарил девушку и попросил передать глубокую благодарность госпоже, а затем продолжил свой путь в душистой тишине, по тенистой заросшей тропинке, грезя о прекрасном видения и ощущая, как от этих мыслей сильнее бьется его сердце.

Буквально на следующий день той же дорогой юноша возвращался обратно. Дойдя до места, где видел прекрасную незнакомку, он остановился и принялся озираться кругом. Взгляд его скользил по зарослям, и вдруг, к своему удивлению, в прогалине ветвей он разглядел дом – это было небольшое, можно сказать, простое, но очень опрятное и весьма элегантное строение. Его венчала крытая голубой черепицей причудливо изогнутая крыша. Она возвышалась над деревьями и, казалось, сливалась с лазоревым небом, а золотые и зеленые резные украшения террасы будто насмешливо вторили игре листвы и цветов в солнечном свете. Вход на террасу охраняли две большие фарфоровые черепахи. А на террасе… стояла сама хозяйка – воплощение его грез – и рядом давешняя девушка-служанка, та самая, которая должна была передать слова благодарности своей госпоже. Мин Ю понял, что и они не только увидели его, но, судя по всему, теперь смеются и говорят о нем. Хотя он был весьма смущен этим обстоятельством, тем не менее нашел силы поприветствовать красавицу. К его удивлению, служанка дала ему знак приблизиться; со смешанным чувством удивления и робкой радости юноша одолел заросли, открыл увитую плющом калитку и оказался на тенистой аллее, ведущей к террасе. Когда он подошел, красавицы там уже не было, но горничная встречала его, стоя на широких ступенях. Она сказала:

– Господин! Моя хозяйка догадывается, что вы хотите поблагодарить ее за ту пустячную услугу, что обусловила нашу недавнюю встречу, и приглашает вас войти в дом. Она уже слышала о вас и теперь хочет поприветствовать вас лично.

Несмело Мин Ю вошел внутрь. Звук шагов поглощали циновки, которые устилали полы, они были мягкими, как лесной мох. Он оказался в большой комнате. Та, видимо, служила приемной. В ней царила прохлада, а воздух казался напоенным ароматами только что собранных цветов. Все кругом было пронизано тишиной. Окна прикрывали бамбуковые занавеси. Сквозь них пробивались косые лучи света, которые то и дело пересекали беззвучно-стремительные тени птиц. Каким-то чудесным образом в дом проникали огромные ярко окрашенные бабочки: они грациозно порхали от одной вазы к другой и загадочным путем исчезали. Так же бесшумно – из боковой двери – вошла в комнату и молодая госпожа. Она любезно приветствовала гостя. В ответ Мин Ю прижал руки к груди и низко поклонился. Она оказалась выше, чем он представлял себе. Удивительно стройная и гибкая, она немедленно напомнила ему прекрасную черную лилию. Ее дивные длинные волосы были украшены цветами, а одежда из бледно-палевого шелка причудливо переливалась, меняя цвет при каждом движении.

– Если я не ошибаюсь, – произнесла хозяйка после того, как они обменялись подобающими случаю формальными приветствиями и присели друг против друга, – мой дорогой гость не кто иной, как уважаемый Тянь Чу, известный под именем Мин Ю, учитель детей моего родича, высокородного господина Чжана. Поскольку благородный Чжан – мой близкий родственник, не вижу оснований не принять наставника его отпрысков так, как полагается.

– Госпожа, – отвечал изрядно удивленный ее словами Мин Ю, – могу ли я поинтересоваться вашим именем, а также узнать, в каком родстве вы состоите с моим досточтимым патроном?

Прекрасная дама отвечала:

– По рождению я принадлежу к старинному роду Пин из города Цзинду. Я – дочь достославного Се Моу-хао. Соответственно, меня и зовут Се. Я была замужем за молодым человеком из семейства Чжан. Через этот брак я породнилась с вашим замечательным хозяином. Увы, муж мой умер вскоре после нашей свадьбы. Чтобы скрасить свой вдовий век, я выбрала это уединенное место – здесь я живу.

Звук ее мелодичного голоса был подобен журчанию ручейка весенней порой – ничего прекрасней Мин Ю не доводилось слышать прежде. Но госпожа Се была вдовой, а обычай предписывает, чтобы не компрометировать женщину, не задерживаться в ее доме надолго, если нет к тому серьезного формального повода. Поэтому, выпив обязательную в таких случаях чашку (удивительно ароматного) чая, Мин Ю поспешил подняться, чтобы откланяться. Но прекрасная Се не разрешила ему уйти так скоро.

– О нет, друг мой, – сказала она, – побудьте еще в моем доме, прошу вас. Если мой родственник узнает, что вы заглянули ко мне, а я уделила дорогому гостю столь мало внимания, возможно, он очень рассердится. Останьтесь хотя бы на ужин.

И Мин Ю остался. Душа его трепетала от счастья: прекрасней создания он никогда не встречал и полагал, что красивее Се никого не может быть на свете. В тот момент он любил ее, возможно, даже больше, чем собственных отца и мать. Пока они разговаривали, длинные вечерние тени превратились в густой фиолетовый сумрак, погас лимонный свет заката, на ночном небе высветились созвездия, что бесстрастным холодным взором с небес севера следят за тщетой живых и делами мертвых. Между тем в доме Се засветили фонари, накрыли стол для вечерней трапезы, и Мин Ю занял за ним место. Но еда мало занимала его, поскольку он не мог думать ни о чем ином, кроме чудесного лика той, которая сидела перед ним. Заметив, что гость почти ничего не ест, Се принудила его выпить вина, и они испили несколько чаш вместе. Вино было подано красное и густое, настолько холодное, что сосуды, в которые его наливали, немедленно покрывались испариной. Но согревало оно отменно, и юноше казалось, что огонь растекается по его жилам. Мин Ю пьянел, и казалось, что все кругом волшебным образом преображается: предметы обстановки вдруг начинают излучать свет, раздвигаются стены, потолок становится выше, лампы сияют, как звезды, а голос госпожи Се окутывает, вливаясь в уши как чарующая мелодия ночи. Сердце его таяло, развязался язык, и слова, что теперь срывались с губ, он, конечно, никогда не осмеливался произнести прежде. А прекрасная госпожа Се вовсе не была расположена как-то одергивать его. И хотя на губах не было улыбки, ее большие ясные глаза светились удовольствием от его речей, а страстные взоры не оставались без нежного ответа.

– Я наслышана о ваших редкостных талантах и достоинствах, – сказала Се. – Хотя я и не получила музыкального образования, но немного пою; поскольку мне выпала удача встретить настоящего профессионала, отброшу скромность и обращусь к вам с просьбой: не будете ли столь снисходительны и не споете ли со мной несколько песенок? Буду совершенно счастлива, если вы пойдете мне навстречу и дадите оценку моим музыкальным способностям.

– Почту за великую честь, – отвечал Мин Ю. – Я с огромным удовольствием сделаю это. Даже не знаю, как отблагодарить вас за то бесконечное доверие, что вы мне оказываете. Неужели я его заслуживаю?

Госпожа Се ударила в маленький серебряный гонг, на ее зов явилась служанка, принесла ноты и удалилась. Мин Ю взял свитки, развернул и принялся изучать. Уже самый вид их привел его в восторг. Бумага, на которой были начертаны иероглифы, была изысканно тонкой, бледно-желтого оттенка, а сами иероглифы выписаны в старинной манере – причудливой, воздушной, похожей на вязь паутины. Мин Ю даже подумал, как это похоже на кисть самого Хэйсун Чжэчу – божественного гения каллиграфии! Да кто иной мог начертать такие нити – разве что лапки священного насекомого? И настоящее благоговение вызвали подписи под манускриптами: там значились имена великих Юань Цзиня, Гао Бяня и Чжу Му – легендарных поэтов и музыкантов далекой эпохи Тан! Мин Ю даже не пытался сдержать возглас восторга, слетевший с его уст, – настолько драгоценным и уникальным было то, что он видел. С трудом верилось, что в руках его такие сокровища:

– О госпожа! – вскричал он. – Этим манускриптам нет цены; место им – в сокровищнице императоров! Это же подлинные автографы великих мастеров, чьи голоса звучали за пять столетий до нашего рождения! Как прекрасно они сохранились! Это те самые знаменитые чернила, о которых писано: «Столетия ми́нут, я сохранюсь, словно камень, и знаки, что начертаны мной, будут сиять, словно лак!» А как божественно вот это сочинение – песня Гао Бяня, короля поэтов и мудрейшего из правителей… Ведь пятьсот лет назад он управлял провинцией Сычуань!

– Ах, Гао Бянь! Милый Гао Бянь! – прошептала госпожа Се, и глаза ее на миг затуманились. Но это длилось лишь мгновение, и она продолжала: – Гао Бянь и мой любимый поэт. Дорогой Мин Ю, давайте споем его песню вместе – эти чудные древние стихи, эту мелодию из славных и великих лет, когда люди были благороднее и мудрее, чем ныне.

И голоса их выплеснулись в благоуханную ночь, как голоса удивительных птиц, сливаясь в чудесную мелодию. Мин Ю был совершенно околдован голосом своей очаровательной партнерши, их голоса соединились в невыразимом экстазе, казалось, душа его воспарила в горние выси, и по щекам текли слезы восторга.

Уж минул девятый вечерний час, когда наступает пора отходить ко сну, а они все продолжали беседу, пили холодное густое красное вино, пели песни далекой эпохи Тан, и так продолжалось до глубокой ночи. Не раз Мин Ю думал о том, что пора ему уйти, но каждый раз его останавливала прекрасная Се: своим удивительно мелодичным голосом она то начинала рассказывать историю о великих поэтах прошлого, то повествовала о женщинах, которых они любили, то пела ему песню – такую прекрасную, что он не мог думать ни о чем ином и не мог подняться. Но вот наконец случилась пауза – Се подлила вина в чашу, и Мин Ю не смог больше сдерживать себя: он наклонился к ней, нежно обнял и поцеловал в губы. Они были слаще и пьянее вина. И теперь поцелуи их уже не прерывались – ночь длилась, но времени они не замечали.

Птицы уже давно проснулись, раскрылись навстречу заре цветы, когда Мин Ю наконец-то нашел силы расстаться со своей прекрасной возлюбленной. Се проводила его до террасы, нежно поцеловала и сказала:

– Милый мальчик, приходи ко мне, как только сможешь – как только сердце твое шепнет тебе. Знаю, ты не из тех, кто умеет хранить секреты, для этого ты слишком чист и искренен. К тому же ты молод, а молодость очень часто беспечна. Потому умоляю тебя – никогда не забывай: только звезды и могут быть свидетелями нашей любви. Никому не говори о ней, любимый!.. А еще хочу подарить тебе маленький подарок – на память об этой счастливой ночи…

С этими словами она протянула искусно вырезанную из камня, единственную в своем роде вещицу: то было пресс-папье в форме спящего льва, изготовленное из переливающегося всеми цветами радуги драгоценного нефрита. Юноша с нежностью поцеловал подарок, а затем и прекрасную руку, что держала его.

– Пусть меня покарают духи, – поклялся он, – если у тебя когда-нибудь появится повод упрекнуть меня, любимая!

Так, обменявшись взаимными клятвами, они и расстались.

Тем же утром, вернувшись в дом господина Чжана, Мин Ю впервые в жизни солгал. Он сказал, что мать попросила его отныне ночевать дома, тем более что и погода теперь этому благоприятствует, а поскольку путь его далек, это будет для него полезно и укрепит здоровье – свежий воздух пойдет на пользу. Господин Чжан, разумеется, поверил молодому человеку и был не против. Теперь Мин Ю мог все ночи проводить в доме прекрасной Се. Каждая ночь дарила ему удовольствия не меньше, чем та, что стала первой в их любви: они пели дуэтом и поодиночке, играли в шахматы – удивительную игру, изобретенную мудрым У Ваном и подобную сражению двух армий; вместе сочиняли стихи и сложили восемьдесят стихотворений, в которых воспевали красоту цветов, деревьев, облаков, ручейков, птиц и пчел. Хотя Мин Ю был искусен в версификации, но написанное госпожой Се намного превосходило то, что удавалось ему. Интересно, что в шахматах неизменно побеждал Мин Ю, а в стихах – причем темы они избирали очень сложные – всегда она. А песни пели в основном древние – те, что в эпоху Тан на пять столетий прежде сочинили Юань Цзинь, Чжу Му и, разумеется, великолепный поэт и правитель Сычуани божественный Гао Бянь!

Так, исполненное возвышенной любви, миновало лето, а за ним пришла осень с золотистыми призрачными туманами и листвой, окрашенной в багрянец.

Но однажды…

Господин Чжан случайно повстречал отца юноши и спросил его:

– Зачем ваш сын продолжает свои ежедневные путешествия в город? Ведь уже приближается зима. Путь далек, и каждое утро, возвращаясь, он выглядит совершенно опустошенным от усталости. Неужели вы не дозволите ему оставаться в моем доме и тогда, когда ляжет снег?

Отец Мин Ю очень удивился и отвечал так:

– Господин, мой сын не бывает в городе. За все лето он ни разу не навестил нас. Боюсь, он мог связаться с дурной компанией, набраться там скверных привычек. Если он каждую ночь пропадает неизвестно где, то, может быть, он предается пороку игры или пьянству или знается с плохими женщинами!..

На это господин Чжан отвечал:

– Ну что вы! Как вы можете думать о нем так плохо? В парне нет и следов порока. К тому же в округе – я точно знаю – нет ни таверн, ни притонов со скверными женщинами. Скорее всего, он свел знакомство с каким-нибудь приличным молодым человеком одного с ним возраста и проводит время в его обществе, а мне сказал неправду, опасаясь, что я могу запретить ему покидать дом по такому поводу… Поэтому, прошу вас, – продолжал он, – не надо ему ничего говорить. По крайней мере, до тех пор, пока секрет его не станет мне известен. Нынче же вечером пошлю слугу, чтобы тот проследил, куда он ходит.

Отец Мин Ю поддержал это предложение и обещал навестить Чжана на следующее утро.

Вечером, когда юноша, по обыкновению, вышел из дому, за ним следом, держась на расстоянии – так, чтобы его не заметили, – отправился и слуга-соглядатай.

Но тот, за кем шла слежка, внезапно исчез из поля зрения на самом темном участке дороге. Шпион долго пытался понять, куда делся Мин Ю, отыскать его следы, но тщетно. В большом недоумении и растерянности он вернулся обратно и рассказал о том, что произошло. Тогда господин Чжан не мешкая отправил посыльного к родителю юноши.

Тем временем Мин Ю входил в комнату своей возлюбленной. Здесь его встретили слезами. Они удивили и глубоко ранили сердце юноши. В ответ красавица, рыдая, обвила его шею руками и сказала:

– Любовь моя! Вот-вот нам придется расстаться навеки! Не спрашивай почему. Я все равно не могу сказать тебе этого. С самой первой встречи я знала, что это должно было случиться; но все равно для меня это такое горе – столь жестокое и внезапное, что не могу сдержать слез. Любимый! Сегодня наша последняя ночь, и больше мы никогда не увидимся… Я знаю, что ты не забудешь меня, пока будешь жив. А еще я знаю, что ты станешь великим ученым, тебя будут окружать почет и уважение, ты станешь богатым. И еще… ты встретишь красивую женщину, и она будет любить тебя, сможет утешить и залечить боль утраты… А теперь давай больше не будем предаваться грусти – хочу, чтобы последняя ночь принесла тебе только радость, чтобы ты запомнил мой смех, а не мой плач!

Она смахнула со щек слезы, принесла вина и ноты, а еще сладкозвучный гуцинь о семи шелковых струнах и всю ночь даже на миг не дозволяла возлюбленному заикаться о грядущей разлуке. Она пела для него старинные песни о спокойных водах летних озер, в которых отражаются голубые небеса, о том, как на сердце нисходит покой, когда рассеются облака печали и горестей. И вскоре под звуки мелодий и сладость вина они забыли о скорой разлуке. Эти последние их часы показались Мин Ю еще прекраснее того блаженства, что он испытал в их первую ночь.

Но пришел рассвет, и золотая заря возвратила печаль, и они заплакали. Красавица Се проводила своего возлюбленного до ступеней террасы и, целуя, вложила ему в руку прощальный дар – искусно вырезанный агатовый ларец, достойный рабочего стола великого поэта. Так они расстались навсегда, проливая безутешные слезы.

Конечно, юноша не мог поверить, что эта разлука навсегда.

«Это невозможно! – думал он. – Завтра я приду к ней снова – ведь я не могу теперь жить без нее, а она не сможет не принять меня».

Такие думы одолевали Мин Ю, когда он вернулся в дом господина Чжана. На крыльце, ожидая его, стояли отец и хозяин. Сын не успел вымолвить и слова, а отец уже сурово спросил его:

– Скажи мне, где ты пропадаешь ночами?

Догадавшись, что ложь его раскрыта, Мин Ю не решился ничего сказать в свое оправдание: сконфуженный и молчаливый, он стоял, виновато понурив голову. Тогда отец рассердился и ударил его бамбуковой палкой, а затем приказал:

– Говори!

Что оставалось делать? Юноша испугался гнева отца. К тому же помнил, что гласит закон: «Сын, отказывающийся повиноваться отцу, подлежит наказанию ста ударами бамбуковой палкой». Поминутно запинаясь, Мин Ю поведал историю своей любви.

Было заметно, как по ходу повествования менялся в лице господин Чжан. Наконец он воскликнул:

– Послушай! У меня нет родственников из рода Пин. Я никогда не слышал о женщине, которую ты описал. Тем более ничего не знаю о доме, про который ты говоришь. В то же время я уверен, что ты не способен лгать своему отцу. Не стал ли ты жертвой какого-то обмана? Во всяком случае, во всей этой истории есть нечто очень странное и совершенно непонятное…

Тогда, чтобы убедить их, юноша показал подарки госпожи Се – нефритового льва и ларец из резного агата, а затем и одно из ее стихотворений – собственноручно написанное женщиной. Теперь изумление Чжана передалось и отцу Мин Ю. Они с удивлением разглядывали предметы и сошлись во мнении, что вещи эти сделаны очень искусно и едва ли кто-то из мастеров современности способен сотворить такое – только в древние времена могли создаваться такие произведения. Они выглядели как новые, но словно многие столетия были укрыты где-то, а теперь явлены их очам. Да и стихотворение, заключили они, хотя и является несравненным образцом поэзии, написано не в современной стилистике, а в традиции давней эпохи Тан.

– Друг мой! – вскричал тогда господин Чжан, обращаясь к отцу юноши. – Мы должны немедленно отправиться туда, где, как утверждает мальчик, он обрел эти удивительные предметы. Трудно быть объективным, полагаясь на чужие слова. Ничто так не проясняет разум, как личный опыт. Не сомневаюсь, что ваш сын говорит правду. Но история эта уж слишком смущает мой разум.

И все втроем они отправились к дому госпожи Се.

Но когда они достигли того самого наиболее тенистого участка дороги, где воздух был пропитан сладкими ароматами, мхи зеленели особенно ярко, а плоды дикого персика рдели в изобилии, Мин Ю, вглядевшись пристально в густые заросли, вдруг вскрикнул в испуге. Там, где ажурно изогнутая крыша врезалась в небеса, теперь голубела только чистая синь, а где золотился и зеленел фасад дома, лишь шелестела, причудливо переливаясь в осеннем свете, листва; там, где была широкая терраса, с трудом можно было разглядеть только какие-то руины. Подойдя ближе, они увидели, что это остатки надгробия, но такого древнего и так сильно поросшего мхом, что прочитать имя погребенного было совершенно невозможно. Дом Се исчез!

Внезапно господин Чжан хлопнул себя ладонью по лбу и, оборотившись к спутникам, прочитал строки из хорошо всем известного стихотворения старинного поэта Цзин Гоу: «И над могилой Се Чжао, конечно, благоухают цветы персика…»

Обращаясь к отцу юноши, он продолжал:

– Друг мой, а ведь похоже на то, что красавица, околдовавшая вашего сына, и есть та самая, чье надгробие – точнее, то, что от него осталось, – мы здесь видим. Разве она не говорила, что породнилась с семейством Чжан? Но у нас нет родственников по фамилии Пин, зато, как вы помните, в городе есть широкая аллея с таким названием: Пин Хан. Существует какая-то мрачная тайна во всем, что она говорила. Она называла свое имя – Се Моу-хао. Но человека с таким именем быть не могло. Нет и улицы, которая бы так называлась. Но если соединить вместе иероглифы моу и сяо, то мы получим иероглиф цзяо! Слушайте! Ведь аллея Пин Хан находится на улице Цзяо. И на этой улице в эпоху Тан жили великие куртизанки! Разве она не пела песню о красавицах с улицы Цзяо? А на драгоценном ларце и на свитке, что она подарила вашему сыну, разве нет надписи: «Этот предмет высокого искусства принадлежит Гао из города Бохай»? Города этого давно нет, но память о славном Гао Бяне живет. Он был великим поэтом и управлял провинцией Сычуань. И когда он поселился в Чу, разве его возлюбленной не была красавица Се Чжао – не только самая известная из куртизанок с улицы Цзяо, но и самая прекрасная из женщин той эпохи? Это он и подарил ей автограф своего стихотворения. Да и драгоценные предметы, которыми теперь владеет ваш сын, прежде принадлежали ему. Се Чжао, видимо, умерла какой-то особой смертью. Во всяком случае, не такой, как обычно умирают люди. Прах ее должен был исчезнуть со временем, рассеявшись без следа, но что-то случилось, и потому тень ее неприкаянно бродит в этом пустынном месте.

Чжан замолчал. Всех троих охватило смутное чувство – словно нечто потустороннее вмешалось в их жизнь. И вторила этому ощущению природа: лесная зелень вдали сливалась в призрачную дымку и тонула в неземной красоте лесов. Легкий порыв ветра налетел, пошевелив листву, и принес с собой едва уловимый тонкий аромат, подобный тому, как пахнут шелка, сброшенные женщиной, или источают цветы, увядающие в вазе… А деревья отозвались угасающим шепотом и послышалось имя: Се Чжао…

Отец Мин Ю, разумеется, был весьма обеспокоен произошедшим и тревожился за сына. Через несколько дней он отослал его в город Гуанчжоу. Там, по прошествии лет, Мин Ю достиг высокого положения и снискал почести благодаря своей учености и глубоким познаниям. В том же городе он женился на достойной девушке из благородного семейства, и у них родились дети – очень умные и красивые. Несмотря на это, память о Се Чжао всегда жила в его сердце. Он никогда ничего и никому не говорил о ней – даже когда его дети просили рассказать, где он взял эти две необыкновенно красивые вещи, что всегда стояли перед ним на письменном столе, – нефритового льва и резной агатовый ларец.