В шесть утра я подскочил словно подброшенный пружиной. Пружиной, как же. Меня подкинула какая-то нехорошая мысль, да что там — «нехорошая», просто ужасная, если уж говорить начистоту. Какие-то секунды у меня перед глазами находилось лицо хорошенькой белокурой женщины по имени Татьяна, которую я считал фактически моей женой уже несколько лет кряду. У нее были испуганные глаза. В моем утреннем сне она кричала. Кричала от ужаса, да еще и от боли и обиды из-за моего двойного предательства. Этот ужас, видимо, мне и передался; он пронзил меня в момент пробуждения, однако, почти сразу же сменился недоумением. Я удивленно посмотрел на свои джинсы, которые зачем-то схватил со стула, глянул на часы и… снова залез под одеяло. Куда, собственно, было торопиться, да и зачем?..

Следующее сновидение было куда более приятным. Мне снилась Кэсси, то ли в коротком облегающем платье, то ли вообще без одежды. Во сне я говорил о том, как сильно и нежно люблю ее, и порывался обнять. В очередной раз ухватив руками воздух, я проснулся окончательно… Звонил телефон. Мелодией какой-то популярной турецкой песенки. Кто это?.. Эльвира… Какого черта ей нужно?

— Да, слушаю, привет, — изобразив большую сонливость, чем она была у меня в этот момент, произнес я.

— Андрей, привет. Послушай, это очень-очень важно. Нам надо встретиться.

Видеть Эльвиру мне не хотелось. К тому же, «встретиться» — это означало тащиться в «Серватис». Как бы там ни было, я ее по-прежнему недолюбливал — она казалась мне довольно скользкой особой, с которой нужно держать ухо востро, да и вообще — ну какие у нас могут быть общие дела?

— Зачем? — спросил я так сухо, как только мог.

— Очень нужно, Андрей. Я не могу сейчас говорить, но это касается Геннадия и твоих дел с американцами.

Вот это я уж точно не был намерен обсуждать ни с кем!

— Разговор кончен, Эля. Об этом я не собираюсь с тобой разговаривать.

— Подожди. Андрей! Подожди…

Не дослушав, я нажал кнопку отбоя. Делать мне больше нечего! И вообще, дела ССС Эльвиру ну никак не должны касаться. Много чести. Даже если не принимать во внимание конфиденциальность моих отношений с Обществом.

Я попытался дозвониться до Кэсси, но ее телефон был выключен. Беспокоить членов Общества мужского пола — «братьев» — мне сейчас было ни к чему, да и неохота. Ощущая странную «потерянность», я бродил по пустой квартире, конвульсивно приводя себя в порядок и собираясь то ли работать, то ли делать что-то еще, более или менее важное, как вдруг в дверь позвонили. Это, конечно, мог быть абсолютно кто угодно, принимая во внимание излишне бурную мою деятельность в последние дни, но я сейчас не боялся никого. Потому спокойно пошел открывать, даже не задав сакраментальный вопрос «кто там?»

За дверью стоял Иван Курочкин с непроницаемой мордой и по-прежнему обмотанной клешней, правда, уже только лишь в два-три слоя эластичного бинта.

— Здорово, — сказал он. — Можно зайти?

— Да заходи уж… — пригласил я, думая, какого черта он приперся, и как его побыстрее спровадить к свиньям.

— Я слышал, что ты уезжаешь, — вдруг сказал он.

О как!

— Это кто тебе такое сказал?

— Эльвира. Ей позвонил какой-то клоун сегодня с утра пораньше, сказал, что ты как бы списался с ее бывшим, и собираешься ехать к нему. Это так, что ли?

— Да вообще-то нет… — сказал я озадаченно. Почему-то я вдруг решил, что Иван не врет, а это значило, что мои намерения кем-то озвучиваются. Кем? Может, Лымарь со товарищи затеяли какую-то странную игру, поняв, что на Татьяну я уже не поведусь (сволочь ты, Маскаев, конечно, приличная), а информацию из меня выуживать все равно ведь как-то нужно…

— Так это… — замычал Курач, — Эльвира сейчас набрала мой номер и сказала, что Геннадий ей позвонил сам!

— Что?!

— Вот то-то. В числе прочего Эльвира выяснила, что ты с ним как будто бы не переписывался, и что про тебя Геннадий не знает вообще ничего.

— А что еще Геннадий говорил?

— А я откуда знаю? Он же не со мной разговаривал, а с Эльвирой. Она, кстати, пыталась до тебя достучаться, но ты ей даже и отвечать не хочешь… Она ничего не понимает, позвонила мне, говорит — подрывайся и езжай к Андрюхе… А мне так вообще делать больше нечего, кроме как по твою душу ездить… Просто сильно очень просила…

Я вытащил телефон и попробовал вызвать Эльвиру. Тот же случай, что и с Кэсси часом раньше. Ну почему женщины все такие?! Когда они крайне необходимы, то до них невозможно дозвониться!

— Иван, я поехал в клинику, — сказал я. Еще бы! Информация о появившемся Геннадии — это как раз то, что мне сейчас особенно необходимо, именно как члену Общества.

— Ну, это твое дело… Только это… Ты меня с собой не захватишь? Мне к этому костоправу опять надо — лапа болит, сил нет…

Ну неужели я буду против? Не прошло и пятнадцати минут, как мы с Курачом уже катили по направлению к «Серватису». Я пытался выяснить, что, собственно, еще сказала Эльвира, но Иван бурчал невнятно, а в конце концов начал злиться: щас, типа, приедем, сам все спросишь и все узнаешь…

Мы подкатили к клинике, где я припарковался рядом со смутно знакомым «шевроле-ланосом» и, следом за Курачом, вошел в вестибюль. Анюта за стойкой встретила нас неуверенной улыбкой, говоря, что «наверх вроде нельзя сейчас…»

— Много ты понимаешь, — басом сказал Иван. — Как это нельзя?

В этот момент мне позвонили. С незнакомого номера. Я почему-то решил, что это звонят бандюганы с очередным предложением, от которого я не смогу отказаться, и сбросил вызов. Курач тут хлопнул меня по плечу (я аж покачнулся) и, бросив мне «пошли», направился к лестнице, ведущей на второй этаж, в стационар. Естественно, я последовал за ним. Мы пошли по знакомому коридору, и я подошел было к не менее знакомой двери в палату…

— Не сюда, — сказал Курочкин. — Ее перевели в другую палату, она уже не на постельном режиме…

И двинулся в самый конец коридора, где была еще одна дверь, в торце. В прошлый мой визит я полагал, что это не палата, а что-то вроде хозблока. Курач взялся за ручку двери, приглашая меня пройти, начал толкать дверь от себя… Я успел только заметить, что внутри странно темно, но удивиться уже не сумел.

От сильного удара в спину я буквально влетел внутрь помещения, споткнулся и упал на что-то плотное и мягкое. Затем услышал негромкий ухающий звук захлопывающейся тяжелой двери. После этого под потолком вспыхнул неяркий свет, и я понял, что попался. А когда обнаружил пропажу мобильного телефона, то окончательно убедился в своем незавидном положении.

Подобное помещение я уже когда-то видел воочию, когда мной занимался известный психиатр д-р Ландберг, представитель старой доброй советской карательной медицины. Как-то раз меня за многие знания и многие печали упекли в дурку, к счастью, ненадолго, но этот эпизод моей жизни я запомнил навсегда. И это было, как вы понимаете, не самое позитивное воспоминание.

Я вскочил на ноги и принялся озираться, как попавший в клетку волк. Комнатка была размером примерно как вырытый под дачей подвал — три на три метра. Только потолок повыше — тоже метра три высотой, даже с половиной, наверное. Пол и стены были обиты плотной тканью, под которой скрывался мягкий ватин или поролон. В жесткий потолок, до которого дотянуться казалось делом нереальным, был вмонтирован плоский матовый плафон, сквозь который струился тусклый электрический свет. На двери, тоже обитой мягким, изнутри не находилось ничего похожего на ручку или замок.

Разумеется, нужно было сразу же подойти к двери и попробовать ее на податливость. Можно было еще попрыгать, но я не стал этого делать, резонно полагая, что за мной наблюдают с помощью скрытой телекамеры. Орать и требовать адвоката тоже было по меньшей мере глупо. Поэтому, ощупав стены, я просто сел возле одной из них на мягкий пол и задумался, за каким, собственно, лешим, меня решили сюда запихнуть, а главное — кто? Курач, конечно, не сам принял такое решение. Он — просто орудие чьей-то воли. Уж не Эльвиры ли? А что — лежит не в самой дешевой клинике города, деньги, значит, водятся, может, быть и рулит здесь потихоньку со своего одра? Через доктора Дамира Дзадоева или еще кого-нибудь… К тому же Курач — руки Эльвиры, это и так понятно… Но зачем Эльвире меня сюда засаживать? Если хотела поговорить, достаточно было просто принять меня у себя в палате… Значит, у нее были другие намерения? И, может быть, никакой Геннадий вовсе не объявлялся и не звонил ей?

— Эй! — завопил я, подойдя к двери. — Мать вашу, откройте! Я не буду убегать! Хотели поговорить, так поговорим, что ж теперь делать?!

Звук моего голоса приглушался и скрадывался мягкой обивкой палаты для буйных. Черт возьми! Ничто не меняется в этом проклятом мире! Что в советские времена неугодных прятали в психушки, что в угар перестройки, что при развитом капитализме, не к ночи будь помянут… По разным мотивам, естественно, но мне-то от этого не легче!

Я еще поорал немного, требуя выпустить меня в туалет, и не стесняясь при этом в выражениях. Никто не пришел, видимо, не посчитали мои проблемы и угрозы серьезными. Да, но если действительно захочется, что тогда делать?

Часы у меня не исчезли, в отличие от телефона (наверняка Курач выдернул возле ресепшена, пока мне кто-то звонил, может быть, Аня и набирала номер, кстати, почему бы нет?). Времени было уже около полудня. Наверняка Кэсси уже сто раз как проснулась, надо бы созвониться и узнать, какие планы насчет вывоза вещей с дачи и закрытия «миссии», а заодно уточнить, что там планируется насчет выезда и поисков Ратаева? Кэсси… Где же ты, любимая моя женщина?.. Как бы до тебя дозвониться? Даже не столько для того, чтобы обуждать дела Общества (хотя как же без этого?!), сколько просто для того, чтобы услышать твой голос, такой милый, такой нежный и такой сексуальный… Я действительно слишком много времени уже провел без моей Кэсси. Не испытывая ни малейшего сомнения в том, что сегодня непременно увижусь с ней, я как-то и не беспокоился особо, а вот сейчас началось что-то вроде ломки. А ну как эти сволочи вздумают меня тут держать (страшно подумать!) еще несколько дней?!

Пришлось опять поорать. Теперь я уже не стеснялся прыгать, пытаясь достать до потолка, с тем, чтобы разбить матовый плафон светильника. Я колотил кулаками по стенам и пинал обивку двери. Я тщетно прислушивался и принюхивался к щели между дверью и косяком и не менее тщетно пытался отодрать обивку. Телекамеру я тоже никак не мог обнаружить, и это, знаете ли, особенно сильно выбешивало. Так как я знал, что она непременно где-то имеется и нуждается в том, чтобы быть расколоченной моими руками.

В какой-то момент я обнаружил, что мечусь по палате словно зверь в клетке зоопарка, обходя ее по внутреннему периметру. Глянул на часы — надо же! Уже минут сорок двигаюсь в таком безостановочном ритме. По странной ассоциации я подумал о Кэсси, и о том, что она наверняка сейчас звонит и пытается понять, где я, собственно, и почему недоступен…

Кэсси… Славная милая моя женщина… Меня вдруг словно железный штырь пронзила мысль о том, что она вдруг уедет куда-то на поиски этого проклятого Ратаева, не дождавшись меня, и я больше ее не увижу… Я просто не помнил, чтобы меня когда-либо раньше посещала столь ужасная мысль… И опять заорал, требуя немедленно меня выпустить. Я орал, наверное, с час, пока не закашлялся, поняв, что охрип и больше вопить не могу. По крайней мере, без дикого напряжения. Горло уже саднило, во рту пересохло. Глаза слезились. Как я выглядел, интересно?.. Кожа горит, физиономия взмылена — надо полагать, со стороны я очень похож на психопата, выбравшегося на оперативный простор. Или на наркомана, которому сказали, что он больше не получит своей привычной дозы… Наплевать. Лишь бы Кэсси никуда не исчезла, лишь бы я успел увидеться с ней до того, как она задумает уехать… Я подошел к двери и принялся ритмично лупить кулаками по мягкой обивке. Лупил, наверное, минут двадцать. Потом понял, что лежу на полу, пытаясь оторвать обивку от того места, где должен находиться порог, и заливаюсь злыми и отчаянными слезами, понимая всю тщетность усилий.

Сколько я там проторчал? Вообще-то недолго. Всего лишь несколько часов, не больше четырех. Но за эти часы я прожил целую вечность в аду. Уж не знаю, то ли старые воспоминания тому виной, то ли склонность к клаустрофобии (а это да, не выношу закрытых помещений), то ли боязнь потерять Кэсси, то ли просто страх за свою шкуру — мало ли, какой будет следующая «станция» после палаты для буйных. Стыдно признаться, но про Татьяну я не вспоминал. Почти не вспоминал, так будет точнее. А если и вспоминал, то как-то уж совсем мимолетно и без малейшего беспокойства за нее, хотя отлично ведь знал, у кого в лапах она находится, и чем для нее может закончиться подобное приключение.

К исходу четвертого часа за дверью послышался приглушенный лязг, и обивка пришла в движение. Я встал наизготовку, чтобы броситься на вошедшего, кто бы там ни был, но он решил по-своему: просто толкнул меня, когда я кинулся, да так, что я вмиг опрокинулся навзничь; Курач и в обычной обстановке мог справиться со мной на ура, а тут я, видимо, сильно устал от своих бестолковых метаний по клетке. Конечно, у психопатов сил бывает нечеловечески много, но в этот момент я ими не сумел воспользоваться. Несмотря на мои вопли, Иван до обидного легко скрутил мне руки за спиной чем-то вроде ремня, а затем другим ремнем стянул и ноги, дав мне возможность лишь хаотично брыкаться. Что я и делал, извиваясь червяком на мягком полу и понося этого дегенерата такими существительными и эпитетами, что даже и сам удивлялся, откуда только они берутся, так как я их точно раньше никогда не слышал. Дегенерат только посмеивался, глядя на меня с доброй улыбкой, а потом посерьезнел и крикнул в полутемный коридор:

— Дамы, можете заезжать.

Не успел я удивиться или как-то прокомментировать эту реплику, как «дамы» действительно заехали. Через порог перевалило инвалидное кресло и продвинулось внутрь, увязая на мягком полу. Курач нагнулся, подхватил кресло за переднюю подножку и помог вкатиться седоку.

В кресле сидела Эльвира Столярова-Мельникова-Ратаева. Она мрачно смотрела на меня, с явным презрением выпятив нижнюю губу. Лицо у нее уже было в полном порядке, без следов повреждений. Только одна нога казалась заметно толще другой.

Кресло за задние ручки толкала не кто иная, как Татьяна. У нее на лице, в отличие от Эльвиры, как раз имелись следы некоторых повреждений, совсем несущественных: слегка заплыл правый глаз, да опухла правая же щека — пустяки, в общем. Словом, и говорить-то даже не о чем.

Войдя, она бросила ручки кресла, обогнула его стороной и подбежала ко мне, внимательно глядя в мое лицо. С беспокойством, явным и, наверное, искренним. Черт, надо ж, как это ей повезло уйти от бандитов?

— Вы что с ним сделали? — зло спросила она то ли Эльвиру, то ли Ивана, а может, обоих сразу.

— «Мы»? — переспросила Эльвира. — Мы как раз абсолютно ничего с ним не делали. Его обработали американцы. Классическое НЛП плюс какая-то химия и сексуальная магия по методу Кроули и в лучших традициях Ала-Оддина.

— «Магия»? — переспросила теперь уже Таня с глубочайшей язвительностью. — Ты это серьезно, что ли?

— Абсолютно. И это никакие не сказки. Конечно, никаких волшебных палочек не было, тут все построено на подавлении воли и внушении искусственных чувств… Единственное что, эту практику, говорят, проводят с оглядкой на астрологические показания. Считается, что в определенные моменты прохождения планет психика у людей в соответствии с их знаками становится более лабильной, и если подойти к этому делу с умом, можно научиться «зомбировать» кого угодно и заставить потом делать тоже что угодно.

Эта сучка говорила обо мне так, словно меня тут не было. Я не замедлил высказать всё, что о ней думаю.

— Ну вот, сама видишь… — Эльвира показала рукой в мою сторону, словно бы я чем-то подтвердил ее бредовые измышления.

— Что с тобой происходит, Андрей? — спросила Таня, присев рядом со мной на корточки.

— Да иди ты, — раздраженно произнес я. Видеть ее нарочито обеспокоенную физиономию мне было совсем неохота.

Татьяна замерла, привстала и отступила на шаг.

— Я ничего не понимаю, — жалобно сказала она.

— Спроси его, какую он там женщину себе нашел, — посоветовала Эльвира.

— Андрей, объясни, что произошло? — обратилась ко мне Таня.

Она слушала эту дрянь, и сама прямо у меня на глазах становилась такой же. Я назвал обеих женщин глупыми курицами и посоветовал убираться к черту. И потребовал дать мне свободу немедленно, поскольку меня ждут.

— Кто же это тебя ждет и где? — Татьяна не была бы сама собой, если бы к беспокойству не подмешала яду.

— Кто надо, тот и ждет… — недовольно проворчал я.

— Кэсси Роузволл, — произнесла Эльвира только. Без вопросительной интонации, видимо, в качестве уверенного предположения.

— Господи… Эта иностранка, что ли?.. С дачи? — непонятно у кого спросила Таня.

— Да ла-адно, нашла иностранку, — протянула Эльвира. — Эту женщину по-настоящему зовут Александра Омельченко, она была валютной проституткой в Киеве, и…

Если бы Курач не поставил свою ногу между мной и инвалидным креслом, эта дерьмовая потаскуха точно вылетела бы в коридор со второй космической скоростью. А так я только зашиб себе обе связанные ноги. Зато Ивану досталось — аж зашипел, бык траншейный! Поделом!

Я посоветовал Эльвире откусить и проглотить ее поганый язык, при этом пожелал подавиться и сдохнуть прямо в этой клинике. И чтоб потом патологоанатом, который будет ее кромсать, особенно тщательно после всего мыл руки, во избежание отравления Эльвириным ядом, который гаже змеиного будет…

Слушал сам себя со стороны и удивлялся: где я научился так выражаться? Татьяна попыталась меня урезонить, но тут досталось и ей. А что — сама виновата, раз связалась с этой сукой.

Она отвернулась. Потом печально сказала Эльвире:

— С ним что-то не так. Он никогда таким не был…

— Я же тебе говорила. Это результат сильнейшей и очень качественной обработки. Плюс опиаты и современное НЛП.

— Ты в этом, я смотрю, разбираешься? — тон Татьяны стал совсем сухим.

— Да.

— Я знаю…

— Есть ли смысл об этом вспоминать?.. Таня, я готова заняться. Ты сама не справишься. Если его просто так отпустить, он убежит к этой Кэсси, она его использует в своих целях… Не сама, конечно, а тот, кто ей руководит. Чем это для него кончится, сама понимаешь. Ничем хорошим.

— Эта Кэсси… Я бы ей глаза выцарапала, честно, — выдохнула Татьяна.

Я опять дал несколько добрых советов обеим «дамам». Центры сдерживания у меня не работали. Мозг, словно ретивый кочегар, швырял цветистые выражения на язык, как уголь на паровозный конвейер. Курач даже издал явно восхищенное восклицание.

— Лечение будет сложным, — сказала Эльвира. — Вань, тащи-ка его в первую.

— Это же для ВИПов только, — усомнился Курач.

— Делай уже, что тебе говорят, — вздохнула Эльвира.

«Терапию», которой я затем подвергся, буду вспоминать до самой смерти, наверное. Меня перетащили в одноместную палату, где привязали к кровати и оставили на произвол судьбы еще на несколько часов, до самого вечера. Ругаться и требовать свободы здесь я мог с тем же успехом, что и в палате для буйных. Дотянуться до чего-либо было невозможно — руки привязали со знанием дела. Впрочем, орать и дергаться я уже почти не мог — мне вкатили хорошую дозу успокаивающего, а уходя, вернее, уезжая, Эльвира пригрозила, что если я буду себя плохо вести, еще и снотворного дадут.

Руки, на мое счастье, мне привязали не так уж крепко. Я некоторое время озирался, изучая интерьер (надо мной было несколько полок, видимо, для реанимационной аппаратуры, или еще для чего, сейчас пустующих). Белый шкаф поодаль, слева от меня тумбочка с полуоткрытой дверцей… Что-то там лежит… Я вывернул как мог шею и приподнял голову… Мобильный телефон! Простая трубка в темно-сером пластмассовом корпусе, каких тысячи… Вытащить правую руку из ременной петли оказалось нетрудно — я потратил минут пять-семь, вряд ли больше. Попытался освободить другую руку — нет, никак не удавалось подцепить пальцами хитроумный загиб ремня… А время шло, и в любой момент кто-нибудь мог войти. А если тут теленаблюдение? Черт с ним! Может, сейчас как раз за мной никто и не смотрит… Я повернулся на левый бок, изо всех сил вытянул руку… задел пальцами дверцу… ухватился за нее. Было очень трудно находится в таком напряжении, но я понимал, что такой шанс упускать нельзя. Хорошенько поерзав на койке, я переместился еще сантиметров на пяток к краю, и мне удалось вцепиться в край дверцы. Отлично… Теперь сжать пальцы посильнее и подтащить тумбочку чуть ближе… Хорошо хоть легкая, современная, а не такая, как в государственных клиниках — из тяжелой древесины и крашенная не менее чем в двадцать слоев белой масляной краски…

Тумбочка подползала все ближе. Я придвинул ее почти впритык к койке, позволил себе несколько секунд отдыха, чтобы снять напряжение в руке и, чего доброго, не промахнуться в самый критический момент.

Я не промахнулся, когда снова перевернулся на левый бок и запустил руку в тумбочку. Телефон словно сам лег мне в руку. Не спеша сняв его с внутренней полочки, я развернулся всем корпусом, снова лег на спину. Аппаратик по-прежнему был у меня в руке. Разглядывать мне его было особо некогда, лучше попробовать включить — а то дисплей никак не реагировал на нажатия кнопок. Телефон мигнул, система начала неторопливо загружаться… Быстрее, быстрее давай… Сердце отчаянно колотилось, словно бы я только что увидел волнующий воображение сон… Не вошел бы кто в ненужное время… Вот! Экранчик осветился зеленоватым светом, и…

Осталось только выругаться вслух: телефон предложил вставить сим-карту. Была, конечно, слабая надежда на то, что это просто «глюк» аппарата — ну там контакты «симки» окислились, или еще что-то подобное стряслось… Одной рукой я сдвинул крышку с корпуса, вытряхнул плитку аккумулятора… Н-да. Факир был пьян и фокус не удался. Сим-карты в телефоне не было, и надежда позвонить хоть кому-нибудь испарилась окончательно. Собирать телефон уже было необязательно, но я все же втолкнул аккумулятор обратно, защелкнул его крышкой и бросил на верх тумбочки. Смысла делать секрет из своей неудачной акции я не видел никакого. Ни отодвинуть назад тумбочку, ни запихнуть руку обратно в ременную петлю я не видел ни малейшего… Да и не хотелось уже делать вообще что-либо.

Часов в восемь или десять, уж точнее не скажу, Эльвира притащилась снова. С серьезным до идиотизма выражением на лице она достала распечатки и принялась зачитывать мне вслух какую-то галиматью. Я предполагал, что она, к примеру, включит мне для просмотра какую-нибудь сколоченную видеопрограмму из психовирусов (плазменный экран, кстати, находился на стене как раз в очень удобном для просмотра с койки месте), но этого не случилось. Психовирусами была насыщена ее речь, по типичному сценарию: две короткие истории плюс перечень слоганов, требующих от меня внимания.

Поначалу я пытался игнорировать ее выступление. Потом начал перебивать. Потом попробовал вопить. Но вопить уже было почти невозможно — дьявольское снадобье продолжало действовать, и поэтому я сам не понял, как включился в диалог.

Минут через десять я понял, что со мной опять происходит что-то не то, и изо всех сил попытался убедить Эльвиру прекратить полоскать мне мозги. Ужасная женщина неожиданно прекратила свои инвокации, и выкатилась прочь. Я отрубился почти моментально.

Спал я не пойми как. Вроде бы усталось давала о себе знать, но мозг был изрядно возбужденным, и играл удивительными образами. Странные пульсирующие сферы, которые то раздувались, то съеживались до отрицательных размеров, напоминали слонов на паучьих лапах, которых так любил изображать на своих полотнах Сальвадор Дали. Впадинки и изгибы тела Кэсси, такие соблазнительные и возбуждающие, из головы почти не уходили. Да и сама Кэсси что-то мне пыталась втолковать, с тревогой и беспокойством.

Наутро я потребовал опять, чтобы меня отпустили, так как я чувствовал, что еще немного — и Кэсси уедет, забыв про меня. Потом потребовал завтрак, с удивлением вспомнив, что вчера как-то обошелся без обеда и ужина. После завтрака, которым меня угостили не буду уточнять как, Эльвира снова взялась за мое «лечение».

Ее реплики, которым я так или иначе был вынужден воспринимать, меня бесили. Поэтому я не мог не включиться в разговор. Я уже не бросался какашками — мне было интереснее включить интеллект, если у меня таковой еще остался, и попытаться «забить» им эту ехидную стерву, которая — надо признать — была не такой уж курицей. К обеду мы уже принялись почти нормально пикироваться, потом меня снова накормили и оставили отдыхать. Никакого телевидения, и других «внешних раздражителей» мне предоставлено не было — плазменный экран оставался темным — и на том спасибо, что называется… Вечерняя беседа с Эльвирой неожиданно обернулась мирной дискуссией, но тут на меня вдруг нахлынуло. Представьте себе, уважаемый мужчина, что вы хотите женщину. Да не просто так хотите, а хотите сильно. Теперь увеличьте это желание раз этак в десять, потом осознайте, что вы крепко привязаны к кровати, и вам никто не собирается оказывать соответствующее удовлетворение. В общем, дискуссия получилась «смазанной». Эльвира, видя мое неадекватное состояние, неожиданно начала всячески поносить Кэсси и опять заявлять, что все, что со мной было — это искусственно вызванные желания и чувства, и что никаких взаимных чувств у американской украинки к Андрею Маскаеву нет и быть не может. Я принялся с этим спорить. Я назвал Эльвиру идиоткой и еще покруче. Она сказала «ну ладно», и, вытащив откуда-то небольшую пачку фотографий, сунула их мне: «смотри и любуйся!»

Я, если честно, обалдел. На фото была изображена Кэсси вместе с Виктором. Как бы ничего особенного, но, знаете, когда в обстановке ресторана твоя любимая женщина сидит рядом с другим мужчиной (при этом излишне близко) и сладко ему улыбается, в этом нет ничего и доброго… Эльвира, убедившись, что я хорошо рассмотрел изображение, сменила карточку — руки-то у меня по-прежнему были несвободны… На другом фото Кэсси и Виктор танцевали. Этот козел облапил женщину так, что ему ну просто необходимо было дать в морду — вот черт, я ведь еще при первом же знакомстве как почувствовал, что наедине с этим самцом женщину ну никак нельзя оставлять! Ох, добраться бы до него… Следующее фото — парочка забирается в такси. Сукин кот уже положил свою кривую лапу Кэсси значительно ниже талии… А она-то чему улыбается?!.. Очередной отпечаток — ну это уже слишком… Мне хотелось отвернуться, закрыть глаза, чтобы не видеть этой мерзости… Целуются… Еще снимки, сделанные то ли через промежуток между неплотно сдвинутыми занавесками, то ли еще сквозь какую-то щель. Опять целуются. Виктор уже с голым торсом, Кэсси в лифчике. Ну, и напоследок — кода: четыре ступни, торчащие рядком вроде бы из-под одеяла. Неважно, из-под чего, важно, что в тесном контакте.

Я чуть с ума не сошел от ревности. Это я-то, который полагал, что подобное чувство мне незнакомо?.. Я помнил, как на заре нашего знакомства с Татьяной мы, оба уже вкусившие запретных плодов не один килограмм, пообещали в случае длительных отлучек давать друг другу относительную свободу… и я серьезно подозревал (ну, может не на все сто, конечно), что Танька этим обещанием пользовалась. Я, впрочем, поступал точно так же. И уж тут-то я был уверен на сто процентов. Хотя со временем все эти шалости и начали сходить на нет, но раньше они и воспринимались как-то совсем иначе.

— Думаешь, это фейк? — спросила Эльвира. — Нет, это чистая работа детективного бюро «Аскольд». Ты про них, кажется, знаешь.

Я про них действительно знал, более того — как-то раз мы с Таней даже вынуждены были обратиться к ним за помощью… Кстати, как она? И где сейчас она?

— Вот еще, — продолжила Эльвира и вытащила еще две фотографии, вернее, распечатки. — Это даже в интернете можно найти — в архиве новостей девяностых годов. Про Киев я не просто так ведь сказала.

На фотографиях была изображена группа красивых девушек в очень коротких юбочках и явно злоупотребляющих косметикой. На первом снимке группа товарищей в серой форме, немного отличающейся от российской, грузила этих девушек в «уазик» с надписью «мiлiцiя». На другом — выгружала. Поверх фото был набран заголовок, в котором говорилось что-то о «крышевании» внутренними органами Киева «ночных бабочек». Кэсси я сразу узнал. Тут она выглядела ненамного моложе, чем сейчас, да еще грива была более пышная, нежели сегодня, и цвет имела ярче нынешнего — почти морковный.

— Ну что, Андрей, есть еще сомнения? Кэсси, кстати, в городе. Никуда она пока не уехала. Может быть, и правда, тебя ждет. А может, и нет… Ну, подумай.

— Иди отсюда, — сказал я устало.

…Ночью Кэсси снова пришла ко мне. Я видел ее словно в синеватом тумане, она была напористой и холодной. Мне вдруг захотелось от нее избавиться, но она, словно суккуб, отпускать была меня не намерена. Со мной, кажется, случилось, как с подростком, которому снится подобное; под конец лицо Кэсси исказилось, превратившись в гримасу монстра, она издала звук, похожий на карканье, взмахнула черными крыльями и улетела. Я проснулся с бешено скачущим сердцем и ощущением, близким, наверное, к ужасу лунатика, пришедшего в себя ночью на кладбище.

На следующий день меня отвязали от кровати. Я больше не хотел убегать. По крайней мере, уже отдавал себе отчет, что это будет не очень умно. Кроме того, я с жуткой неловкостью думал о том, каким чмом выставился перед Таней. Я знал, что рано или поздно мне придется хоть что-то сказать по всему этому делу, но я даже и не представлял, что говорить. Слово «стыдно» тут было неуместно. «Противно» — тоже. Хотелось то ли застрелиться, то ли просочиться в канализацию на десяток лье.

Подобное состояние было осложнено еще и тем, что куда-то ушло мое чувство к Кэсси, оставив тягостное ощущение потери и пустоты. Может быть, эту странную и на удивление сильную влюбленность и на самом деле мне внушили принудительно, но не менее принудительно из меня ее и вытащили, а подобное вмешательство в психику вряд ли проходит безболезненно.

Эльвирины душеспасительные речи меня вдохновляли плохо. На мое счастье, она не требовала отвечать. Более того, я уже не лежал привязанным как дурак в дурке, а просто валялся поверх покрывала, словно на сеансе психотерапевта. Вероятно, это «лечение» и было чем-то подобным. Я с трудом мог поверить, что еще совсем недавно страдал и ужасался от невозможности увидеть Кэсси. Теперь я испытывал похожие чувства. Но по другой причине.

— Эля, — перебил я Мельникову на полуфразе. — Где Таня?

— Ты думаешь, она после всего захочет иметь с тобой дело? После того, как ты ее отдал бандюкам? Ты же просто предал ее, Андрюха… Под действием наркотиков и психосуггестивных техник, но все же предал. Женщины этого не прощают, Андрей.

Ее слова падали мне на сердце будто капли расплавленного металла. Я понимал, что дело обстоит именно так… Что же за чертовщина действительно произошла? Как я мог так поддаться? Как они сумели все это со мной сделать?

Я произнес это вслух.

— Вот ты и столкнулся с тайным обществом или настоящей сектой, — сказала Эльвира. — То, что практикуют евангелисты из ДК Островского — это так, белый пояс, первый дан. Любительщина. Прикладная психология для «эйчарок» с дипломом «педушника». А вот американцы, «растворись и застынь» — асы в своем деле. Профессионалы. Кстати, думаешь, Кэсси в полной мере принадлежит себе? Вовсе нет. Да и другие, по-своему, тоже. Просто часть адептов, с более гибкой психикой, чем у тебя, рано или поздно пробиваются чуть выше по иерархической лестнице, но за свои идеалы они и убить могут. Основная же часть так и остается «расходным материалом»… Но ты не расстраивайся, все будет хорошо. Раз ты не такой гибкий, то и обратно тебя вытащить значительно проще, чем убежденного апологета-карьериста…

— Откуда ты знаешь про «растворись и застынь»? — спросил я.

— От Павла, — немедленно ответила Эльвира. — Он много их секретов знал… Многое держал в своих компьютерах… Один сейчас в прокуратуре, другой… Так ты уверен, что не нашел планшет?

— Отдал я его американцам, — сознался я. — Теперь уже другие участки мозга принялись тревожно вопить, но за их подавлением дело не стало. Мне казалось, что я правильно поступаю… Или все-таки нет?..

— Что ты им еще рассказал?

Я помолчал. Подумал.

— Слушай, мне надо увидеть Татьяну, — сказал я. — Очень надо.

Эльвира посмотрела на меня.

— Знаешь, а ведь ты сильнее, чем я ожидала, — вдруг сказала она с легкой улыбкой. — Я думала, мне придется с тобой дней пять заниматься.

Женщины знают, что и как надо говорить нам, чтобы сделать приятно. Но я ведь тоже многое повидал, и на грубую лесть не «ведусь».

— Слушай, ты где этому научилась? — спросил я.

И застал, кажется, врасплох.

— Ты же знаешь, — произнесла она после двухсекундного раздумья, — что такие вопросы не нужно задавать женщинам.

И выкатилась из палаты.

…Третья ночь прошла для меня без сновидений. Спал я крепко и странно спокойно. Наверное, мне чего-то подбросили в чай или во что я там ел-пил… Надо сказать, что кормили меня тут отнюдь не по-больничному. Я даже боялся прикинуть, в какую сумму выльется (или уже вылилось) мое содержание в этом стационаре. Теперь я не сомневался, что Эльвира, кроме своих соляриев действительно имеет неплохую долю в других бизнесах, возможно, что и этот медицинский центр принадлежит ей, хотя бы и частично. А это значит, что возможностей и связей у нее немало. Вот же Геннадий балбес, что упустил такую женщину… Даже если принять во внимание ее несомненную стервозность (а без стервозности и женщина-то не совсем женщина, если подумать), и то ведь ясно, что на дороге такие не валяются. И возле дороги тоже. Да и вообще, искать будешь — и то не найдешь… Да, тут действительно мамочка постаралась — сколько угодно знаю таких случаев, когда родители (мамы в основном) никак не хотят дать возможность детям (сыновьям в основном) становиться взрослыми… Валентину вон тоже взять. В возрасте нашего с ней пацана я уже мог ночевать вне дома, а его, похоже, будут лет до тридцати за ручку по жизни водить…

По утрам часто в голову лезут невеселые мысли. Особенно если заняться нечем. Но я надеялся, что в это утро мне все-таки будет чем заняться.

С некоторым удивлением я обнаружил, что дверь в палату незаперта. Я выбрался в коридор, проверил все двери поблизости; «буйная» и номер два были закрыты, в остальных лежали явно клиенты-пациенты. Одна из дверей по другую сторону лестничного марша открылась, и оттуда показался доктор Дамир Дзадоев.

— А, господин Маскаев, — произнес он. — Спуститесь вниз, обратитесь на ресепшен, вам отдадут вашу одежду и вещи.

Так просто?

— А где Эльвира? — спросил я.

— Идите вниз, — последовал совет.

Я внял. Аня-регистраторша, вся из себя как обычно угловатая и неловкая при виде меня (вот тоже странно — почему?), дала мне ключ от кладовой и показала, где, собственно, это помещение находится. Я переоделся, потом снова подошел к Ане и получил документы, ключи, бумажник и телефон.

— Мне бы Эльвиру увидеть, — сказал я.

— Вам лучше уехать, — опустив глаза, сказала девушка. — Ваша машина на парковке.

Все было действительно просто. Я вышел на улицу, вдохнул воздух свободы и загрузился в машину. Повернул ключ зажигания — двигатель с готовностью заработал.

Включил телефон. Звонков, конечно, оказалась чертова уйма. Больше половины незнакомых — страшно подумать, сколько клиентов я потерял. Шесть раз звонила Кэсси, дважды — Виктор, и один вызов был от Бэрримора. Звонил дядя Гриша и следователь из прокуратуры. Было несколько СМС, некоторые я удалил, почти не читая (от Кэсси, в частности).

От Татьяны не было ничего. Возможно, поэтому я и не поехал сразу домой. Если честно, домой было страшно ехать. Я двинул за город, в Шатуниху, убеждая себя, что хочу только издалека взглянуть на дачу. Думаю, Эльвира вряд ли была довольна моим поступком, но Эльвира для меня все-таки значила не так уж и много. Хотя, конечно, что касается ее «терапии»… Вообще, а зачем и для чего она так серьезно возилась со мной? Или ради кого? Ради Татьяны? Что-то уж очень сомнительно. Может быть, ей нужен именно я? И именно в состоянии «неохмуренности»? А может быть, это я тогда, с Кэсси, был нормальным, а вот сейчас после занятий с Эльвирой наоборот, мозги вывернулись? Кто теперь скажет точно?

Я несколько раз останавливался и убеждал себя, что ехать сейчас на дачу — верх глупости. Я отдавал себе отчет, что встреться сейчас с Кэсси — и все результаты «терапии» могут полететь к черту. Впрочем, уверенности особой у меня в этом не было… Но все равно продолжал двигаться в сторону Шатунихи. Машин в городе по случаю выходного дня было не так уж много, я быстро миновал городскую черту, и через несколько минут съехал с шоссе и направился к дачам.

Свой дом я все же проехал без остановки. Ворота, как я успел заметить, были заперты, металлическая табличка висела на прежнем месте… Затормозил у магазинчика имени Георгия Чингизовича Семужного. Зайти, хоть клинышек пиццы перехватить, а то с утра ведь уехал из клиники, так и не позавтракав…

В магазине, кроме все той же несимпатичной продавщицы находилась еще одна дама — наша пожилая соседка Лидия Степановна. Я не успел даже подумать о том, как бы мне поскорее убраться, как она увидела меня и, всплеснув руками от возбуждения, заговорила:

— Ой! Андрей, мы же только сейчас вас вспоминали! Ваши жильцы вчера уехали.

— Уехали? — тупо переспросил я.

— Да!.. Ой, Галина, ну я пойду, наверное, надо отдать кое-какие вещи…

Словом, от общения с Лидией Степановной отделаться не получилось. Я усадил ее на пассажирское место, сам повел машину в сторону наших дач. По пути выяснил, что арендаторы вчера собрали свои манатки, отдали Лидии Степановне какие-то пакеты и ключи от дома. Дозвониться до меня они вроде бы как не сумели.

— Да, с телефоном у меня были проблемы, — отговорился я как мог.

Мы прошли на участок соседки. У нее дача была как дача — ровненькие грядки со зреющей земляникой, кудрявый цветник, аккуратный малинник вдоль забора. Домик только подкачал — обветшал, почернел от времени.

Я забрал необходимые вещи, сердечно поблагодарил и закинул плотный пакет из темного полиэтилена в машину. Потом рискнул пройти на дачу.

Ну что ж, мой участок выглядел совсем иначе. После всех раскопок тут практически ничего не росло, за исключением нескольких яблоневых кустов перед домом. Земля была хорошо утоптана и укатана — все-таки сюда то и дело заезжали автомобили и ездили чуть ли не по всей территории участка. Зато дом облагородили… Правда, внутри уже почти ничто не напоминало о его странных обитателях и происходивших там таинствах: черные завесы были сняты со стен, свернуты в рулоны и уложены вдоль стен; ритуальных свеч и колдовских книг как не бывало… Осталась только кофемашина, да странный красный светильник так и висел над диваном. Бутылки с виски и вином арендаторы тоже прихватили, покидая дачу…

В маленьком конверте без надписи, который я сразу почти открыл, лежал сложенный вчетверо экземпляр договора, который Кэсси вернула мне. Итак, деловые отношения между нами завершились. Я запер дом, задвинул засовы на опустевшем гараже и воротах изнутри, закрыл и калитку. Хотел снять табличку, но она была приделана на совесть. Ладно, потом сниму…

Чей-то салатный «логан» вдруг лихо притормозил у ворот — этой машины я тут прежде не видел. Водитель обратился ко мне, читая какую-то бумагу:

— Господин Ричард Бэрримор здесь проживает?

Водителем был совсем молодой мальчишка. От фамилии «Бэрримор» он испытывал неиллюзорный восторг.

— It's me, — решил я созорничать.

Юный курьер, видимо, не очень мне поверил, но я показал ему договор, составленный на двух языках, и на ломаном русском языке попросил пройти в дом, где будет ясно, что Бэрримор — это я.

Врать, видимо, я не разучился. Поставив закорючку, я получил пакет в толстом конверте, предназначавшийся не мне. Что-то словно извне пыталось мне внушить, что негоже так поступать члену Общества, но «логан» уже уехал, и догонять его мне совсем было неохота.

Сев в свою машину, я заглянул в толстый пакет, который мне передала Лидия Степановна.

Там была книга в знакомом переплете. Ее завернули в другой пакет и снабдили запиской, напечатанной на принтере: «Брат Андрей, эта книга должна стать твоим постоянным спутником. Нам пора уехать, но мы ждем тебя, звони обязательно. Обрати внимание на человека, который скажет тебе „ВИЖУ ЗАРЮ ВОСТОКА НА ЧИСТОМ НЕБЕ“ Ты ему ответишь „ЭТО ПРИЗНАК ВЕЛИКИХ ПЕРЕМЕН“ и будь готов выполнить его поручения». Н-да… Еще я быстро убедился, что мне передали совсем другую книгу, не ту, что я видел тогда в каминной. Она тоже имела знакомый девиз, но страницы были на русском языке. Главы о сексуально-астрологической обработке неофитов в этом издании не оказалось, да и листов явно было поменьше. Ну и ладно…

Еще один пакет, полученный от курьера, я тоже собрался было открыть, но меня остановил звонок с мелодией песни под названием «Hold me for a while» — темы чудовищно слащавой, как мне сейчас казалось, не то что несколькими днями раньше… Кэсси. Я был не в состоянии с ней говорить. Кроме того, я действительно боялся, что «сорвусь» и побегу за ней, куда бы она ни направилась… Пришлось убрать номер мисс Роузволл в черный список. Телефоны прочих членов Общества я занес туда же. То и дело кусала не очень хорошая мысль — а как теперь, собственно, быть с членством в этой «ложе» и с данной клятвой? Да и вообще — что говорить, если они вдруг придут сами и потребуют ответа? Я решил, что подумаю об этом в другой раз, к тому же мне и без Общества предстояло нелегкое объяснение.

… Дверь открылась, и мне сказали: «ну, входи, раз пришел». Я вошел внутрь и удостоился хлесткой и весьма чувствительной пощечины. Это меня не удивило. Было бы странно, не окажи мне Татьяна подобный знак внимания. Для симметрии она залепила мне с другой руки. Впрочем, я понимал, что мне и этого мало будет.

— Ну все, Маскаев! — сказала Таня. — Теперь я от тебя точно уйду! Меня уже в третий раз за время нашего совместного проживания хотели изнасиловать или убить из-за твоих фокусов. Меня даже били… Это очень противно и очень страшно. У меня опять бессонница. На-до-е-ло! Зачем мне жить с такой свиньей, как ты?!

Вопрос был более чем риторический. Я оставил его без ответа.

— Проходи пока. Потом будем решать, как жить дальше.

Разумеется, без разбора полетов не обойдется. Я в этом не сомневался. Вполне возможно, он состоялся бы сразу после того, как я вернулся с балконного перекура, но в дверь кто-то позвонил, и при этом достаточно настойчиво — тремя переливами подряд. Мы с Татьяной переглянулись.

— Открывай, чего уж там… — сказала она.

Я отпер дверь. На пороге стоял высокий мужчина лет сорока пяти с длинным носом и редкой курчавой шевелюрой, весь одетый в черное. Незнакомый.

— Здравствуйте, уважаемая Татьяна, — вежливо поздоровался он. — Уважаемый Андрей Николаевич, здравствуйте.

— Здрасьте, — растерявшись, словно девчонка, сказала Таня.

— Добрый день, — сказал я. — Вы кто?

— Я пытался вам звонить, но почему-то телефон был все время выключен, — вместо ответа на прямо поставленный вопрос сказал незнакомец. Но после этого все же представился: — Меня зовут Монин Аркадий Федорович. Я — председатель епархиальной комиссии евангелической церкви Нового Завета. Могу я с вами поговорить?