Глава 21
Когда не радует награда
Великий князь Изяслав, нарядный и возбужденный, крепко обнял Хотена:
– Рад я уже и тому, что ты живой вернулся, мечник! А как там с нашим делом?
– Живи вечно, великий княже! – воскликнул Хотен и понизил голос: – А о деле… Лучше бы нам в сторонку отъехать.
И они, конь о конь, выехали из сверкающей золотом и серебром доспехов пестрой толпы князей и бояр, собравшейся на высоком берегу Днепра у Иван-города.
– Великий княже, сундук твоего деда выкопан и стоит теперь в казне твоей, в подвале известного тебе терема. Сундук я без тебя не открывал и никому не позволял. На охране у него оставил Чванца и Кузю, чтобы спали по очереди, а глаз с сундука не спускали… А Радко за ними обоими присматривает.
– Не доверяешь, стало быть, моему ключнику? – показал свои белые не по летам зубы князь Изяслав.
– Я хочу передать тебе сокровище из рук в руки, и чтобы у тебя и мысли не возникло, что мы с Радко из него поживились. А лишняя охрана, пока ты еще клад не увидел, по моему разумению, не помешает.
– Добре, спасибо тебе… Я как раз отправил сына своего Мстислава за венгерской помощью, так что дедов клад очень кстати. А мы тут воюем потихоньку, и пока наша берет. Мой суздальский дядя так и не сумел переправить своих половцев, вынужден их гонять с одной переправы на другую… О! Сие же Шварно скачет! Чего ему тут нужно? Он ведь переправу у Заруба бережет.
Длинный худой боярин, сопровождаемый оруженосцем, буквально скатился с черного, в мыле, коня и, бегом поднявшись на холм, встал на колени перед князем Изяславом и склонил голову:
– Вечно живи, великий княже! Повинную голову меч не сечет. Прорвались дикие половцы и дружины Юрьевичей к Зарубскому броду, а дружина сына твоего князя Мстислава Изяславовича не стала биться и отступила. Теперь половцы тучами через брод переходят, а русские ратники перевозятся в челнах.
– И ты, Шварно, старый седой волк, не смог остановить дружинников Мстислава? – горестно поразился Изяслав.
– Но ведь ты вызвал к себе сына своего, великий княже! А когда нет князя над ними, не шибко мужи слушаются боярина.
Князь Изяслав насупился. Хотен почувствовал себя неловко и попробовал по-тихому отъехать в сторону, однако великий князь остановил его властным движением руки.
– Отступила дружина… – протянул, наконец, Изяслав. – Ведомо нам, как такие юнцы отступают… Когда ты, Шварно, соберешь сих трусов и беглецов, то объяви им мой приказ. Дойдет на сей войне до большой сечи, ты поставишь их в первом ряду, и уж тогда каждого, кто побежит, я принародно казню после битвы. Напомни им прадедовский закон: «Коли князь провинится, поплатится волостью, коли муж – головою». Езжай, собери их, только сам в плен не попадись! Я на тебя зол, выкупать не стану!
Шварно поклонился, поставил ногу в стремя, оруженосец спешился, чтобы ему помочь, и тогда черный конь рухнул, увлекая за собою хозяина.
Князь Изяслав повернулся к ним спиной, подозвал Хотена поближе и заявил доверительно:
– На самом деле я не очень зол на Шварна. Нас меньше, и мы не могли вечно не позволять Юрию переправиться через Днепр. Главная задача у нас – не допустить, чтобы Юрий и Владимирка Галицкий соединились, ибо тогда у них будет уже четырехкратное превосходство. Теперь я дам Юрию бой у Киева, чтобы потрепать его войско, а половцев напугать. Дикие половцы мнительны и готовы бежать при одной угрозе поражения. К нам тоже пришли подкрепления: сильную дружину привел брат мой Ростислав из Смоленска, а черные клобуки и все воюзные племена сейчас перекочевывают под Киев со своими семьями, вежами и стадами.
– Представляю себе, во что превратятся пригороды! – схватился за голову Хотен.
– Не наши кочевники, так дикие половцы бы там напакостили, – пожал плечами великий князь. – Сие война! Большая война. Зато за свои вежи, семьи и стада наши друзья-батыры будут сражаться как львы – и защитят Киев. Пригороды и посады – не твоя забота, мечник. Ты сменишь в городе Петра Бориславовича, а он пусть выводит на валы перед Лыбедью ополчение. Я поручил ему укрепить Киев, сам город. Бой под Киевом я надеюсь выиграть, есть к тому причины. Однако на войне всякое случается. Если вдруг доведется отступить и укрыться за стенами, они должны быть надежны. Петр тебе расскажет, что успел сделать. Пошли важные дела, он, киевский тысяцкий, нужен мне в совете. А вы вместе с Радко проверьте по второму разу, сами, все ворота, башни, стрельницы, заборола. Что обветшало, наскоро почините. Снесите постройки в пригородах, мешающие обстреливать противника со стен. Пойманных лазутчиков вешай сам, меня такими пустяками не отвлекай. Я сейчас велю написать для тебя грамоту к Петру и к старцам градским.
– Сколько у меня времени? – осведомился Хотен.
– От силы пара дней, – усмехнулся князь Изяслав. – Сделай, что успеешь. Ночами приказываю спать. Юрию еще нужно перевести свои полчища от Витичева брода на Зарубский, переправиться через Днепр и притащить всю сию ораву к Киеву, а я расставлю войска вокруг города, чтобы не подпустить их к стенам. Я хорошо знаю Юрия, мой дядя не стратегос, не Александр Македонский! Получив по носу, он снимет осаду и пойдет на соединение с Владимиркой. Вот тогда-то я догоню его и заставлю выйти на решающую битву. Как только мы выступим, ты все бросаешь и скачешь ко мне. Я обещаю тебе прекрасную сечу, настоящую мужскую игру! Лучшую в моей долгой жизни, а быть может, и в твоей молодой. Ждать ее осталось дней пять, не больше. Мы не можем себе позволить ни дня лишнего выжидания, ибо тогда Владимирко приспеет. Венгры к битве опоздают, сие уж несомненно.
– Что смогу, сделаю, великий княже, – поклонился мечник.
– Спросишь, отчего я стою тут и болтаю с тобою? Да с тобою, мечник, просто приятно разговаривать, потому что ты прямо на лету все схватываешь. А там меня ждет куча надутых болванов, а несносней всех дядя Вячеслав. Представляешь, старик сейчас, когда каждый день дорог, вздумал пересылаться послами с Юрием – доказывать свое старшинство над братом и предлагая мир! Как же, станет мириться Юрий – когда уже наводнил дикими половцами Русскую землю! Впрочем, поедем к ним. Пора их обрадовать вестью, что Юрьевичи отбили Зарубский брод. Я покажу тебя брату своему Ростиславу, уж довелось рассказывать о тебе, а теперь покажу. Имей в виду, что после нас с Вячеславом именно у него главные права на киевский золотой стол.
Покрутившись в толпе бояр, Хотен поймал на себе несколько недоброжелательных, завистливых взглядов. Зато князь Ростислав Мстиславович приветливо ему улыбнулся и кивнул головой. Показался князь Ростислав Хотену очень похожим на старшего брата, только был он ростом повыше, широколиц и не имел столичного блеска и естественной, непритворной значительности Изяслава.
Спускаясь с холма, Рыжок вздрогнул и сбился с ноги, и Хотен увидел перед собою неподвижную черную груду. Сразу же отвел глаза, но перед ними еще долго стоял лежащий на боку черный конь. Без уздечки и седла, и темная лужа рядом.
В Киев он вернулся под вечер и, на сей раз не заезжая домой, отправился на известный всем горожанам Бориславов двор, построенный отцом Петра Бориславовича. Хозяина нашел в домовой церкви слушающим вечерню. Взяв у Хотена грамоту, Петр Бориславович поднес ее к толстой свече, горевшей у большой иконы апостола Петра, и вполголоса, чтобы не мешать попу и дьякону, прогудел: «От великого князя киевского Изяслава Мстиславовича боярину Петру Бориславовичу. Юрий переправляется на Зарубском броде. Дела стенные и лазутчиков передай мечнику моему Хотену, сам завтра к полудню выводи ополчение на пески противу Золотых ворот».
– Давай, передавай дела, боярин, а то я у тебя прямо в церкви засну, – попросил Хотен, неприлично зевая.
– Да все давно починены стены, а лазутчики пойманы и повешены, – ухмыльнулся боярин Петр. – Езжай домой да отоспись, а утром спокойно все проверишь. И вообще мнится мне, что великий князь тебя отдохнуть сюда послал.
– Твоими устами да мед пить, боярин, – поклонился Хотен.
– А кому ты привез сию, вторую грамоту? – и боярин показал на нее пальцем.
– Тоже от великого князя старцам градским.
– Давай и ее мне. Я их прямо сейчас созывать буду, а соберутся, сам им и прочту.
Попрощавшись и покинув церковь, Хотен вдохнул полной грудью свежего воздуха, надел шапку и огляделся. Хмырь торчал у коновязи, где устало стояла шестерка их коней (слава богу, по городу можно ездить без заводных), Прилепы нигде не было видно.
– Да до ветру пошла, заход искать, – простосердечно пояснил Хмырь.
Хотен сплюнул. Бабская природа, она все-таки прорывается. Мужик, тот бы мигом нашел себе место у забора.
Молча дождавшись Прилепы, Хотен заявил, что они едут домой, сдают коней, даже не расседлывая, на руки конюху и отсыпаются. Хмырь ему нужен сразу после утрени, Прилепа свободна.
– Как так свободна? – запищала девчонка. – Ты чего – со двора меня гонишь?
Хотен скривился. Неожиданно ему пришло в голову, что Прилепа устала, замучилась и извелась от страха во время поездки за кладом куда сильнее, чем он, взрослый мужик. С нею, как и с Хмырем, разумеется, он непременно поделится наградой великого князя.
– Не гоню, с чего ты взяла? – и усмехнулся. – Глядишь, на поварне тебя пристрою. Пока не придумал… Что застыли как сонные мухи? По коням!
Утром он позавтракал, велел Хмырю заседлать ему Беляна, заехал за Радко и до обеда осматривал вместе с ним городские стены. Петр Бориславович оказался прав: укрепления Киева были готовы к осаде. После обеда неутомимый тысяцкий начал выводить за стены полки киевского ополчения и размещать их за валами на правом берегу полноводной Лыбеди. Киевляне шли на войну охотно, с шуточками, что представлялось Хотену залогом верной победы. Бабы, впрочем, выли и толпами поднимались на городские стены, пытаясь разглядеть в кишащем вокруг костров человеческом муравейнике своих мужей и сыновей.
Потом к стенам подтянулись дружины Изяслава, Вячеслава и Ростислава. Князья не стали въезжать в город, и им поставили шатры перед Золотыми воротами около яра. Одновременно множество черных дымов и вроде как облака пара стали подниматься над полночными пригородами столицы: это горели костры, на которых варили свой пилав племена союзных черных клобуков, торков, берендеев и ковуев, перекочевавшие с Поросья, а туман надышали в свежем весеннем воздухе их бесчисленные стада.
Князя Изяслава Хотен нашел между валами над Лыбедью: тот показывал, где рыть окопы для стрелков. Игреневый красавец конь под Изяславом заржал призывно, увидев Беляна, знакомца по великокняжеской конюшне, а то и родича. Великий князь приветливо улыбнулся, кивнул в ответ на приветствие Хотена, а сам продолжил разговор с Петром Бориславовичем:
– Дома и стены помогают, боярин, а к этим стенам мы противника не допустим.
– Вон Хотен еще не знает, однако наш лазутчик рассказал, что Севенч Бонякович бахвалился: «Отец-де мой секирой сек Золотые ворота, а я их и вовсе выбью».
– Пустое хвастовство! – усмехнулся Бажен, вспомнив собственное малоприятное приключение перед Золотыми воротами. – Створки обиты толстой медью, и не успеет дикарь и секиру поднять, как его застрелят из бойниц подошвенного боя.
– Что скажешь, мечник, о состоянии городских стен?
– Все уже было сделано Петром Бориславовичем, великий княже. Ни стены, ни сторожа не подведут в случае неудачи. Я прошу тебя поскорее найти время, чтобы посмотреть привезенное нами с Радко. Чванец и Кузя, охраняющие его, извелись от безделья. Думаю, что сии умелые бойцы, равно как и мы со старым Радко, нужнее тебе здесь.
Великий князь задумался.
– А знаешь, я поеду прямо сейчас. Юрий ныне в Василеве, и старик Вячеслав додумался-таки отправить к нему посла. Киевский тысяцкий тут и сам пока справится. Поехали, мечник!
– Ты у меня прямо камень с души снимаешь, великий княже! – и Хотен поклонился. – Разреши только отправить оруженосца за Радко.
По дороге великий князь расспрашивал Хотена о поездке за кладом. Злодейство гостя Карпа вовсе не изумило его. О крестьянах, посмевших захватить в заложники его дружинника, князь Изяслав отозвался как о заслуживающих казни. Деревню, во всяком случае, надо было сжечь. Едва успел Хотен закончить свой рассказ, как их догнал, распространяя запах свежего пива, Радко, сопровождаемый Хмырем и своим собственным оруженосцем, и князь обратился уже к нему, спрашивая мнение старого децкого о состоянии городских стен.
– Да в отличном они состоянии! – не задумываясь, брякнул Радко. – Твой дядя, князь Юрий, воин так себе, а вот своей казны на починку городских стен не пожалел.
Тогда великий князь спросил его, взял ли он с собою мешок. И о том же Хотена. Друзья недоуменно переглянулись, а великий князь пошутил, по-видимому:
– Побойтесь бога, бояре, вы совсем меня разорите, когда прихватите еще и казенные мешки.
Они подъезжали уже к Новому терему в Копыревом конце, в подвале которого Изяслав хранил казну. Радко послал вперед своего оруженосца, чтобы тот нашел ключника и приготовил факелы да крепкий ломик.
– А ломик зачем? – удивился Изяслав.
– Сундук заперт на два замка, великий княже, – пояснил Хотен. – Одному богу ведомо, где от них ключи.
– Понятно. И прикажи ключнику, парень, чтобы приготовил два добрых мешка.
В подвале, тускло освещенном узким окошком у потолка, было пустовато. Кроме сундука, стояло там по углам несколько коробов и бочек, а когда разгорелись факелы, темные груды под сундуком обратились в двух дружинников, мирно спящих себе на соломе и распространяющих вокруг запах пивного перегара.
– Что ж, бояре, – заявил Изяслав. – Тут стоит праздничный дух.
Тем временем Радко растолкал Чванца и Кузю. Те, проснувшись, поклонились великому князю и, понуждаемые Радко, принялись сбивать замки.
– Полегче, полегче! – подал голос ключник. – Если там чего есть, в чем мне сие нечто прикажете хранить, коли расколете сундук?
Но вот замки сбиты, и Чванец спрашивает, поднимать ли крышку.
– Нет, приделай новые… – великий князь, впрочем, не закончил шутки. – Да не тяни ты из нас душу – открывай!
Петли успели заржаветь, и крышка поднялась медленно, с резким взвизгом. Тотчас в подвале будто еще пара факелов зажглась.
– Да там одно золото! – позабыв о приличиях, ахнул Хмырь и чуть не выронил факел.
– Не одно золото, не одно, – пробурчал ключник, запуская руку в сундук. – Тут и серебра хватает. И разные ведь гривны: не киевские токмо, но и новгородских довольно… А вот и черниговская…
– Кончай болтать, – ласково распорядился Изяслав. – Доставай свои мешки и набивай их потуже. Мечнику моему Хотену полный до краев, децкому моему Радко – половину мешка.
– Позволь мне сказать, великий княже! – взмолился Хотен. – Мы никогда не выкопали бы сей клад, если бы не мудрость отца митрополита…
– Отец мой духовный Клим плюется, когда слышит об этом кладе, – перебил великий князь, – однако согласился принять для церкви драгоценный книжный оклад, или потир, или другой предмет церковный, буде в сундуке окажется… Эй, ты что ж это – не мог побольше мешки разыскать? Не мешки сие у тебя, а чулки какие-то…
Однако ключник уже принялся поспешно набивать всякой золотой мелочью и гривнами добытый им из пазухи кожаный мешочек. Наполнив, завязал открытый конец шнурком и с поклоном передал Хотену. Тот невольно присел под тяжестью подарка, поблагодарил великого князя и задумался над тем, как довезет мешок, если выехал из дому без переметной сумы. О том, что он только что по-настоящему разбогател, не подумал.
– А мои дружинники да два подводчика Хотеновы? Повелишь нам с мечником наградить их из своих, великий княже? – услышал он грубый голос Радко.
– Расскажу я тебе, верный мой слуга, одну историю. Двоюродный прадед мой Святослав Ярославич, брат прадеда моего Всеволода Ярославича, умер на великом киевском княжении, а в год смерти его пришли к нему послы от немецкого цезаря. Святослав пышно их принял, славно, по-русски, угостил и, сам уже развеселившись, повел их в такой же подвал, только в старом тереме на Горе, показывать свои сокровища: золото, серебро, драгоценные ткани. Много там всего было. Немцы посмотрели, да и говорят: «Все сие немногого стоит, оно ведь мертвым лежит. Добрые воины лучше, ибо крепкие мужи добудут и больше сего». Единожды в год и надутый немец правду скажет! И как ты, Радко, мог подумать, что я забуду про твоих дружинников? Эй, Тимоня, проснись!
– А! Да я и не дремлю вовсе, великий княже, – пробурчал ключник, завороженно уставившись на словно бы и не уменьшившееся содержимое сундука. – Чего желаешь?
– Сейчас Радко тебе скажет имена дружинников, а мечник – подводчиков. Дружинникам по две гривны, подводчикам по три. Запиши на бересту и выплати сразу же, как вернемся с войны.
– А подводчикам зачем на гривну больше? – спросил ключник с такой досадой, будто отдавать придется не Изяславовы гривны, а свои собственные.
– Они первыми погибли бы за мое сокровище, если бы дружина напоролась на врагов, – спокойно объяснил Изяслав. – Не смогли бы ускакать… Ну ладно, бояре, даю вам пару часов, чтобы схоронили свое золото. Потом прошу в полной готовности в мой шатер. Сперва большой военный совет отсидим, а там, слава богу, и передовой полк Юрьев подоспеет. Поразвлечемся, наконец! А мне тут еще надо кое о чем с Тимоней переговорить. Нет денег – и хлопот нет, а появились – тут-то и решай, кому в первую очередь отдавать долги.
Выбравшись во двор, приятели разобрались с мешочками: Радко вручил свой оруженосцу, чтобы положил в переметную суму, а Хотен засунул за пазуху – неудобно, тяжело, беременную бабу из тебя делает, зато надежно.
– Выходит, мне тоже положены три гривны серебра? – мрачно вопросил Хмырь.
– Угу, если живыми вы с войны вернетесь – князь Изяслав, ключник Тимоня да ты, – пояснил Радко голосом тоже отнюдь не радостным. – А теперь отстань на пару сажен, у нас с мечником важный разговор.
Хотен тем временем успел решить, что никакой церкви во имя святого Лаврентия строить не станет (такого грешника, как он, и каменная церковь не спасет), но тряхнет сумою на дело не менее богоугодное. То бишь положит богатый вклад за некую монахиню Несме… нет, мать Алимпию, дабы жилось ей в обители получше, если уж стала черницей… Сперва отдаст в монастырь вклад, а как благодарить будет и будет ли вообще его благодарить, сие уж сама мать Алимпия решит. И тут он подкрутил ус и сам над собою… Что же это только что старик брякнул?
– …ты моим, а я твоим наследником был. Ты, если меня убьют, моим двором и сим золотишком завладеешь, а на них мою старуху до смерти покормишь, а дочерей либо замуж выдашь, либо в монастырь определишь. Согласен? А убьют тебя, я о твоей собственности позабочусь.
«Да не убьют меня никогда!» – чуть не закричал тут Хотен и тут же прикусил язык. За такие слова боги и наказать могут. Да, он убежден, что, дважды увернувшись от объятий Костлявой, не дастся ей и теперь, но об этом лучше помалкивать.
– Так что ты на сие скажешь, Хотен?
– Да вот, думаю… Не пойму, мне-то здесь какая выгода. Ты уж извини.
– А вот в чем твоя выгода. Ежели убьют тебя, все, что у тебя есть, по закону переходит твоему… то есть твоей жены сыну. А на самом деле ей самой. Ты про то лучше меня знаешь, только не задумывался покамест. Хотелось бы тебе такого? А завещаешь мне, я от Любавы твое добро уберегу.
В ответ он только скрипнул зубами. Помолчав, сказал:
– Да, да, я согласен. Нам нужна береста и два свидетеля. Ты, как всегда, мудрее меня оказался, старый приятель.
Радко будто рану ему разбередил. Анчутка не вернулся еще из Суздальщины, а родственники Саида по-прежнему сидели в порубе.
