Глава 15
Славный успех княжьего мужа Хотена
И еще раз доказал князь Изяслав, что нет равного ему полководца на Руси. Войско он разделил на две части. Дал брату Владимиру в передовой отряд свежее тетеревское ополчение и повелел передать ему младших отроков из всех дружин. Князь Владимир должен был тотчас, налегке, оставив обозы, скакать на Белгород, чтобы попытаться захватить его изгоном, с ходу. Остальное войско и венгров Изяслав поведет следом и будет действовать в зависимости от того, как повезет Владимиру с Белгородом.
Все прекрасно понимали, и только венграм пришлось на пальцах объяснять, что Белгород – это ключ к Киеву и что удержать Киев, если противник засядет в этой мощной крепости, надолго не удастся. Когда передовой отряд скрылся за начавшими зеленеть буграми, Изяслав подарил оставшемуся с ним войску еще два часа отдыха. Хотен, зевая, поехал в обоз.
Дружинники Радко столпились вокруг митрополичьего возка: сломалась задняя ось. Хотену пришлось рассказать все последние новости, и на время ось была забыта.
– Дивуюсь я, что сие судьбоносное деяние, – заявил отец Клим, – великий князь поручил малоопытному девятнадцатилетнему брату.
– А тут, отче митрополите, никакого опыта не требуется, только быстрый конь, храбрость и натиск. – Радко возразил почтительно. – Если белгородцы ждут князя Изяслава, они сами откроют ворота Владимиру. Если останутся верны Юрию, то Владимир поедет от города несолоно хлебавши. Изяслав ведь не надеется взять Белгород правильной осадой – у него нет для того многих месяцев. А ты, Хотен, говорят, уже мечник вместо покойного Сумы-предателя?
– Только не думай, старый друже, что я сам его убил, чтобы занять должность покойника, – невесело рассмеялся Хотен. – Да и сети на него, доброхота Володимирки, великий князь сам расставил.
Тут емец понял, что сказал лишнее, и прикусил язык. Да поздно: отец митрополит быстро осведомился, о каких сетях речь. Хотен поклонился:
– Прости, господине отче, сие я смогу только после войны поведать, да и то, если великий князь разрешит. А пока хочу похвастаться: я теперь не голодранец больше, не только именем одним боярин. Великий князь подарил мне все имение Сумы и его киевскую усадьбу в придачу. Радко, а тебе не ведомо ли, где его усадьба? Разве не на Горе, как припоминаю?
– Усадьба Сумы, говоришь? – прищурился Радко. – Да там же сейчас суздальский боярин сидит, Нефед Черный, если мне память не изменяет. А вот если отвоюем Киев, то будем почти соседями, боярин: бывшая усадьба Сумы от моей бывшей усадьбы в двух шагах и улица одна – Сретенская.
– Ох, даже не верится… – Хотен расчувствовался.
– И добре, что не верится! Хуже нет, как размечтаться – и мордой в грязь! Скажи лучше, что с возком отца митрополита делать?
– Где я тебе, Радко, посреди чистого поля новую ось возьму? Послушай, а ведь у Хмыря наши кони, у галицких стрельцов отбитые… Давай посадим…
– Чтобы я… верхом… – схватился за сердце отец Клим. – Я с самого детства…
Радко схватил друга за рукав и оттащил в сторону.
– Разве не знаешь, – зашептал, – что не годится попу садиться на боевого коня, ибо станет тот конь труслив, как заяц? Придумай чего другого. Неужто в обозе великого князя возы не освободились?
– На них раненых стрельцов везут. Сделаем вот как. Пошли Соломину, пусть у начальника Изяславовых стрельцов заберет для меня казну и коней Сумы, а тряпки и оружие, доспех пусть себе оставит. Подозрительно мне железо, служившее предателю: как бы тебе не изменило… А на коней Сумы сажай отца митрополита и келейника смело!
– Согласен, мечник. Авось, их святые задницы и коней, и седла, на коих изменник сиживал, от скверны избавят. А добро митрополичье, книг его множество, увяжем во вьюки. Я сейчас распоряжусь, а потом давай кулак придавим. Короток отдых, да сладок.
Однако не долго пришлось им наслаждаться сном прямо на успевшей просохнуть земле. Неугомонный Изяслав, едва взошла луна, повел поредевшее войско на Белгород – и угадал: на полпути их встретил гонец князя Владимира с ошеломляющей вестью: «Белгород наш!»
Повеселевшие, приободрившиеся воины из уст в уста передавали удивительные подробности. Оказывается, сидевший в городе-крепости Юрьев сын Борис и понятия не имел о том, что делается на большой западной дороге, и чуть было не попал в плен. Дружина Владимира Мачешича, с князем во главе, шедшая впереди его отряда, едва не ворвалась в Белгород с разгона, потому что подъемный мост через Ирпень был беспечно опущен и ворота открыты. Только Борисов мытник в последний момент сумел поднять мост, разглядев стяг Владимиров. Борис же в это время пьянствовал с дружиной и белгородскими попами. Передовой отряд весь подтянулся к мосту. Когда они дружно крикнули «Изяслав!», гикнули по-чорноклобуцки и ударили в щиты, Борис Юрьевич, потеряв голову от страха, выскочил из города через Киевские ворота.
Тогда белгородцы первым делом сбросили со стены злосчастного мытника, а потом раскрыли ворота и опустили мост через Ирпень, крича, что их князь – Изяслав. Они клялись, что Борис не имел вести о походе Изяслава.
Чудом каким-то двужильный Изяслав сумел до света переправить всех венгров в крепость, а утром, оставив в Белгороде Владимира с его отрядом, принялся выстраивать венгров и оставшиеся у него русские дружины для последнего броска на Киев. Когда колокола ударили к заутрене, он вызвал к себе Радко и Хотена, закусывающих наскоро с другими дружинниками. Великий князь сидел на коне у церковной паперти, рядом с ним нахохлился мрачный отец митрополит, верхом на боярском дорогом коне с серебряной сбруей выглядевший, на взгляд Хотена, как ворон, оседлавший павлина. Громко трещали факелы в руках у княжьих слуг.
– Книг я не оставлю, и не проси меня о том, – ворчливо пенял отец митрополит великому князю. – Нет у меня доверия к твоим грязным обозникам.
Не ответив, великий князь обратился к боярам:
– Радко и Хотен! Уж так оно в жизни устроено: ежели коняга усердно тянет, хозяин на воз еще больше добавит тягости. Сослужите и вы мне наиважнейшую в сем походе службу. Я уже коленопреклоненно, со слезами упросил господина отца митрополита…
– Это у него называется «упросил», – проворчал митрополит Клим.
– …а теперь и вас прошу. Надобно будет первыми, за полчаса до войска, провезти в Киев Золотыми воротами отца митрополита Клима и помочь ему в Святой Софии. Он знает, наш господин отец, чего там производить: набат, после благовест, хоругви, и чтобы причт Софии с отцом митрополитом во главе встретил меня торжественно за городом, из Золотых ворот выйдя.
– Въехать в неприятельский Киев, с одним десятком дружины? – прищурился Радко. – Притом отвечая за жизнь митрополита? Про конягу ты верно сказал, княже…
– Жизни отца митрополита мало что грозит, не то что вашим. Отче митрополите! Шелом на тебе под клобуком вижу, а кольчугу не забыл ли поддеть?
– И не снимал еще. Весь ржавчиной провонял.
– Враги отца митрополита не станут его убивать. А вы, бояре, на войну выехали – так о чем речь? Если Юрий выбежал из города, как думаем мы с Хотеном… Ты же и сейчас того мнения, мечник?
– Да, я надеюсь, великий княже. Уверенности быть не может.
– Если выбежал, ваше задание яйца выеденного не стоит. Если он решил обороняться, вас обстреляют суздальцы. Отступите тогда – мне ли тебя, Радко, учить? Отца митрополита прикроете щитами. Кому-то не повезет, кто-то к нам целый выедет.
– Могут и заманить, – сурово промолвил митрополит. – А за спинами нашими опустить ворота.
– Вы ж не дураки, правда, бояре? А буде полонят вас, либо я с венграми и с черными клобуками добуду Киев и из поруба выручу, либо выкуплю. И в сем крест целую.
Радко вздохнул столь шумно, будто верблюд. Хотен спросил:
– Когда выступать, великий княже?
– Сейчас, мечник. Дружину вашу я приказал готовить Чудину. Они за церковью.
Колокола смолкли. Князь спешился, снял шлем и исчез в церковной двери, светившейся неясным мерцанием празднично понатыканных, небось, у каждой иконы свечей. Хотен обнаружил в себе желание каждый день отстаивать все церковные службы, лишь бы не ехать сейчас. Тут ему показалось, что отец митрополит сплюнул. Показалось, потому что не мог православный митрополит плюнуть на церковную паперть.
– Благословите нас, господине отче, – склонился в поклоне Радко.
– Да Бога ради! А меня кто благословит? – ворчливо отвечал митрополит Клим. – Сейчас уместнее было бы совершить возлияние. Только не на землю богам, как творят язычники, а в желудки наши, по апостолу Павлу. Есть ли у нас хоть немного вина?
Вина не нашлось, пришлось ехать.
Правда, еще одна небольшая задержка вышла. Проехав вдоль выстроенной уже к походу малой дружины, Хотен обнаружил среди дружинников Прилепу. На сей раз девка добыла где-то щит и обычный, длинный меч. Хотену пришлось бы силой выволакивать ее из строя, если бы не отец Клим, приказавший:
– Поезжай, отрок, в обоз и ни на шаг не отходи от моих вьюков с книгами! Коли хоть одна пропадет, гореть тебе в огне адском! А против воров отпускаю тебе заранее грех сквернословия и даже членовредительства. Мало того, что меня могут жизни лишить, так еще, глядишь, и книги растащат!
– Чего отпускаешь, отче святый? – зазвенела девчонка изумленно.
– Отец митрополит дозволяет тебе, Прилеп, – Хотен невольно усмехнулся, – выматерить и даже руку отрубить у наглеца, буде станет таковый к его книгам, что во вьюках, протягивать руки.
Рассвет застал их, когда до Киева оставалось рукой подать. На мосту через Лыбедь не оказалось охраны, и сие Радко и Хотен, не сговариваясь, согласно сочли добрым предзнаменованием. Проскочили через полусонное сельцо Предславино, дружно перекрестились на крест церквушки, торчащей перед крепостью. Места пошли знакомые, вдоль и поперек тут все было изъезжено Хотеном-охотником. Спал бы сейчас спокойно, если бы не уехал тогда с Радко. Привалился бы к теплому боку жены, досматривая сон о Несмеяне. Теперь проезжали они напротив Кловской крепости, поставленной так, чтобы из-за зубцов стены можно было обстреливать идущее дорогой войско. Сторож, черневший на стене, при виде их малой дружины и не пошевелился. Вот и мостик через Хрещатый ручей. Отсюда Хотен, если пересел бы на Рыжка, смог бы доехать домой, в Дубки, с закрытыми глазами. Сейчас он, напротив, во все глаза смотрел, только не хорошо уже видные купола славных киевских церквей разглядывал, а что делается на лугу перед Золотыми воротами.
Дорога спустилась в овраг, и они сделали остановку, чтобы посовещаться.
– Перед воротами скопились возы. Можно укрыться за возами и отстреливаться, пока наши не подойдут, – предложил Хотен.
– А если Юрий вывел стрельцов на стены, худо нам придется и за возами, – возразил Радко, почесывая в затылке. – Зайдут с тыла, тогда перестреляют или повяжут.
– «Отворили на мя тулы своя, напрягли на мя луцы своя», – невпопад чуть ли не пропел отец Клим.
– Не до твоих псалмов теперь, отче, – встрял вдруг келейник митрополичий, и Хотен со стыдом вспомнил, что о кольчуге для этого церковника никто не позаботился. Можно было ведь, на первый случай, хотя и с Прилепы снять. – А лепше нам, мужи, если жареный петух клюнет, сразу скакать налево, в овраг. Какому коню не повезет, тот ноги поломает, а вот мы свои головы, глядишь, и сбережем.
– А и правда! – ахнул Соломина.
– И еще я прошу у вас, мужи, пару сулиц, – продолжил келейник. – Я не у ворот храборствовать собираюсь, а нужны для действования в Софии.
– Держи вот мою, отец, – это Радко отстегнул от своей переметной сумы копейцо, толстое, с красивым резным пером. – Ею моего друга Ивора Хельговича убили, а ты, глядишь, в Святой Софии от греха и очистишь.
Тут подумал Хотен, что Радко, пожалуй, преувеличивает очистительную силу церковных людей и вещей, а потом подумал, что в такие минуты в голову всегда лезет сущая чепуха.
– Ночевать мы тут, что ли, собрались? А ну вперед! – рявкнул Радко и первым выехал из оврага.
Теперь неприступные для любого врага киевские стены и Золотые ворота встали перед ними как на ладони. И они видны стороже, на стене стоящей, как на ладони. А на стене сторожа, потому что славные Золотые ворота – сие башня въездная, сооружение оборонное, однако над башней еще и красивая надвратная церковь выстроена, Благовещения Пресвятой Богородицы. Странное сочетание, ежели вдуматься – так мало ли странного на белом свете?
Вот и последний воз остановился, ждет своей очереди продвинуться к воротам. Радко, памятуя совет келейника, принял влево, объезжая возы со стороны оврага, остальные гуськом за ним. «Что ж он молчит, старый?» – забеспокоился Хотен. Будто услышав его мысли, Радко прокричал:
– Дорогу господину отцу Климу, митрополиту Киевскому и всея Руси!
– Эй! Чего буянишь? – это сверху со стены. – А то не пустим!
– Как тебя понимать, почтенный муж? – задрав голову, прокричал Хотен.
– Будто сам не знаешь, боярин. Нет в Киеве митрополита, за него епископ отец Евфимий Переяславский, – скучно пояснил мытник, стоявший в воротах перед первым возом. Спрятал куны в сумку на боку и крикнул: – Проезжай! Следующий!
Сторож, в доспехе и с копьем, подошел ближе к мытнику, подставил ухо.
– Не было его в Киеве, а теперь снова будет! А едет отец митрополит за попами Софийскими, встречать чтобы со кресты великого князя нашего Изяслава Мстиславовича! – кричал Хотен, рискуя сорвать голос.
– Сие вороги! Бегите! – снова со стены.
Мытник и сторож проворно отбежали внутрь проезда. В недрах башни заскрежетало, многопудовая дубовая створка, обитая золочеными медными листами, тяжко опустилась, перекрыв проезд. Изнутри башни донесся неясный топот. Это стражники спускались винтовыми лестницами к бойницам подошвенного боя, устроенным, чтобы расстреливать противника, действующего прямо перед воротами с тараном либо топорами. Хотен поежился. Хорошее устройство, хитрое, но разве для того его мудрецы придумывали, чтобы в меня стрелять?
Заставил Беляна попятиться и встал так, чтобы его хорошо было видно со стены, а не только из бойниц. Задрал голову и тут же накоротко глянул перед собою: дружинники сгрудились вокруг митрополита и келейника, прикрываясь от бойниц щитами. Отпустил повода, поднял забрало, совсем снял шелом с головы. Весенний ветерок принялся приятно холодить кожу под мокрыми волосами.
– Эй! Старейшина, давай поговорим! Ты видишь меня? – прокричал.
– Ну?
– Ты разве меня не узнал? Я Хотен, бывый киевский емец, а теперь мечник великого князя Изяслава. А ты кто будешь? Киевлянин?
– Ну.
– Как кличут тебя, боярин?
– Сновидом. Ну, Сновидом Сигурдовичем.
– Слыхал про тебя! Идет слава Киевом! – восхитился Хотен, и слыхом не слыхавший ни про какого старейшину сторожей Сновида.
Тут свистнула внизу первая стрела, тупо стукнула о железо. Потом вторая, на нее отозвался густой мат. Кто же ранен? За спиной вскрики и возня: мирный народ прячется, видать, под возы. Хотен набрал в грудь воздуху.
– Сновид! Кончай стрельбу! Я тебе добра желаю! Если ранишь или убьешь кого из нашей дружины, князь Изяслав окоротит тебя на голову, а стрельцов повесит на ваших же воротах.
– Ну!
– Великий князь идет из Белгорода. Белгород наш! Ты же сам видел, как Борис Юрьевич пробежал, спасаясь от полона, через твои ворота.
– Великий князь мой Юрий Владимирович, и он на Красном дворе отдыхает.
– Ты увидишь, что он уже сбежал прямо оттуда, в Киев не заезжая!
– Ну?
Теперь стрела просвистела, успев пролететь мимо Хотенова уха. Белян, заржав возмущенно, отпрыгнул в сторону, и шлем брякнулся с луки седла и покатил, позванивая, по вытоптанной траве.
– Эй, Сновиде! Посмотри на дорогу за Предславином. Войско Изяславово, небось, уже там. Венгерские волы в броне волокут немецкий железный таран, он мигом разнесет створ твоих ворот, если не подчинишься великому князю.
Хмырь подскакал. Свесившись с седла, поднял шлем и отдал хозяину.
– Эй, Сновиде!
– Ну?
– Кончай со стрельбой! Пожалей свою жизнь!
– Се Михно-суздалец спустился стрелять, боярин.
– Так образумь паршивца! А затвор немедля подними!
Подумав, Хотен надел шлем. Несколько тягостных мгновений – и в башне снова затопали, а затвор с противным скрежетом начал подниматься. Хотен испытал горячее желание покинуть седло и ползком протиснуться в щель, как только это станет возможным. Впрочем, и все остальные проскочили под створом раньше, чем он поднялся на полную высоту, так что Хотену пришлось только наклонить голову. И только проскакав через проезд, перестал он ожидать стрелы в спину… И в голове снова прояснилось.
– Радко! Ты б остался на воротах, присмотрел бы, чтобы больше никаких…
– Да! Я и сам хотел… Соломина, Стечка, Белуга, Чекан – спешиться и со мной! Федько – коновод, заодно и руку себе перевяжешь.
Отец Клим вдруг хихикнул:
– Дивно, братие, а ведь я дитенком мечтал, что дружинником стану. И когда в ночное отцовых коней гнал, все воображал, что в поход на половцев… О Боже, но разве возможно о сем мечтать?
Тут Радко, уже открывший было дверь башни, чтобы подняться по лестнице наверх, возвратился, взял под уздцы захрапевшего коня отца митрополита, уставился в его переносицу тяжелым взглядом.
– У каждого своя доля, господине отче. Мы в грязи копаемся, а ты в высокой мудрости витаешь. Видишь сам, мы свою работу сделали, и теперь тебя Хотен в твою Софию в мгновение ока домчит. Вот только за то, что мы тебя в Киев доставили, Федько заплатил своей кровью, а могли и мы все головы положить. Так не подведи и ты нас! Черта нам в твоих детских мечтах! Забудь, что ты книжник и мямля церковная. Покажи себя настоящим хозяином церкви, положи на них, софийских твоих изменников, свой господский гнев! Федько, отстегни отцу митрополиту свой меч. Ладно, я тебе помогу. Здоровую руку-то подними.
Изумленно взирая на обнаженный меч в своей руке, прошептал отец Клим:
– Да, сказано и сие: «Не мир я вам принес, но меч»…
Хотен нетерпеливо хлопнул его коня по крупу:
– Помчали! Меч только из руки не выпусти! Радко прав, старый он хитрец! Что ж только под Золотыми воротами молчал? Я постараюсь тебе помочь, отче.
– И я без подмоги не оставлю, – мрачно пообещал келейник.
Уж если от Владимира до Киева одним духом проскакали, что для них, молодцов-хоробров, две короткие улицы? Перед въездной в Софийский двор не то башней, не то часовней (далеко уродине до Золотых ворот!) Хотен пропустил копейщиков вперед, и они дружно разнесли на доски ее створки. Вот и знакомый двор, а вот и митрополичьи палаты, где четыре года назад познакомился он с отцом митрополитом. Тут мало что изменилось… Спешились!
– Мужи, снимите господина отца с коня, поставьте на крыльцо! Сахно, найди звонарей и тащи в митрополичью горницу!
Мелькнули простые полотняные, пестрые от дорожной грязи портки, поддетые отцом Климом под рясу, а мечом он чуть не выколол Хмырю глаз. Выскочил им навстречу некто в камилавке и рясе, завякал непонятное. Хотен, не останавливаясь, сбил его с ног кулаком в железной рукавице. Отец Клим чуть не выронил меч.
– Перенесите отца Клима через сию падаль!
А вот внутри многое изменилось. Хотен не узнал той просторной кельи, где впервые говорил с митрополитом, подумал было, что ошибся дверью. Нет, та самая. Вот только вместо книг на столе – парчовая скатерть, на ней множество серебряной и золотой посуды, стены в коврах, и под ногами мягко… Ага, тоже ковры. Где ж епископ? Неужели успел удрать? Хотен обежал стол и увидел толстые пятки, торчащие из-под скатерти. Опрокинул стол, хотел было взять за шиворот обнаружившегося под ним толстяка в красной шелковой рясе, да решил, что не сдюжит поднять такую тяжесть. Поэтому пнул что было сил сапогом толстяка в копчик и уложил-таки на ковер перед отцом Климом.
– Сей боров и есть твой местоблюститель, господине отче?
– Ох, отче Евфимие, успел ты, однако, тут нагрешить, – заметил митрополит, покачивая головою, а заодно и мечом. Толстяк отшатнулся. – О тебе такое говорят, что и повторять сором…
– Ключаря своего привез ли из Переяславля? Отвечай, боров! – и снова пнул Хотен епископа носком сапога в зад.
– Здесь Онцифор. Митрополичью ризницу бережет. А тебе анафема в сей век и в будущий, злодей!
– Отче митрополите, соборный ключарь у него ведомый вор. А каков слуга, таков и хозяин. Обоих можешь сразу на цепь сажать. Хмырь, одна нога здесь, другая там! Найди и притащи сюда ключаря Онцифора. Бить можешь, только не искалечь… Эх, жаль, что нельзя Хоря из могилы поднять!
Митрополит коротко поднял на Хотена смеющиеся глаза, тут же грозно глянул на епископа и стукнул его по голове плашмя мечом:
– Судить тебя, Евфимий, буду потом. А сейчас облачайся, бери крест – будем великого князя Изяслава торжественно встречать! Сбежать же не надейся – мужи сии за тобой присмотрят.
– Присмотрим, присмотрим, – подтвердил Хотен и насторожился, услыхав топот в сенях. Тревога была напрасной: Сахно, отрок из дружины Радко, втолкнул в горницу трех мужиков в рясах из крашенины:
– А вот звонари!
Обветренные лица звонарей, насупленные и злые, вдруг разгладились, а в глазах засияла неподдельная радость.
– Ты ли предо мною, добрый наш отец Клим? – вопросил самый из них красноречивый. – Тут без тебя такой грабеж живет…
– Я, кто ж еще, детушки! Не бес же в моем облике! – расплылся в улыбке митрополит и замахал перед собою мечом. – Я с этими храбрыми мужами въехал в Киев первым, впереди великого князя нашего Изяслава Мстиславовича! Бейте, детушки, в набат, сзывайте народ православный, а потом творите благовест, как пойдем со кресты освободителя нашего встречать! Не мне вас учить.
– Сделаем, святый отче!
– А ученика пошлите, не в службу, а в дружбу, за протопопом софийским отцом Ионою, пусть собирает весь клир, облачает…
– Дак ведь Иона и все наши попы и дьяконы в темнице сидят, муку для поварни мелют!
– На цепях? – осведомился Хотен.
– А то, боярин!
– Ладно, бегите на звонницу, а ученик ваш пусть кузнеца найдет и к темнице его с зубилом и молотом, – и осмелился тут Хотен посоветовать митрополиту. – Расковать бы их, облачить да отправить встречать со кресты великого князя. Кому же радоваться нашему освободителю, как не им?
– …как не им, новомученикам! – подхватил митрополит. – А что сделаем с суздальцами и киевскими нашими предателями, что засели на их местах?
– Да сих сначала поймать надобно, святый отче!
Вот тут Хотен ошибся. Большую часть нового софийского клира ловить не пришлось. Ибо дружной толпой ворвались они, раскормленные, благоухающие ладаном и перегаром дорогих вин, в келью митрополита. Передний, в роскошной рыжей бороде, завопил:
– Пресвятый отче, что делается в митрополии! Посылай тотчас гонца к Юрию Владимировичу…
И осекся рыжий поп, потому что воняло в келье застарелым потом, высохшей кровью и железом, потому что увидел гордого епископа Евфимия на полу, не решающимся подняться с колен, а в его роскошном золоченом кресле – сухонького отца Клима в кукуле схимника (белые кресты от грязи почти не различались), надетом поверх съехавшего набок шелома с бармицею. Мечом же отец Клим продолжал поигрывать с опасной для окружающих небрежностью.
Раскрыл было рот митрополит, но не успел ничего сказать, потому что влетел в келью соборный ключарь Онцифор, сзади подкалываемый сулицею келейника Ефима. Видно, использовалась сулица и как дубинка, потому что на лбу у ключника разбухал здоровенный синяк. Завидев Хотена, Онцифор бухнулся на колени, выставил перед лицом свои толстые пальцы, унизанные перстнями, и завопил:
– Не бей! Не буду! Больше никогда! Не бей!
– Вот, отцы, сколь грозен наш отец митрополит… – начал было Хотен.
Отец Клим тотчас разрушил его задумку. Спросил нетерпеливо:
– Кто сей! Чем ты ему, сын мой, столь страшен?
– Вор он, господине отче. У схимника книгу украл.
– Книжный вор? У чернеца? – рассвирепел митрополит уже не на шутку. – На цепь вора! На хлеб и воду! Забери, боярин, у него ключи, отдай, пока суд да дело, хотя и келейнику моему.
Принимая ключи, Ефим склонился к уху Хотена и прошептал:
– Я поставил твоего Хмыря сторожить покои и кельи. Без добра своего эти шелковые пузаны не убегут.
Меж тем отец митрополит приказал софийским попам облачиться в ризнице, взять кресты и хоругви и собираться у выездных ворот. Попы замялись, потом вперед выступил рыжий поп и смело заявил:
– Коли уж ты здесь, отец Климент, то и встречать ты нас примучиваешь не иного кого, как наездом пришедшего князя твоего и благодетеля Изяслава. Уж лучше сразу сажай нас на цепь, сделай милость.
Отец Клим прищурился, поиграл мечом.
– Почто пришли сюда со своим князем? А уж коли пришли в Русскую землю, так послужите ей хоть раз правдиво. Мужи, проводите их в ризницу.
– Сколько раз вам, отцы, повторять! – зарычал Хотен.
– Фелонь – золототканую, коли не стащили, омофор, посох… Посох не забыть! – ворчал отец Клим, когда выбрались они на крыльцо – митрополит, одной рукой опираясь на меч, другой – на плечо Хотена, Хотен в тяжком раздумье.
Двор был уже заполнен ликующими киевлянами, среди которых мелькали и черные рясы чернецов. Звонари ударили благовест – с особенной лихостью, будто, прости Господи, плясовую. Хотена ничего уже не радовало. Чем он тут занимается? Ладно, что при предыдущем перевороте он не поспел на грабеж, достались ему на уже разгромленном боярском дворе жалкие крохи, так и теперь, первым ворвавшись в город, он теряет драгоценное время, возясь с престарелым отцом Климом, тогда как должен стремглав скакать на Сретенскую, чтобы грудью защищать подаренное ему имение, а если удастся, то и пленить в усадьбе суздальского боярина Нефеда Черного – или Белого, бес его возьми!
Хорошо еще, если Радко догадается и успеет вовремя на Сретенскую, да и еще за его новым двором по дружбе присмотрит.
