Глава 18. Планы на будущее

В Москву пришла жара, о которой все так долго мечтали. Мы лежали на узкой полуторной кровати в спальне с полосатыми обоями на стенах и большим ковром на полу. В квартире Геры Капелина с последнего раза ничего не изменилось, и отчасти меня рассмешило то, насколько наши с ним жилища подходят друг другу. Мы оба жили в оголенных, пустых помещениях, набитых старыми вещами. Ни в моей, ни в его кухне не было ни микроволновки, ни кофеварки, ни тут ни там не было свежего ремонта, новых вещей, нормального телевизора. С другой стороны, причины на это были совершенно разные. Я жила так, потому что мужчина, которого я семь лет назад решила полюбить, оказался мерзавцем. Герман жил так, потому что не хотел ничего трогать в квартире своей умершей матери.

Два с половиной года назад Герман потерял мать, он был в этот момент далеко, работал в другой стране, занимался каким-то научным проектом. Его мама заболела, но ему ничего не сказала, запретила говорить об этом родственникам и врачам. Когда Герман вернулся, было уже слишком поздно, уже нельзя было ничего исправить. С тех пор Герман остался в Москве, работал в каком-то институте над научным проектом, что-то связанное с физикой. Он рассказал мне об этом в минуту откровенности – редкий случай, когда мы просто разговаривали и говорили правду. Как-то так получалось, что большую часть времени, которую мы проводили вместе, мы врали друг другу. Из разных соображений, по разным поводам – мы постоянно решали, что правда будет лишней и даже опасной.

Вот и сейчас – я лежала и смотрела на гладильную доску с утюгом у стены, на качающийся на ветру тюль. Дверь на лоджию была открыта, из-за окна доносился равномерный городской гул. Гера жил тут, в квартире матери, но жил так, словно был случайным гостем. Его вещей почти не было, он ничего не менял, словно ждал, когда, в один день, сюда вернется настоящий хозяин. Только стирал одежду в маленькой стиральной машине в ванной и потом сушил и гладил тут же, на гладильной доске в комнате. Самостоятельный мужчина, одинокий в свои тридцать шесть лет, сам себе готовил, сам себе стирал и гладил. Сам ездил в магазин, платил по счетам – и справлялся со всем этим весьма неплохо. Взрослый, ответственный – почти как вымирающий амурский тигр, я смотрела на него с интересом посетителя зоопарка. Почти не видела таких. Файкин Игорь не считается, с ним вообще все не так.

– Скажи, а почему ты развелся с женой? – спросила я, переворачиваясь на живот.

Я хотела задать этот вопрос давным-давно, еще весной, когда впервые встретила Германа в магазине неподалеку от моего дома. Но тогда я все не решалась, все боялась чего-то, все хотела произвести впечатление, притвориться кем-то еще, только не собой. Меньше всего люди хотят быть самими собой, особенно в начале знакомства. Тут все боятся правды, и я не была исключением. Надежда на будущее делала меня тогда глупой и испуганной, а сейчас все было иначе. Сейчас под нами было целое озеро лжи, и я дрейфовала на нем, растянувшись обнаженной на надувном матрасе из уверенности в себе. Я наслаждалась полной своей безответственностью, зная, что рано или поздно правда выплывет наружу.

– Я же вроде говорил тебе, что это она ушла от меня, – пробормотал Герман и провел пальцем по моей спине, по позвонку за позвонком, от шеи до самого низа, до ягодиц. Я замерла, как кошка, которую гладят, и повернула голову так, чтобы видеть его лицо.

– А теперь расскажи почему?

– Может быть, я не удовлетворял ее в постели, – улыбнулся он, а его большая теплая ладонь накрыла мои ягодицы.

Я рассмеялась и потянулась.

– Это вряд ли. С известной долей уверенности заверяю тебя, что дело не в этом. По крайней мере, если то, что ты делал со мной, не является заманухой. Знаешь, как, когда открывают новый ресторан, нанимают шикарного дорогого повара, готовят прекрасно, чтобы люди привыкли, начали приходить, полюбили местную кухню, распробовали бы всякие необычности, новые рецепты. Что-то поострее, погорячее, – я улыбнулась и облизнула губы. – А потом – бац, повар в отпуске, кормят быстро, второпях, каждый день одним и тем же. Никаких изысков, знаешь. Картошка с котлетами. Может быть, даже заварное пюре.

– Или быстрая лапша, да? – расхохотался Герман. – Ну-ка, гурман, поворачивайся, я покажу тебе кое-какой рецепт, от которого у тебя ноги подогнутся.

– Будет так вкусно?

– Пальчики оближешь! – добавил Капелин, наклонившись ко мне.

Мои губы болели от поцелуев, но я хотела еще. Я не знала, сколько мне достанется от этого украденного у реальности романа, и не жалела своего тела, бросала его навстречу жадным мужским рукам, гналась за любыми ощущениями, соглашалась на все. Мы же были любовниками. У нас не было будущего, у нас было только настоящее, полученное как бы нелегально, втайне от моего мужа, которому я изменяла на полуторной кровати Германа, под тихий гул летнего города. Эта игра делала все острее и ярче. Ничто не возбуждает так, как то, что досталось преступным путем. Герман тихо прошептал, что хочет сделать со мной дальше, если я, конечно, ему это позволю. Я подумала и кивнула. Герман знал, что наше теплое, заряженное пульсирующим возбуждением счастье выстроено на лжи, но не знал, на какой именно. Я не открывала ему настоящих ингредиентов. Он думал, что дело в моем муже, но дело было во мне.

– Я не хочу, чтобы ты уходила, – прошептал он мне после жаркой молчаливой любви. Гера внимательно глядел на мое лицо, в мои затуманенные наслаждением глаза. Он не дал мне свести вместе ноги, удержал их разведенными в стороны даже после.

– Я тоже хочу остаться, – промурлыкала я, позволяя ему властвовать над моим телом.

– Я даже не хочу, чтобы ты шевелилась, я хочу, чтобы ты так и лежала передо мной как сейчас, раскрытая книга, моя самая любимая страница. Я могу перечитывать тебя снова и снова.

– Читать? Да ты ни слова не увидел, только и делаешь, что рисуешь на полях неприличные картинки, – рассмеялась я.

На стене, на полосатых обоях висели большие круглые часы, они показывали время, которое утекало сквозь пальцы. Было уже половина второго. Мы провели в его квартире несколько часов, я пришла туда сама и сама собиралась уйти обратно. Вчера вечером я позвонила Герману, говорила быстро и тихо, так, словно боялась, что меня могут подслушать. В какой-то степени, это так и было, я боялась разбудить Ваську. Когда у тебя на руках ребенок, которому нет еще и года, разбудить его – самая большая катастрофа, которая только может случиться.

Герман, конечно, решил, что я прячусь от Сережи. Я сказала ему, что буду свободна с утра и до обеда. Сказала, что за мной не нужно заезжать, что я приду сама. Сделаю вид, что иду в магазин за продуктами. Что я должна буду вернуться домой к трем. Я пришла к Гере с двумя пакетами продуктов – мое железное алиби. Я не соврала в этом, у меня действительно времени было только до трех часов. Фая и Игорь забрали детей и уехали в торговый центр катать Вовку на каруселях. Иногда мне казалось, что они брали моих детей в негласную аренду, чтобы поиграть в большую семью. Тест-драйв. Поиграть – и вернуть их мне уставшими, Вовку – объевшимся мороженым, Василису – с новыми игрушками. Я, конечно, не возражала. Одинокая мать никогда не будет против, чтобы кто-то из родных посидел с ее детьми. А я стала одинокой задолго до того, как мой муж ушел от меня, прихватив все наше имущество.

– Я приеду еще, слышишь? Я никуда не денусь, мне твоя кухня очень по вкусу, – говорила я, шутливо пытаясь вырваться из объятий.

Чем больше я дергалась, тем больше объятия Германа походили на капкан. В конце концов он навалился на меня всем телом, захватив мои запястья руками и навис надо мной, глядя на мои тщетные попытки вырваться.

– Моя жена ушла от меня, потому что не хотела иметь детей, не хотела иметь большой семьи. Мне было уже тридцать три года, и я поставил вопрос ребром, после чего мы расстались.

– Но почему она… не хотела? – опешила я.

Герман отпустил меня, сел на кровати спиной ко мне и посмотрел в сторону открытой балконной двери. Затем покачал головой.

– Знаешь, она говорила, что, если у нас родится ребенок, наши отношения уже никогда не будут прежними, что я уже не стану смотреть на нее, как на женщину. Еще что-то про перенаселение планеты и про то, что любовь не живет среди грязных памперсов. Она завалила меня всеми ерундовыми и бессмысленными аргументами, которые только можно придумать. Но я знаю, она просто меня не любила. Это куда проще, куда логичнее. Впрочем, кто его знает, наш мир сошел с ума, и многие люди придумывают идеи, от которых волосы встают дыбом. И хочется встряхнуть мир за плечи, чтобы привести в чувство. Моя жена говорила мне, что это я устарел.

– А ты ее любил? – спросила я осторожно.

– Я? Конечно, любил. Впрочем, не знаю. Когда она ушла, я погрузился в работу так глубоко, что чуть не утонул. А мама никогда не одобряла моей женитьбы. Может, ей это было видно, эта нелюбовь?

– Значит, ты хочешь большую семью и детей? – уточнила я, привставая на кровати. Герман выпрямил плечи, обернулся. Я положила руку ему на плечо, мне стало как-то невыносимо грустно. – Ты ведь понимаешь, что тебе нужен кто-то другой, не я. Кто-то, кто хочет того же, что и ты. Не задерганная мать чужих детей, которая при одной мысли о том, чтобы родить кого-то еще, может выпрыгнуть в окно.

Герман долго молчал и смотрел на пустую стену. Затем коротко кивнул.

– Что ж, по крайней мере, это честно. Только ты не права. Дети не бывают чужими. Дети могут быть только счастливыми или нет. Это – единственное, что важно. Ладно, Лиза, тебе пора, да? Я не должен был тебе этого ничего говорить. Я запутался в своей жизни, как будто бегаю по кругу и все надеюсь, что это – прямая и что она куда-то ведет.

– Я только хочу, чтобы ты был счастлив.

– Моя жена ушла от меня еще до смерти матери, я уже давно пережил это, моя жена ничего для меня не значит. Мне кажется, я придумал себе нашу с ней любовь. Даже удивительно, насколько эти чувства могут поменяться. Я видел ее, она приезжала в Москву, она осталась в Израиле, тут у нее отец. Она позвонила, мы выпили по чашке кофе. Я ничего не понимаю, с некоторых пор я вообще сомневаюсь, что любовь существует. Иначе как объяснить, куда она уходит.

– Значит, что-то все-таки осталось.

– Нет, думаю. Любовь – это чем мы с тобой здесь сегодня занимались.

– Любовь? Мы с тобой договорились, что это – не по-настоящему, что это понарошку, втихаря от настоящей жизни, – покачала головой я.

– Ну и что? В чем разница? Когда ты лежишь тут, голая, и улыбаешься, я счастлив. Счастье – это только мгновение, понимаешь? Оно в любом случае пройдет. Синяя птица. Мы не можем гореть огнем все время, иначе это был бы адский костер. Счастье – это когда ты вдруг на секунду нашел себя. За секунду до того, как снова потерять. Вот сейчас ты уйдешь к своему возлюбленному мужу…

– Я не говорила, что люблю Сережу. Я только сказала, что не готова выполнить твое спонтанное желание от него уйти, – пробормотала я. – Я не джинн, знаешь ли, не раб лампы. Я имею право на выбор.

– Осознанный выбор, говоришь? Мы все просто бегаем по пустыне с завязанными глазами в поисках человека, который нам подойдет? Да больше шансов наткнуться на игуану. Чистое везение.

– Как в картах. Можно проиграть и с фулл-хаусом, – пожала плечами я. – Мы имеем дело с тем, что нам сдала жизнь.

– Ты играешь в покер? – вспомнил он. – Почему? Деньги? Может, ты все проиграла в карты?

– Интересная идея, – расхохоталась я. – Нет, я на деньги не играю. Мой отец любил покер.

– А я этого не знал, – разочарованно протянул Гера.

– Наверное, он не хотел портить свою репутацию перед студентами. Все-таки это было бы непедагогично. Но ему всегда было интересно, как в покере переплетаются вероятности. Они там сами себя опровергают, сами себя подтверждают. Впрочем, это только ограниченная версия вселенной.

– Серьезно? – улыбнулся он. – Вселенной?

– Нужно будет привезти тебя на дачу, поиграть с нами. Лишить тебя покерной девственности.

– Ты просто невозможная, Лиза.

– Я вполне возможная, даже вполне вероятная. – И я ласково провела по его груди ладонью. Есть что-то в мужской груди, что вызывает в сердце женщины оголтелый восторг. – Мне пора.

– Нет! Вот и ты сейчас уйдешь, и я буду думать о тебе. Ты не знаешь, но я у тебя стащил из шкафа фотографию. Твои глаза – чудо, а не глаза, самый небесно-голубой цвет, какой только может быть. И у Василисы, кажется, будут такие же. И когда я представляю себе тебя голой, у меня тут же встает.

– Вот это комплимент! – ахнула я, невольно заводясь в ответ.

– Самый что ни на есть! И я мог бы заниматься с тобой этой твоей любовью часами, неделями, месяцами, годами. Я не хочу никого другого. Мое тело не хочет, моя голова не хочет. Может быть, ты все-таки должна уйти от мужа и остаться со мной? В конце концов, может быть, ты была права и не всякую семью стоит сохранять? Понимаешь, это ведь просто дикость какая-то, что нет никаких правильных ответов. Я должен тебя отпустить, но я не могу. Я хочу, чтобы ты осталась. Черт возьми! И хочу, чтобы родила мне детей. Я хочу невозможного, видишь. Как старуха у разбитого корыта. Ладно, все, Лиза. Извини. Я не хотел портить тебе настроение. Что ты молчишь? Скажи что-нибудь?

Я не знала, что сказать. Я только закрыла глаза, устало и обреченно, потому что то, что говорил Капелин, было ужасно, и это было правдой. Я подумала, что ненавижу правду. Почему она не может быть чем-то хорошим. Почему правда почти никогда не ведет к счастью?

Но я стояла на одном берегу реки, а Капелин – на другом, и ни один из нас не знал, как перебраться через эту бушующую реку обстоятельств. У меня двое детей. Я ни за что, ни при каких обстоятельствах даже думать не была готова о том, чтобы родить снова. При одной мысли об этом мое сердце замирало и отказывалось стучать. Я понятия не имела, что делать с моей жизнью такой, какая она уже есть. Герман Капелин – хороший человек, прекрасный мужчина, полный всяческих достоинств, и мне так нравится то, что есть между нами, то, с какой жадностью наши тела слились в единое целое. Мы подходили друг другу, мы желали друг друга, мы готовы были упиваться друг другом, но этого было недостаточно. Ему нужно было куда больше, чем я могла дать.

А мне… мне нужен покой. Мне нужно собрать обломки моей собственной лодки. Я едва не утонула.

– Мне так жаль, – пробормотала я. – Мне так жаль!

– И мне, – кивнул он, позволяя мне подняться с постели.

Я подцепила с пола брошенное впопыхах белье, вывернула скомканное платье и натянула его через голову. Солнце уже жарило вовсю, ветер, влетавший в комнату через балконную дверь, уже не остужал, а добавлял жара. У меня с собой был тонкий кардиган, но он был не нужен в такую погоду, и я свернула его и запихнула в сумку. У входа, в коридоре, стояли пакеты с продуктами. Герман сидел неподвижно и следил взглядом за моими движениями.

– Почему каждый раз, когда мне кажется, что я до тебя дотянулся, ты снова ускользаешь? – спросил он. Я остановилась на секунду, подняла обе руки, попыталась зацепить «крабом» сбившиеся, растрепанные волосы. Затем плюнула, бросила краб вслед за кардиганом в сумку, села рядом с Германом на кровати.

– Я не подхожу тебе, – пожаловалась я. – Будет неправильно это от тебя скрывать.

– Плевать я хотел на то, как правильно. И на мужа твоего плевать я хотел, – зло сказал Капелин. – Останься. Соври что-нибудь или брось его, мне все равно. Останься, я приготовлю нам что-нибудь поесть. Пойду и куплю бутылку вина, чтобы мы с тобой перестали наконец вести себя так омерзительно разумно. Мы обязательно сделаем друг друга несчастными, с этим ясно. Но ведь можно же не сегодня.

– Нет, – улыбнулась я.

– Да, с этим можно и подождать. Я куплю нам вина и еще презервативов. А завтра? Ты сможешь выбраться ко мне завтра? Я хочу, чтобы ты приходила так часто, как только сможешь. Твой муж может беситься и подозревать тебя, мне все равно.

– Почему тебе все равно?

– Потому что ты не любишь его! – воскликнул Герман. – Ни черта ты его не любишь.

– Ты все-таки это понял? Дошло до тебя, да? – поразилась я. – Вот скажи мне, Капелин, ну, почему все так сложно?

– Потому что эта жизнь построена абы как, безо всякого плана, по закону Мёрфи. Я встретил тебя слишком поздно.

– Сначала было слишком рано, но я все равно влюбилась в тебя – тогда, когда ты был студентом моего отца.

– Ты была в меня влюблена? – остолбенел он.

Я кивнула:

– Я лежала в комнате, под одеялом, в темноте, и мечтала о тебе. Я мечтала о том, что ты придешь и заберешь меня к себе. Каждый раз это была новая история. Иногда ты даже завоевывал меня и увозил в свою варварскую страну, где делал меня своей королевой – насильно. Но потом ты понимал, какая я чудесная девочка, и бросал все к моим ногам.

– Нет, это просто невозможно, Лиза. Раздевайся, я не отпускаю тебя, ты нужна мне. – Он притянул меня к себе и запустил руки мне под платье. – Ты будешь моей, и точка. Иначе я отказываюсь… не знаю… иначе я объявляю голодовку.

– Я остаюсь, не голодай, – рассмеялась я, позволяя ему стянуть с меня белье. – Это просто безумие, да?

– Может быть, если это будет длиться достаточно долго, мы просто измотаем друг друга? – спросил он, стягивая с меня платье. – Если, скажем, я буду вот так спать с тобой годами. Есть же предел желанию.

– И ты заскучаешь, насытишься, найдется какая-нибудь другая девушка, и ты женишься на ней, и она родит тебе детей. И ты забудешь обо мне.

– А ты останешься с мужем, чтобы не делать несчастными своих детей. Но будешь ему изменять, а он станет закрывать на это глаза. И в один прекрасный день я снова встречу тебя в магазине – снова совершенно случайно, – и все начнется сначала, потому что ты заводишь меня так, что я готов бегать по потолку. Вряд ли когда-нибудь это пройдет, так что я буду изменять своей чудесной молодой жене с тобой. Буду ездить к тебе на дачу или снимать для нас какую-нибудь квартиру. А летом мы купим путевку на один и тот же корабль, только на разных палубах, ты – со своим мужем и детьми, я – со своей женой и детьми.

– И еще одну каюту, о которой будем знать только ты и я, – кивнула я, чувствуя его внутри себя. Герман двигался медленно, словно специально сдерживая себя, и от восторга меня трясло – физически, как будто я была пьяна и утратила над собой контроль.

– Ночью, пока все спят, мы выберемся потихоньку, встретимся на палубе и будем целоваться на ветру как сумасшедшие и заниматься любовью.

– И заниматься любовью, – кивнула я.

– Пока ты не станешь молить о пощаде. А потом нас обязательно поймают. Твой муж заметит твои искусанные, красные губы, он станет следить за тобой, и будет большой скандал, и все будут кричать друг на друга и грозить разводом.

– Но это ничем не кончится. Ты не оставишь семью, твоя жена тебя простит.

– И уже следующим вечером я снова буду с тобой, – торопливо добавил Капелин. Его глаза горели, как пожарище.

– Давай так и поступим, отличный план. Идеальный.

– Да, – прошептал он и шумно вдохнул, не в силах больше сдерживаться. – Я так долго и так сильно тебя хотел. Я не знаю никакой другой правды. Лиза, у тебя, кажется, телефон звонит. Может быть, твой муж уже что-то заподозрил? Может быть, он почувствовал, чем мы с тобой тут занимаемся?

– Наверняка и он, и твоя будущая молодая жена, – улыбнулась я и свесилась с кровати наполовину, чтобы дотянуться до сумки. Звонила Фаина. Она звонила, чтобы сказать, что Иван Кукош обвиняет Майю Ветрову в шантаже. Не просто так – а по телевизору. И интервью с ним передают по каналу «Культура». Иван Кукош решил не ждать у моря погоды. Превентивный удар – он ведь всегда надежнее.