Глава 4

Адам Парриш дружил с Ганси уже 18 месяцев и знал, что к этой дружбе прилагаются несколько определенных вещей. А именно: вера в сверхъестественные явления, снисходительность к взбалмошному отношению Ганси к деньгам и сосуществование с прочими друзьями Ганси. С двумя первыми трудности могли возникнуть лишь во время пребывания вне стен Эглайонби, а третий фактор превращался в проблему, лишь если дело касалось Ронана Линча.

Ганси как-то сказал Адаму, что, похоже, мало кто знает, как надо обходиться с Ронаном. И пояснил, что опасается, что в один прекрасный день кто-нибудь наткнется на Ронана и здорово порежется.

Иногда Адам задумывался, был ли Ронан нынешним Ронаном до того, как умер отец братьев Линч, но в то время с ним был знаком только Ганси. Вернее, Ганси и Деклан, но Деклан, судя по всему, уже не мог влиять на брата — и именно поэтому выбрал для своего визита время, когда Ронан был на занятиях.

Адам, Деклан и его подружка ждали на площадке второго этажа наружной лестницы дома 1136-Монмут. Подружка, облаченная в трепещущие белые шелка, очень походила на Брианну, или Кейли, или любую другую из прежних подружек Деклана. Все они были блондинками с волосами до плеч и бровями, по цвету точно совпадающими с темными кожаными туфлями Деклана. Деклан, одетый в костюм, как полагалось для интернатуры в области политики, которую он проходил в выпускном классе, выглядел на все тридцать. Адам невольно задумался, будет ли он сам выглядеть в костюме столь же официально, или юность выдаст его и сделает смешным.

— Спасибо, что встретил нас, — сказал Деклан.

— Нет проблем, — ответил Адам.

На самом деле причина, по которой он согласился прогуляться с Декланом и Подружкой от Эглайонби, не имела ничего общего с доброжелательностью, а напротив, объяснялась грызущим подозрением. В последнее время у Адама возникло ощущение, будто кто-то… присматривается, что ли, к поиску силовой линии, которым они занимались. Он пока не очень понимал, каким образом облечь свои ощущения в четкую форму. Это был то взгляд, пойманный краем глаза, то следы ног на лестнице, не принадлежавшие вроде бы никому из учеников, то слова библиотекаря о том, что кто-то взял эзотерический текст сразу же после того, как он сдал его. Но ему не хотелось тревожить Ганси своими подозрениями до тех пор, пока он не установит все более определенно. Ганси и без того взвалил на себя немалую тяжесть.

И дело было вовсе не в том, что Адам не знал, шпионит за ними Деклан или нет. Он точно знал, что шпионит, но был уверен, что все его интересы сосредоточены вокруг Ронана и не имеют отношения к силовым линиям. Однако лишний раз присмотреться поближе было бы не вредно.

Подружка украдкой осматривалась по сторонам; от этого ее любопытство делалось еще заметнее. Дом 1136-Монмут представлял собой неприглядное, закопченное, мутноглазое кирпичное здание промышленного типа, выросшее на громадном пустыре, который когда-то занимал почти весь квартал. О первоначальном назначении здания говорила надпись на восточном фасаде: «ЗАВОД МОНМУТ». Но, несмотря на все старания, ни Ганси, ни Адаму так и не удалось выяснить, что именно производилось на этом заводе. Нечто такое, для чего требовались потолки высотой 25 футов и огромные помещения, от чего на полах остались вытравленные чем-то пятна, а на кирпичных стенах — большие щербины. Нечто такое, в чем мир больше не нуждался.

На верху лестничного пролета второго этажа Деклан шепотом выкладывал Подружке на ухо все, что знал, а она нервозно хихикала, будто ей рассказывали пикантные секреты. Адам видел, что губы Деклана почти касаются уха Подружки, но всякий раз, когда Деклан переводил взгляд на него, он невозмутимо смотрел куда-то в сторону.

Адам очень хорошо умел наблюдать за другими так, что этого никто не замечал. Одному только Ганси иногда удавалось подловить его на этом.

Подружка указала в окно с треснувшим стеклом, выходившее на расположенную внизу стоянку; там на асфальте отчетливо чернели рваные дуги, оставленные колесами машин Ганси и Ронана, которым пришло в головы тренироваться здесь в выполнении «полицейских разворотов». Деклан сразу помрачнел: даже если бы все это было проделками Ганси, он все равно решил бы, что тут развлекался Ронан.

Адам уже стучал в дверь, но сейчас он постучал повторно — удар — пауза — два частых удара; условленный сигнал.

— Там может быть беспорядок, — предупредил он виноватым тоном.

Эти слова предназначались спутнице Деклана, поскольку сам Деклан отлично знал, в каком состоянии может находиться это жилье. Адам подозревал, что Деклан считает, будто этот беспорядок может приятно удивлять посторонних. Чего у Деклана нельзя было отнять, так это расчетливости. Сегодня он нацелился на целомудрие Эшли, и поэтому все, что предстояло сделать этим вечером, было разложено по полочкам у него в мозгу, даже краткий визит на «Завод Монмут».

На стук так никто и не отозвался.

— Может, стоит позвонить по телефону? — осведомился Деклан.

Адам подергал ручку — замок оказался заперт, — а потом, прижимая ее коленом, немного приподнял дверь на петлях. Она сразу распахнулась. Подружка восхищенно пискнула, хотя секрет успешного взлома заключался не в силе Адама, а в том, что дверь была никудышная.

Они вошли в квартиру, и Подружка принялась запрокидывать голову — дальше, дальше, дальше… Над ними нависал высоченный потолок, под которым красовались стальные балки, поддерживающие крышу. Квартира, которую устроил Ганси, представляла собой лабораторию мечтателя. Она занимала весь второй этаж, сотни квадратных футов. Две стены были полностью застеклены множеством мелких мутных волнистых панелей, среди которых выделялось несколько прозрачных, вставленных уже Ганси, а две другие покрывали карты гор Вирджинии, Уэльса, Европы. Все они были испещрены проведенными маркером линиями. На полу стоял глядевший в восточную часть неба телескоп, возле которого громоздились сложные электронные приборы для измерения магнитного поля.

И везде, везде находились книги. Не аккуратные стопки, которые интеллектуалы выкладывают для того, чтобы произвести впечатление на окружающих, а опасно неустойчивые горы, нагроможденные увлеченным исследователем. Далеко не все книги были на английском. Среди них имелись словари тех языков, на которых были написаны те ли иные труды. А рядом со всем этим валялись и иллюстрированные каталоги «Спортивные купальные костюмы».

Адам почувствовал привычную боль. Не зависть, а просто стремление. Когда-нибудь у него тоже будет столько денег, что он сможет устроить себе такое место. Место, которое снаружи казалось таким же, каким он сам казался изнутри.

Чуть слышный внутренний голос поинтересовался, уверен ли он, что хоть когда-нибудь будет обладать таким внутренним величием — вдруг оно дается только по праву рождения? Ганси был таким, какой он есть, потому что купался в деньгах с самого рождения, подобно тому, как виртуоза сажают за пианино, едва он научится сидеть. Адам, пришелец со стороны, самозванец, все еще боролся с прилипчивым акцентом Генриетты и хранил мелочь в банке из-под мюсли, которую держал под кроватью.

Подружка, стоявшая рядом с Декланом, вдруг прижала руки к груди тем неосознанным жестом, каким женщины часто реагируют на мужскую наготу. В этом случае нагим оказался не человек, а вещь: стоявшая посреди помещения кровать Ганси, которая представляла собой всего лишь пару кое-как застеленных матрасов на грубой железной раме. В этом полном отсутствии частной жизни ощущалось что-то интимное.

Ганси сидел спиной к вошедшим за старым письменным столом, глядел в окно на восток и постукивал ручкой по столу. Перед ним лежал большой ежедневник, распухший от вклеенных вырезок, с листами, густо испещренными пометками. Адам не в первый раз поразился неопределенности возраста Ганси — не то старик в юношеском теле, не то юноша, ведущий старческую жизнь.

— Это мы, — сказал Адам.

Ганси ничего не ответил, и Адам решительно направился к своему рассеянному другу. Подружка издавала различные звуки, неизменно начинавшиеся с «о». Из множества разных коробок и фасадной краски Ганси соорудил посреди комнаты точный макет Генриетты высотой по колено, и сейчас трое гостей цепочкой шли по Мейн-стрит, направляясь к столу. Адам знал истину: эти дома были симптомом бессонницы Ганси. Каждая стена означала одну бессонную ночь.

Адам остановился за спиной Ганси. Здесь густо пахло мятой, листья которой с отсутствующим видом жевал хозяин комнаты.

Адам легонько постучал по затычке, торчавшей из правого уха Ганси, и тот сразу очнулся.

— О, привет, — сказал он, вскочив на ноги.

Как всегда, он воплощал собой всеамериканского героя войны, который был закодирован в его взъерошенных каштановых волосах, прищуренных от летнего солнца карих глазах, прямом носу, который ему любезно передали по наследству предки англосаксы. Все в его облике заставляло предполагать влиятельность, могущественность и крепкое рукопожатие.

Подружка уставилась на него.

Адам вспомнил, что при первой встрече Ганси произвел на него устрашающее впечатление. Их, Ганси, было двое — один, тот, который обитал в его шкуре, и второй, которого Ганси надевал по утрам, когда совал бумажник в задний карман брюк. Первый был подвижным и энергичным, без какого-либо, на слух Адама, ощутимого акцента, а второй излучал упрятанную до поры до времени силу и приветствовал людей с трудно уловимым, но величественным акцентом старых вирджинских состояний. Для Адама до сих пор оставалось загадкой, каким образом ему удается не видеть одновременно обе ипостаси Ганси.

— Не слышал, как вы стучали, — без всякой необходимости объяснил Ганси. Они с Адамом приветствовали друг друга, стукнувшись кулаками. Этот жест одновременно и шел Ганси, и казался с его стороны деланым, как заученная фраза на чужом языке.

— Эшли, это Ганси, — сказал Деклан своим приятным бесстрастным голосом. Такой голос отлично подошел бы для того, чтобы сообщать о разрушениях, причиненных торнадо, и приближении холодного фронта. Рассуждать о побочных эффектах употребления виагры. Объяснять правила поведения в «Боинге-474», на котором нам сегодня предстоит лететь. — Дик Ганси, — добавил он.

Если Ганси и рассматривал спутницу Деклана как расходный материал одноразового употребления, он ничем не выдал этого. Он лишь сказал с едва заметной холодностью:

— Деклан отлично знает, что Дик — это мой отец. А я — просто Ганси.

Эшли выглядела скорее растерянной, нежели обрадованной знакомством.

— Дик? — повторила она так, будто никогда не слышала такого имени, а знает только о вульгарном значении этого слова.

— Это традиционное фамильное имя, — пояснил Ганси, давая своим видом понять, что ему давно уже надоели плоские шутки. — Я стараюсь обходиться без него.

— Ты же из Эглайонби, да? Это же какое-то дикое место. Почему ты не живешь в школе? — спросила Эшли.

— Потому что я хозяин этого здания, — сказал Ганси. — Куда лучшее вложение денег, чем плата за школьную спальню. Закончив обучение, ты ее не продашь. А значит, куда деньги делись? Пропали.

Дик Ганси III терпеть не мог, когда ему говорили, что он похож на Дика Ганси II, но сейчас он не смог бы отказаться от этого сходства. Они оба прекрасно умели при желании подчинять себе логику, держа ее на изящном коротком поводке и красуясь в стильном пиджаке из шотландки.

— Боже, — удивилась Эшли и взглянула на Адама. Ее глаза не задержались на нем, но все равно он вспомнил, что его джемпер заворсился на плече.

С некоторым усилием Адам расправил плечи и постарался сделать вид, что чувствует себя в форме так же свободно, как Ганси или Ронан.

— Эш, ты просто не поверишь, почему Ганси приехал именно сюда, — сказал Деклан. — Ганси, расскажи ей.

Ганси не смог устоять перед искушением поговорить о Глендуре. Это всегда было ему не по силам.

— Что ты знаешь о королях Уэльса? — спросил он.

Эшли поджала губки и поскребла ногтем кожу в ямочке у основания шеи.

— Мм-м-м… Лливеллин? Глендур? Лорды Валлийской марки?

Улыбка, появившаяся на лице Ганси, могла бы своим светом поджечь угольную шахту. Адам, когда познакомился с Ганси, знать не знал о Лливеллине или Глендуре. Ганси пришлось рассказывать ему, как Оуайн Глендур — англичане называли его Оуэном Глендоуэром, — аристократ из средневекового Уэльса, сражался за свободу Уэльса против англичан, а потом, когда, казалось бы, неизбежно должен был попасть к ним в плен, исчез с острова и заодно и со страниц истории.

Но Ганси не собирался переписывать историю. Он пытался связать воедино различные события в таком виде, в каком они случались, его волновали магические знамения, сопровождавшие рождение Глендура, слухи о том, что он умел делаться невидимым, невероятные победы, которые он одерживал над превосходящими силами противника, его таинственное исчезновение. Слушая Ганси, Адам видел перед собою зеленые волны валлийских холмов, сверкающую ширь реки Ди, беспощадные северные горы, в которых бесследно исчез Глендур. В рассказах Ганси Глендур просто не мог умереть.

Слушая эту историю сейчас, Адам ясно понимал, что Глендур был для Ганси куда больше, чем просто историческим персонажем. Он воплощал собой все, чем хотел бы обладать Ганси: мудрость и мужество, ясное видение своего пути, причастность к миру сверхъестественного, всеобщее уважение, сохранившуюся в веках славу.

Ганси, загоревшийся от собственного рассказа, вновь зачарованный его тайной, обратился к Эшли:

— Ты знаешь легенду о спящих королях? Легенду о том, что такие герои, как Лливеллин, Глендур, Артур, на самом деле не умерли, а спят в своих гробницах, дожидаясь пробуждения?

Эшли растерянно моргнула, а потом сказала:

— Ну, это, скорее всего, просто метафора.

Пожалуй, она была не так глупа, как им показалось.

— Возможно, и так, — ответил Ганси. Он широким жестом указал на стену, где висели карты, испещренные силовыми линиями, вдоль которых, как он был уверен, странствовал Глендур. Схватив лежавший позади него на столе ежедневник, он принялся быстро листать его, демонстрируя как подтверждение вклеенные туда схемы и вырезки. — Я считаю, что тело Глендура перевезли в Новый Свет. Точнее говоря, именно сюда, в Вирджинию. И я хочу найти место, где он похоронен.

К радости Адама, Ганси не стал останавливаться на том, как и почему уверовал в легенды о том, что Глендур жив и сейчас, много веков спустя. Он пропустил также кусок о том, как пришел к убеждению, что погруженный в вечный сон Глендур наградит того, кто его разбудит. И о том, каким образом им овладело всепоглощающее стремление отыскать этого давно исчезнувшего с лица земли короля. Пропустил эпизоды полуночных звонков Адаму, когда не мог уснуть из-за неотвязных мыслей о своих поисках. Пропустил микрофильмы, музеи, газетные заметки и металлодетекторы, многочисленные авиаперелеты и потрепанные иностранные разговорники.

Он также не сказал ни слова о магии и силовых линиях.

— Безумие какое-то, — сказала Эшли. — С чего ты взял, что он может быть здесь?

На этот вопрос имелись два ответа. Один основывался на исторических данных и был гораздо приемлемее для всеобщего употребления. Второй добавлял в уравнение ивовые рогульки и магию. Когда-то, в недобрые давние дни, Адам с большой оглядкой поверил в первый вариант. Но дружба с Ганси требовала, чтобы он, чем дальше, тем больше, склонялся ко второму. Именно по этому поводу Ронан к немалому неудовольствию Адама отмечал: его вера в сверхъестественные объяснения остается непоколебимой. Вера Адама была шаткой.

Эшли, то ли потому, что она была здесь случайным человеком, то ли из-за ее очевидного скепсиса, досталась историческая версия. Ганси немного рассказал о имеющихся в округе названиях валлийского происхождения, о найденных в вирджинской земле артефактах XV столетия и о том, что многие историки поддерживают гипотезу о раннем, еще до Колумба, плавании валлийцев в Америку.

Где-то посреди лекции из примыкавшей к кабинету, который Ронан называл своей спальней, комнатушки появился третий обитатель «Завода Монмут», отшельник Ноа. В этом крохотном помещении, помимо его кровати, помещались детали загадочного механизма; Адам предполагал, что это печатный пресс.

Сделав несколько шагов, Ноа остановился. Он не улыбнулся Эшли, а удивленно выпучил на нее глаза. Знакомство с новыми людьми всегда трудно давалось ему.

— Это Ноа, — объявил Деклан. Сказал он это так, что Адам полностью утвердился в своем подозрении — «Завод Монмут» и обитавшие там школьники были для Деклана и Эшли пунктом на туристическом маршруте, одной из тем для предстоящего обеда.

Ноа протянул руку.

— Ой, какая холодная у тебя рука! — Эшли прижала свои пальчики к рубашке, будто торопилась их согреть.

— Я семь лет пролежал мертвым, — ответил Ноа. — Это все тепло, какое осталось.

Комнату Ноа содержал в строгом порядке, но сам всегда выглядел немного неряшливо. И в его одежде, и в прямых волосах, которые он обычно носил зачесанными назад, виделось что-то нелепое. Глядя на его неглаженую форму, Адам каждый раз чувствовал себя не слишком неуместно. Трудно было ощущать себя причастным к Эглайонби, стоя рядом с Ганси, чья жесткая, словно Джордж Вашингтон, сорочка с белым воротником стоила больше, чем велосипед Адама (любой, кто не увидит разницы между сорочкой, купленной в молле, и сорочкой, сшитой искусным итальянским портным, просто никогда не видел последней), или даже Ронаном, потратившим девятьсот долларов на татуировку только для того, чтобы позлить брата.

Эшли захихикала, одобряя шутку, но сразу умолкла, как только отворилась дверь комнаты Ронана. На лицо Деклана набежала такая густая тень, что можно было подумать, что его никогда больше не осветит солнце.

В Ронане и Деклане можно было по темно-каштановым волосам и острым носам безошибочно распознать братьев, но Деклан был прочным, а Ронан — хрупким. Улыбка и массивный подбородок Деклана призывали: «Голосуйте за меня», тогда как взъерошенные волосы и тонкие губы Ронана предупреждали о том, что эта порода ядовита.

— Ронан? — воскликнул Деклан. Разговаривая утром по телефону с Адамом, он специально поинтересовался, не наткнутся ли они на Ронана. — Я думал, что ты на теннисе.

— Я там был, — ответил Ронан.

Повисла напряженная пауза, во время которой Деклан соображал, что же можно сказать при Эшли, а Ронан наслаждался эффектом, который это молчание произвело на его брата. Двое старших братьев Линч — всего в Эглайонби их было трое — не ладили между собой все время, сколько Адам был знаком с ними. В отличие от большей части мира Ганси предпочитал Ронана его старшему брату Деклану, что определило расстановку сил. Адам подозревал, что выбор Ганси объяснялся тем, что Ронан при его скверном характере был честен, а для Ганси честность была дороже золота.

Деклан промедлил на секунду дольше, чем следовало. Ронан скрестил руки на груди.

— Эшли, ну и парня ты себе выбрала! Ты проведешь с ним прекрасную ночь, а в следующую прекрасную ночь с ним будет уже другая девушка.

Было слышно, как где-то высоко над головами жужжа билась в оконное стекло муха. За спиной Ронана медленно закрылась дверь, оклеенная фотокопиями квитанций штрафов за превышение скорости.

Эшли от неожиданности не просто открыла рот, а изобразила губами вместо классического «О» перекошенное «D». В следующую секунду Ганси дернул Ронана за руку.

— Он просит прощения, — сказал Ганси.

Рот Эшли медленно закрылся. Она поглядела, моргая, на карту Уэльса и вновь перевела взгляд на Ронана. Тот хорошо выбрал оружие: чистая правда, не смягченная жалостью.

— Мой брат… — начал было Деклан и осекся. Он не мог сказать ничего такого, чего не успел самолично продемонстрировать Ронан. — Мы пойдем, — сказал он, немного помявшись. — Ронан, тебе стоило бы подумать… — И снова он не нашел, чем закончить фразу. Его брат полностью держал инициативу в своих руках.

Деклан чуть более резким движением, чем нужно, взял Эшли за руку, торопясь отвлечь ее от происходившего, и шагнул в сторону выхода.

— Деклан… — произнес Ганси.

— Не надо никаких увещеваний, — предупредил Деклан. Он поспешно увел Эшли на крохотную лестничную площадку и вниз по лестнице. Адаму все же удалось услышать начало действий по возвращению утраченных позиций: «У него серьезные проблемы, я ведь говорил тебе, помнишь, я специально хотел подгадать время, когда его не будет, ведь именно он нашел папу, из-за этого у него с нервами плохо, лучше пойдем, закусим дарами моря, как ты смотришь на то, чтобы угоститься лобстером? Идем?»

Как только входная дверь закрылась, Ганси сказал:

— Ну, ты даешь, Ронан!

На лице Ронана все еще сохранялось возмущенное выражение. Его кодекс чести не допускал неверности и случайных связей. Не то чтобы он вел с этими вещами непримиримую борьбу, просто он не мог их понять.

— Он бабник. Но ты вовсе не обязан возиться с этой проблемой, — сказал Ганси. По мнению Адама, сам Ронан представлял собой изрядную проблему, с которой вовсе не обязательно было возиться Ганси, но об этом у них уже был спор прежде.

Ронан высоко вскинул бровь, казавшуюся острой, как бритва.

Ганси громко захлопнул ежедневник.

— На меня такие штуки не действуют. К тебе и Деклану она не имеет никакого отношения. — Он произнес «к тебе и Деклану», как будто речь шла о материальном предмете, который можно поднять и осмотреть со всех сторон. — Ты плохо поступил с ней. И всех нас выставил в дурном свете.

Ронан казался пристыженным, но Адам знал, что это лишь маска. Ронан нисколько не стыдился своего поведения, он лишь сожалел, что при этом присутствовал Ганси. Отношения, сложившиеся между братьями Линч, были настолько темны, что в их тени чьи бы то ни было еще чувства казались ерундой.

Но Ганси наверняка знал это не хуже Адама. Он несколько раз провел большим пальцем по нижней губе — эту привычку он, похоже, не замечал за собой, а Адам не считал нужным указывать на нее, — и, поймав взгляд Адама, сказал:

— Христос! Теперь я чувствую себя грязным. Знаете что? Пошли к «Нино». Возьмем пиццу, я позвоню ясновидящим, и весь этот богом проклятый мир встанет на свое место.

Потому-то Адам и прощал ту поверхностную, лощеную ипостась Ганси, с которой познакомился раньше. Благодаря своим деньгам, своей прославленной фамилии, благодаря своей обаятельной улыбке и непринужденному смеху, благодаря тому, что он доброжелательно относился к людям и (хотя он и опасался обратного) они любили его за это, Ганси мог заиметь любых друзей, каких ему захотелось бы. Однако он выбрал лишь троих, тех, которые по трем разным причинам должны были бы остаться вовсе без друзей.

— Я не пойду, — сказал Ноа.

— Тебе еще не надоело сидеть в одиночестве? — осведомился Ронан.

— Ронан, — одернул его Ганси, — заглуши мотор, ладно? Ноа, мы намерены заставить тебя поесть. Адам, ты как?

Адам вскинул голову. Он уже успел в мыслях перейти от невежливости Ронана к интересу, который Эшли проявила к ежедневнику, и сейчас гадал, не был ли он чем-то большим, нежели простое любопытство, которое люди обычно испытывали, сталкиваясь с Ганси и его навязчивой идеей. Он знал, что Ганси сочтет эти подозрения чрезмерными и осудит его желание не подпускать посторонних к исследованиям, которыми тот, напротив, стремился поделиться со всем миром.

Но у Ганси и Адама были разные причины для того, чтобы искать Глендура. Ганси разыскивал его, как Артур разыскивал Грааль, движимый могучим, хотя и неясно оформленным стремлением чем-то пригодиться миру, сделать так, чтобы в его жизни было что-то большее, нежели приемы с шампанским и белые воротнички, неким трудно выразимым стремлением разрешить спор, происходивший в самых глубинах его души.

Адаму же требовалась та самая недавно упомянутая королевская милость.

И это значило, что именно они должны были разбудить Глендура. Они должны были разыскать его первыми.

— Парриш, — вновь обратился к нему Ганси, — пойдем.

Адам скорчил гримасу. Он чувствовал, что для того, чтобы исправить характер Ронана, пиццы будет маловато.

Но Ганси уже взял ключи от Свина и зашагал к двери в обход миниатюрной Генриетты. И хотя Ронан ворчал, Ноа вздыхал, а Адам колебался, он не обернулся, чтобы проверить, идут ли они за ним. Он и так знал, что идут. Все предшествующие дни, недели и месяцы он тремя различными подходами завоевывал их, и теперь все они последовали бы за ним куда угодно.

— Вперед и выше! — провозгласил Ганси, захлопывая за ними дверь.