Глава 41

Покинув «Завод Монмут», Блю вернулась домой и оправилась во двор, под бук, делать уроки. Но вскоре она поймала себя на том, что думает об иксах и игреках куда меньше, чем о Ноа, или Ганси, или Адаме. Через некоторое время она сдалась и, прислонившись спиной к дереву, погрузилась в размышления. Тогда-то из дома в покрытый зеленой тенью двор вышел Адам.

— Персефона сказала, что ты здесь, — сообщил он, остановившись на краю тени.

Блю хотела было сказать ему, что очень сочувствует ему из-за того, что получилось у него с отцом, но передумала и лишь приветственно протянула ему руку. Адам неуверенно вздохнул — так, что она отчетливо разглядела этот вздох с расстояния в шесть футов. Потом, не говоря больше ни слова, подошел к ней, сел рядом, положил ей голову на колени и закрыл лицо руками.

Блю так растерялась, что в первый миг утратила дар речи и лишь растерянно оглянулась, чтобы убедиться в том, что дерево надежно закрывает их со стороны дома. У нее возникло ощущение, будто к ней подошел дикий зверь, и она одновременно и тронута его доверием, и опасается нечаянно отпугнуть его. Потом, собравшись с духом, глядя на позвонки шеи, она осторожно пригладила взлохмаченные прядки волос. Прикоснувшись к нему, вдохнув исходивший от него запах пыли и смазочного масла, она почувствовала трепет в груди.

— У тебя волосы цвета земли, — сказала она.

— Они знают, откуда произошли.

— Очень забавно, — заметила Блю. — В таком случае мои волосы должны быть точно такими же.

Его плечи задергались. А потом он сказал:

— Иногда мне кажется, что он меня совсем не понимает.

Она провела кончиком пальца по изгибу его уха. Прикосновение показалось ей опасным и волнующим, правда, если бы он в это время смотрел на нее, то и ощущение опасности, и волнение были бы куда сильнее.

— Я скажу только один раз и больше не буду к этому возвращаться, — сказала она. — Но я думаю, что ты ужасно смелый.

Он замолчал на несколько долгих, очень долгих мгновений. Где-то неподалеку проехал автомобиль. В кроне бука зашелестел ветерок; листья вывернулись, как это бывает перед дождем.

— Блю, я очень хочу тебя поцеловать.

Пальцы Блю замерли.

— Я не хочу, чтобы тебе было плохо, — сказала она.

Он отодвинулся и сел рядом, всего в нескольких дюймах. Лицо его было мрачным, совсем не таким, как в тот раз, когда он в первый раз заговорил об этом.

— А мне и так хуже некуда.

Блю решила, что эти слова не относятся к его желанию поцеловать ее, и ее щеки сразу вспыхнули. Вообще-то о поцелуе не следовало бы даже и думать, но если уж ему суждено было произойти, то он должен быть не таким. Она сказала:

— Это еще хуже того, что с тобой случилось.

Почему-то, услышав эти слова, Адам шумно сглотнул и отвернулся. Его ладони безвольно лежали на колене Блю. «Будь на моем месте кто угодно другой, — думала она, — это был бы мой первый поцелуй». И попыталась представить себе, каким вышел бы поцелуй с этим голодным несчастным мальчиком. А он, не глядя на нее, сказал:

— Не помню, что твоя мать сказала насчет того, как я должен решить мою проблему. Тогда, во время гадания. Насчет того, что я никак не могу сделать выбор.

Блю вздохнула. Вот к чему на самом деле все шло, и она знала это заранее. Хотя Адам, возможно, и не отдавал себе в этом отчета.

— Выбрать третий вариант, — сказала она. — В следующий раз бери с собой блокнот.

— Не помню, чтобы она что-то говорила насчет блокнота.

— Потому что это сказала я, и только сейчас. В следующий раз, если придется гадать, записывай. Тогда ты сможешь сравнить результаты гадания с тем, что произойдет на самом деле, и будешь точно знать, хороший тебе попался экстрасенс или нет.

Адам посмотрел на Блю, но она не была уверена в том, что он ее видел.

— Так я и сделаю.

— На этот раз я избавлю тебя от лишних хлопот, — сказала Блю. Запрокинув голову, она смотрела снизу вверх, как Адам поднимался на ноги. Ее пальцам, ее коже хотелось вновь почувствовать прикосновение к тому мальчику, с которым они не так давно держались за руки. Но, похоже, сейчас перед нею стоял совсем другой мальчик. — Моя мать — хороший экстрасенс.

Сунув руки в карманы, Адам потерся подбородком о плечо.

— Ты считаешь, что мне нужно ее слушаться?

— Нет, тебе нужно слушаться меня.

Адам торопливо изобразил улыбку — такую тонкую и напряженную, что, казалось, она вот-вот сломается.

— И что же ты мне скажешь?

Блю вдруг стало страшно за него.

— Будь смелым и дальше.

Все было залито кровью.

«Ну, что, Адам, теперь ты рад? — прорычал Ронан. Он стоял на коленях перед Ганси, который бился в конвульсиях на земле. А хуже всего был ужас в глазах Блю, смотревшей на Адама. Это он был во всем виноват. — Ты этого хотел?»

Когда Адам открыл глаза, проснувшись от этого чудовищного кошмара, все его тело ломило от выплеснувшегося адреналина. Он не сразу сообразил, где находится. В первый миг ему показалось, что он летит. Все вокруг было незнакомо ему: слишком темно, слишком много простора над головой и звук его собственного дыхания не отдается от стен.

Потом он вспомнил, где находится, — в комнате Ноа, непропорционально маленькой при таком высоченном потолке. На него вновь нахлынула тоска, и на этот раз он сумел совершенно точно определить ее причину: тоска по дому. Тянулись бесконечно долгие минуты; Адам лежал, глядя в потолок. Он отлично понимал, что ему не о чем тосковать, что его чувство сродни «стокгольмскому синдрому», что он сроднился со своими мучителями и что считал проявлением доброты со стороны отца, если тот просто не бил его. Логически рассуждая, он знал, что подвергался систематической жестокости. Знал, что полученные им травмы — только физические, что они куда глубже, чем те ушибы, с которыми он частенько приходил в школу. Он мог бы до бесконечности исследовать свои реакции, сомневаться в адекватности своих эмоций, гадать, не будет ли он сам, когда повзрослеет, измываться над своим собственным ребенком.

Но сейчас, лежа в непроглядно ночной тьме, он мог думать только об одном: «Мать никогда больше не станет разговаривать со мною. У меня больше нет дома».

В голове у него неотвязно маячили призрак Глендура и силовая линия. Они виделись ближе, чем когда-либо, но чуть ли не призрачной сейчас казалась и вероятность успешного разрешения их проблемы. Где-то там находился Велк, который занимался тем же самым куда дольше, чем Ганси. Если позволить ему беспрепятственно вести поиск, он добьется результата раньше, чем они.

В голове Адама теснились, путаясь, самые разные мысли. О том, как отец в последний раз избил его, о том, как Свин, за рулем которого сидел Ганси, медленно подъехал к нему, о двойнике Ронана возле кассы магазина в тот день, когда он решил, что обязан поступить в Эглайонби, о кулаке Ронана, врезавшемся в скулу его отца. Его переполняли стремления, едва ли не каждое из которых казалось важнее всех остальных, а все вместе они казались безнадежными. Иметь возможность не работать так много, поступить в престижный колледж, хорошо выглядеть в галстуке, не испытывать голода после жалкого сэндвича, который он покупал каждый рабочий день, ездить на сверкающем «ауди», который Ганси как-то раз, после школы, остановил, чтобы посмотреть, как он будет выглядеть за рулем, прийти домой, самому отлупить отца, иметь свою собственную квартиру с гранитными столешницами и телевизором больше, чем письменный стол Ганси, быть своим хоть где-нибудь, прийти домой, прийти домой, прийти домой…

Если пробудить силовую линию, если найти Глендура, он сможет получить все это. Ну, многое из этого.

Но он видел и изуродованное тело Ганси, а еще он видел искаженное болью лицо Ганси после их недавней ссоры. Адам просто не мог допустить, чтобы Ганси подвергся опасности.

Однако он не мог допустить и того, чтобы Велк опередил их и присвоил себе то, над чем они так старательно, напряженно и страстно работали. Подождать! Ганси вполне мог позволить себе подождать. Адам — не мог.

И тогда он решился. Бесшумно двигаясь по комнате, Адам собрал вещи в сумку. Было трудно решить, что именно может ему понадобиться. Под кроватью лежал пистолет. Адам, не поднимая, выдвинул его и несколько долгих секунд смотрел на зловещий черный контур, отчетливо вырисовывавшийся на фоне половицы. Вечером, когда он разбирал вещи, Ганси увидел пистолет.

— Что это такое? — испуганно спросил он.

— Сам ведь знаешь, — ответил Адам. Пистолет принадлежал отцу Адама, и хотя Адам и сомневался, что отец станет стрелять в мать, он все же решил не полагаться на случай.

Можно было чуть ли не физически ощутить отвращение Ганси к оружию. «Возможно, — подумал Адам, — дело в том, что Велк тыкал пистолетом ему в лицо».

— Я не хочу, чтобы здесь были такие вещи.

— Продать его я не могу, — ответил тогда Адам. — Я уже думал об этом. Законно сделать никак не получится. Он зарегистрирован на его имя.

— Но ведь что-то можно придумать. Закопай его.

— И чтобы какой-нибудь ребенок его нашел?

— Я не хочу, чтобы это оставалось здесь.

— Я придумаю, как избавиться от него, — пообещал Адам. — Но оставить его там я просто не мог. Особенно теперь.

Адаму вовсе не хотелось брать сейчас оружие с собой.

Но он не знал, что ему потребуется для жертвоприношения.

Проверив предохранитель, он положил пистолет в сумку. Потом поднялся на ноги, повернулся к двери и еле удержался от вскрика. Прямо перед ним стоял Ноа; пустые глаза вровень с глазами Адама, изуродованная щека — с распухшим ухом, бездыханный рот в нескольких дюймах от с трудом втягивавших воздух губ Адама.

В отсутствие Блю, придававшей ему силы, в отсутствие Ганси, придававшего ему человечности, в отсутствие Ронана, наделявшего его сопричастностью, Ноа производил устрашающее впечатление.

— Не запори дело, — прошептал Ноа.

— Постараюсь, — ответил Адам, поднимая за длинную лямку свою сумку. С пистолетом она казалась неестественно тяжелой. Я ведь проверил предохранитель, да? Да. Проверил, я знаю.

Когда он выпрямился, Ноа уже исчез. Адам прошел сквозь черный, заметно похолодавший воздух там, где он только что находился, и открыл дверь. Ганси с закрытыми глазами, с наушниками в ушах скорчился на кровати. Хотя Адам слышал только одним правым ухом, он все же расслышал чуть слышные звуки музыки, которую Ганси включил, чтобы создать для себя подобие компании и чтобы легче было уснуть.

Я не предаю его, — думал Адам. — Мы все равно делаем это вместе. Вот только когда я вернусь, мы станем равными.

Пока Адам шел к двери и открывал ее, его друг не шевелился. Выйдя из дома, Адам не услышал ничего, кроме ветра, шепчущего в листве деревьев Генриетты.