Глава 28
— Почему ты решил ехать в церковь? — спросила Блю, устроившись на пассажирском сиденье «Камаро». Ей как-то не доводилось прежде ездить на переднем сиденье, и сейчас ощущение автомобиля как набора из нескольких тысяч деталей, стремительно движущихся по своим собственным правилам, было у нее особенно ярким.
Ганси, удобно расположившийся за рулем, — на ногах у него были мокасины, а глаза закрывали дорогие солнечные очки — ответил не сразу.
— Сам не знаю. Потому что она находится на линии, но не так, как… как этот самый неведомо какой Кейбсуотер. Прежде чем мы снова отправимся туда, нужно будет разузнать о нем побольше.
— Потому что это почти то же самое, что заявиться в чье-нибудь жилище. — Блю старалась не смотреть на ноги Ганси, обутые в мягкие мокасины для занятий греблей; ей было легче иметь с ним дело, когда она не думала о его обуви.
— Точно! Именно так я и думаю. — Он ткнул в ее сторону пальцем, как указывал на Адама, когда тот говорил что-то, заслуживающее одобрения. И тут же снова положил ладонь на рычаг коробки передач, чтобы он не дергался.
Сама идея того, что деревья — это мыслящие существа, способные разговаривать, до дрожи волновала Блю. И еще то, что они знают ее.
— Поверни здесь! — приказала Блю, заметив, что Ганси вознамерился проехать мимо развалин церкви. Широко улыбнувшись, он повернул руль и одновременно сбросил передачи сразу на несколько делений. Шины коротким визгом выразили свой протест, и машина свернула на заросшую травой дорожку. Во время поворота бардачок открылся, и его содержимое высыпалось Блю на колени.
— Почему вообще ты ездишь на этой машине? — спросила она. Ганси выключил зажигание, но в ее ногах еще оставалось ощущение вибрации.
— Потому что это классика, — чуть надменно ответил он. — Потому что она единственная в своем роде.
— Но это же просто рухлядь. Разве не существует уникальной классики, которая не… — Блю продемонстрировала, что имела в виду, несколько раз безуспешно хлопнув дверцей перчаточного ящика. Она вернула его содержимое на место, и, как только ей показалось, что дверца закрылась, бардачок вновь изверг свое содержимое ей на колени.
— О, конечно, — сказал Ганси, и ей показалось, что в его голосе прозвучала жесткая нотка. Нет, не возмущение, а ирония. Он сунул в рот листочек мяты и вылез из машины.
Блю положила в бардачок документы на машину и кусочек говяжьей бастурмы незапамятной давности, а потом уставилась на третий предмет, оказавшийся у нее на коленях — «ЭпиПен», шприц с лекарством, предназначенным для того, чтобы запустить сердце, остановившееся из-за внезапного аллергического шока. В отличие от бастурмы он, судя по дате, был совсем свежим.
— Чье это? — спросила она.
Ганси стоял около машины, держа в руке свой анализатор электромагнитного поля, и потягивался, словно просидел за рулем не 30 минут, а несколько часов. Она обратила внимание на рельефные мышцы его рук; это скорее всего имело отношение к гребной команде Эглайонби, наклейка с эмблемой которой украшала крышку бардачка. Оглянувшись, он небрежно бросил:
— Мое. Нажми на защелку вправо, и дверка закроется.
Блю сделала, как он посоветовал, и, конечно, перчаточный ящик, в котором лежал «ЭпиПен», прекрасно закрылся.
Ганси, не отходя от двери, запрокинув голову, смотрел на грозовые облака: живые создания, движущиеся башни. В дальней дали они почти сливались с синими гранями гор. Дорога, по которой они приехали, походила на сдвоенную сине-голубую реку, убегавшую, извиваясь, в сторону города. Косой солнечный свет был очень необычен: желтый, густой, насыщенный влажностью. И не было слышно ни звука, кроме щебетания птиц и ленивого погромыхивания отдаленного грома.
— Надеюсь, погода не испортится, — сказал Ганси.
Он зашагал к руинам церкви. Вот как, — сделала открытие Блю, — шагая, он преодолевает пространство. Простая ходьба — для простых людей.
Стоя рядом с ним, заметила, что при дневном свете церковь выглядит куда более зловещей, чем казалась, когда она бывала здесь раньше. Тянулись к солнцу выросшие за разрушенными стенами достававшая до колен трава и деревья ростом с Блю. Не было никаких признаков того, что когда-то здесь имелась кафедра и бывали на службах прихожане. Все это место было насыщено унынием и бессмысленностью: смертью без загробной жизни.
Она вспомнила, как несколько недель тому назад стояла тут рядом с Нив, и подумала, действительно ли Нив искала ее отца, и если да, то что она собиралась делать с ним, если найдет. Еще она вспомнила о духах, входивших в церковь, и подумала, что Ганси…
Ганси сказал:
— Такое впечатление, будто я уже был здесь.
Блю не знала, что ответить на это. Однажды она рассказала ему полуправду о кануне дня Святого Марка и не могла сообразить, разумно ли будет открыть ему оставшуюся половину. Более того, она не была уверена в том, что это будет правдой. Стоя рядом с ним, совершенно живым и здоровым, она просто не могла себе представить, что менее чем через год его может не быть в живых. Он носил бирюзовую рубашку-поло, и казалось просто невозможным, чтобы человек в бирюзовой рубашке-поло мог преставиться от чего-нибудь, кроме как сердечного приступа в возрасте 86 лет, возможно, во время игры в поло.
— А что говорит твой термометр для колдовства? — спросила Блю.
Ганси повернул прибор к ней. Его пальцы побелели от напряжения, костяшки отчетливо выступали под кожей. На панели ярко светились красные лампочки.
— Он к чему-то привязан. Точно так же, как было в лесу.
Блю огляделась по сторонам. Судя по всему, все эти места находились в чьем-то частном владении, даже тот участок, на котором стояла церковь, но земля, лежавшая за церковью, казалась более запущенной.
— Думаю, если мы пойдем туда, нас вряд ли расстреляют за вторжение в частную собственность. А незаметно мы ходить все равно не сможем — из-за твоей рубашки.
— Аквамариновый — очень красивый цвет, и он вовсе не для того, чтобы приносить вред тому, кто его носит, — сказал Ганси. Но его голос звучал не слишком-то уверенно; он еще раз оглянулся на церковь. Сейчас, когда он забыл о контроле за чертами лица, прищурился, со взъерошенными волосами, он казался Блю гораздо моложе, чем выглядел обычно. Юный и, что особенно странно, испуганный.
Блю думала: не могу я сказать ему об этом. И никогда не смогу. Я просто должна сделать так, чтобы этого не случилось.
А потом Ганси вдруг собрался и широким жестом указал на ее лиловую тунику:
— Прошу, мисс Баклажан! Указывайте дорогу.
Блю отыскала палку, чтобы отгонять змей, которые могли бы оказаться в траве. В воздухе пахло дождем, земля дрожала от дальнего грома, но погода еще не испортилась окончательно. Приборчик в руках Ганси уверенно мигал красным, который сменялся на оранжевый, лишь когда они слишком далеко отходили от невидимой линии.
— Спасибо, что поехала со мною, Джейн, — сказал Ганси.
Блю грозно взглянула на него.
— Всегда пожалуйста, Дик.
Его лицо перекосилось как от боли.
— Пожалуйста, не надо.
Это неподдельное выражение лица сразу лишило Блю удовольствия, которое она испытала было, назвав его настоящее имя. Некоторое время они шли молча.
— Кажется, только тебя одну это не раздражает, — нарушил молчание Ганси. — Не то чтобы я не привык к такому отношению… но я уже сталкивался с разными необычными вещами и, наверное, просто… но и Ронан, и Адам, и Ноа… все они, в общем-то… ну… считают это причудой.
Блю решила, что понимает, что он имел в виду.
— Как-никак я живу среди этого. Не забывай, что моя мать — экстрасенс. И все ее подруги тоже экстрасенсы. Это… я не хочу сказать, что это совсем нормально. Но, знаешь ли, я всю жизнь думала: что значит быть такими, как они? В смысле, видеть то, чего другие видеть не могут.
— Именно на это я потратил столько времени, — сказал Ганси. Какие-то нотки в тембре его голоса удивили Блю. И лишь когда он заговорил снова, она поняла, что слышала, как именно таким тоном он говорил с Адамом. — Я 18 месяцев пытался отыскать силовую линию в Генриетте.
— И она оказалось такой, как ты ожидал?
— Сам не знаю, чего я ожидал. Я прочел все, что было написано о проявлениях силовых линий, но никак не думал, что они могут быть настолько выразительными. И… конечно, я не мог предвидеть деревьев. И еще я не ожидал, что все получится так быстро. Я привык находить по одной зацепке в месяц, а потом колотить ее, как дохлую клячу, пока не обнаружится следующая. Но чтобы так… — Он умолк и посмотрел на Блю с широкой доброжелательной улыбкой. — Это лишь благодаря тебе. Ты все-таки вывела нас на эту линию. Тебя нужно расцеловать.
Хотя он, скорее всего, шутил, Блю отскочила в сторону.
— Что с тобой?
— Ты веришь экстрасенсам? — спросила она.
— Ну, я ведь даже посещал их. Однажды. Скажешь, нет?
— Это еще ничего не значит. Много народу ходит к экстрасенсам только для развлечения.
— Я пошел, потому что верю. И я сразу поверил, что они действительно знают свое дело. Я лишь думаю, что, чтобы добраться до сути, нужно разгрести кучу ерунды. Но к чему ты спросила?
Блю яростно ткнула в землю своей палкой, предназначенной для отпугивания гипотетических змей.
— Потому что, сколько я себя помню, мама говорит мне, что если я поцелую того, кого полюблю, он умрет.
Ганси расхохотался.
— И нечего смеяться, ты… — Блю хотела сказать «дурак», но это было чересчур резко, и она не решилась на такое.
— А тебе самой не кажется, что это всего-навсего родительское внушение? Из предосторожности. Не встречайся с мальчиками, а то наделаешь глупостей. Поцелуй любимого, и он тебя укусит.
— Но так говорит не только она! — возмутилась Блю. — Все экстрасенсы и медиумы, с которыми мне доводилось встречаться, говорили то же самое. Кроме того, моя мама не такая. Она не станет шутить подобными вещами. Это вовсе не выдумка.
— Извини, — сказал Ганси, заметив, что она всерьез разволновалась. — Я снова свалял дурака. А ты знаешь, как этот несчастный должен умереть?
Блю пожала плечами.
— A-а! Думаю, что дьявол кроется в подробностях. Получается, что ты, на всякий случай, ни с кем не целуешься? — Он внимательно смотрел, как она кивнула. — Не стану врать, Джейн. По мне, так это получается довольно печально.
Она снова пожала плечами.
— Я обычно не говорю об этом. И сама не знаю, почему сказала тебе. Ты только Адаму не говори.
Брови Ганси поползли вверх, чуть не к самым волосам.
— Даже так?
Щеки Блю вдруг горячо вспыхнули.
— Нет. Я имела в виду… Нет. Нет. Просто дело в том, что… потому что я не… не знаю… лучше будет не рисковать.
Блю вдруг страстно захотелось вернуть время назад — чтобы они, выйдя из машины, заговорили о погоде или о том, какие предметы Ганси изучает в школе. Ей казалось, что лицо у нее будет пылать до конца жизни.
— Знаешь, если ты убьешь Адама, я очень расстроюсь, — сказал Ганси необычным для него грубоватым тоном.
— Постараюсь, чтобы этого не случилось.
Несколько секунд молчание казалось напряженным, но когда Ганси снова заговорил, его голос звучал почти обычно.
— Спасибо, что сказала об этом. В смысле, доверила мне такую важную тайну.
На душе Блю сразу полегчало.
— Ну ты же сказал мне о Ронане и Адаме, и о том, что они не воспринимают тебя всерьез. И все равно мне хочется узнать… почему ты занялся этими поисками? Ради Глендура?
Он печально улыбнулся, и Блю испугалась, что он сейчас вновь превратится в легкомысленного великосветского надменного Ганси, но он после некоторого колебания просто сказал:
— Это не так-то просто объяснить.
— Ты вот-вот поступишь в Университет Лиги Плюща. Попробуй.
— Ладно. С чего бы начать… Пожалуй… Ты видела мой «ЭпиПен»? Он от пчелиного яда. У меня аллергия. Очень сильная.
Блю, встревоженная, остановилась. В земле гнездились шершни, а это место как нельзя лучше подходило для них: тихо и близко к лесу.
— Ганси! Мы же за городом! Здесь должно быть много пчел!
Он пренебрежительно махнул рукой, ему не терпелось продолжить свой рассказ.
— Проверяй землю своей палкой, и все будет в порядке.
— Палкой! Мы всю неделю слоняемся по лесам. Это же ужасно…
— Неразумно? — закончил за нее Ганси. — Дело в том, что носить с собой «ЭпиПен», в общем-то, незачем. В последний раз мне сказали, что он поможет, если укус будет только один, да и то не наверняка. В первый раз меня отправили в больницу после того, как меня ужалили, когда мне было четыре года, и с тех пор реакция становится только сильнее. Такие вот дела. Остается мириться с таким положением или жить за стеклом.
Блю подумала о карте Смерти и о том, что мать так и не истолковала ее Ганси. Вполне возможно, думала она, что карта указывает вовсе не на трагедию, ожидающую Ганси в будущем, а на всю его жизнь — на то, что он день за днем ходит бок о бок со смертью.
Блю старательно потыкала в землю палкой.
— Все в порядке, давай дальше.
Ганси облизал губы, потом выпятил их.
— М-м-м… семь лет назад мои родители устроили прием. Не помню, по какому поводу. Думаю, кто-то из отцовских друзей победил на партийных выборах.
— В… Конгресс?
То ли земля под их ногами, то ли воздух вокруг них содрогались от грома.
— Да. Впрочем, я не помню. Знаешь, бывает, что помнишь какое-то событие в общем, а всякие мелочи забываешь. Ронан говорит, что воспоминания все равно что сны. Никогда не удается вспомнить, что было до того, как ты голым оказался перед всем классом. Помню только, что прием был скучным, — мне было девять или десять лет. Маленькие черные платья, красные галстуки, еда на любой вкус, но все из креветок… Кто-то из детей затеял играть в прятки. Помню, я тогда думал, что уже слишком взрослый для того, чтобы играть в прятки, но делать было просто нечего.
Они с Блю вошли в небольшую рощицу, где деревья стояли достаточно свободно для того, чтобы между ними росла трава, а не колючие плети ежевики. Этот Ганси, Ганси-рассказчик, был совсем не таким, как остальные его ипостаси, с которыми она встречалась. Она не могла отвлечься от его рассказа.
— Было жарко, как в аду. Стояла весна, но она, по-видимому, сочла себя летом. Вирджинская весна. Ну, ты знаешь, что это такое. Иногда бывает тяжело. Во дворе не было никакой тени, зато прямо за ним начинался большой лес. Темный, весь сине-зеленый. Словно в озеро нырнуть. Я вошел туда, и началась фантастика. Через пять минут я уже не видел дома.
Блю перестала тыкать палкой в землю.
— Ты заблудился?
Ганси чуть заметно качнул головой.
— Я наступил на гнездо. — Он прищурился, как это часто делают те, кто хочет казаться непринужденным, но было ясно, что никакой непринужденности в этом его рассказе нет и в помине. — Шершни, как ты и сказала. Они гнездятся в земле. Но ты и сама это знаешь. А я тогда не знал. Сначала я почувствовал небольшой укол сквозь носок. Я подумал, что наступил на колючку, — их там было множество, этакие зеленые длинные плети, — но тут же почувствовал второй укол. Знаешь, это было почти не больно.
Блю почувствовала, как к горлу подкатился тошнотный комок.
— А потом, — продолжал Ганси, — я почувствовал укол еще и в руку и, когда догадался отскочить в сторону, наконец-то увидел их. Они облепили мои руки до самых плеч.
Каким-то образом ему удалось перенести ее самое туда, заставить ее собственными глазами сделать это открытие. Сердце Блю замерло, отравленное ядом.
— И что же ты сделал? — спросила она.
— Я знал, что уже умер. Я знал, что уже умер, еще до того, как тело почувствовало, что с ним что-то не так. Потому что я оказался в больнице после того, как меня ужалила одна пчела или кто там, а в тот раз — не меньше сотни. Они были у меня в волосах, Блю, они были у меня в ушах.
— Ты испугался? — спросила она.
Ему не нужно было отвечать. Она увидела ответ в его глазах, вдруг сделавшихся пустыми.
— И что же случилось?
— Я умер, — сказал он. — Я почувствовал, как мое сердце остановилось. А шершни не обратили на это никакого внимания. Они продолжали жалить меня мертвого. — Ганси умолк. Потом сказал: — А вот это самая трудная часть.
— А это я больше всего люблю, — отозвалась Блю. Вокруг возвышались неподвижные беззвучные деревья, тишину нарушали только раскаты грома. Блю стало немного стыдно, и она, чуть помолчав, добавила: — Извини, я не хотела… просто вся моя жизнь — это сплошные «трудные части». Я вовсе не смеюсь над тобой.
Он медленно выдохнул.
— Я услышал голос. Шепот. Никогда не забуду, что он сказал. Он сказал: «Ты будешь жить волей Глендура. На силовой линии умирает человек, который должен был жить, и значит, ты останешься жить, хотя должен умереть».
Блю даже не дышала. Воздух вокруг них словно сгустился.
— Я рассказал Хелен. Она сказала, что это была галлюцинация. — Ганси отбросил с лица болтающуюся лозу. Кусты здесь росли гуще, деревья стояли чаще. Наверное, пора было возвращаться. Голос Ганси звучал необычно. Строго и уверенно. — Это не была галлюцинация. — Рядом с Блю сейчас был тот Ганси, который делал записи в ежедневнике. Правда рассказа, его магия полностью захватили ее.
Она спросила:
— И этого хватило для того, чтобы ты посвятил свою жизнь поискам Глендура?
— Разве мог Артур не отправиться на поиски Грааля, — ответил Ганси, — узнав, что он существует?
Над ними снова прогремел гром — рычание невидимого голодного зверя.
— Это не весь ответ, — сказала Блю.
Не глядя на нее, он ответил страшным голосом:
— Блю, мне это необходимо.
Все лампочки на его анализаторе электромагнитных частот вдруг погасли.
Чувствуя в равной степени облегчение от того, что можно вернуть разговор на твердую почву, и разочарование от того, что встреча с настоящим Ганси внезапно прервалась и заглянуть в него поглубже не удалось, Блю потрогала прибор.
— Может быть, мы с линии сошли?
Они вернулись на несколько шагов назад, но огоньки так и не зажглись.
— Или у него батарейка села, — предположила Блю.
— Я не знаю, как ее проверить. — Ганси выключил прибор, потом снова включил.
Блю протянула руку, и, как только она взяла прибор у Ганси, лампочки снова вспыхнули красным. Они не мигали, а непрерывно светились. Блю повернулась в одну сторону, в другую. Слева оранжевый. Справа красный.
Они переглянулись.
— Возьми машинку, — сказала Блю.
Но как только Ганси прикоснулся к прибору, лампочки вновь погасли. Когда прозвучал очередной раскат грома — бурлящий, чарующий, — она почувствовала, что в ней поднялась дрожь, которая так и не прекратилась после того, как звук затих.
— Я все же думаю, что этому должно быть логическое объяснение, — сказал Ганси. — Но такого не бывало всю неделю.
Блю тоже думала, что логическое объяснение должно быть, и, больше того, думала, что нашла его: Блю усиливала подобные вещи. Правда, она не могла даже представить, что именно усиливает в этот момент. Воздух снова задрожал от раската грома. Тучи уже полностью закрыли солнце. И вокруг остался только тяжелый зеленый воздух.
— Куда он показывает? — спросил Ганси.
Руководствуясь непрерывным красным сиянием, Блю нерешительно пробиралась между деревьями. Не успели они сделать несколько шагов, как лампочки снова погасли. Никакие манипуляции с регуляторами не могли заставить их снова загореться.
Они стояли рядом, разделенные прибором, и, склонив друг к дружке головы, смотрели на потемневшее табло.
— И что дальше? — спросила Блю.
Ганси уставился вниз, мимо прибора, между ног.
— Отойди в сторонку. Тут…
— Бож-же мой! — воскликнула Блю, отскакивая от Ганси. И еще раз: — Боже!..
Но она не произнесла последнего слова, потому что из-под ее ноги показалось нечто, подозрительно похожее на кости человеческой руки. Ганси первым наклонился и смахнул с нее листву. Как и следовало ожидать, рядом с одной рукой нашлась и вторая. На лучезапястном суставе сохранились ржавые часы. Все это — скелет в лесу — казалось подделкой.
Такого просто быть не могло.
— О, нет, — почти беззвучно сказала Блю. — Не трогай. Отпечатки пальцев!
Но на скелете никаких отпечатков сохраниться не могло. Кости были чисты, словно перед ребятами лежал музейный экспонат; мягкие ткани давно истлели, а от одежды остались только клочья. Осторожно разгребая листья, Ганси обнажил весь скелет. Он лежал, скрючившись, одна нога подогнута, руки разбросаны по обе стороны черепа — стоп-кадр давней трагедии. Время странным образом пощадило одни части, но уничтожило другие: часы сохранились, а кисти руки не было. Исчезла рубашка, но остался галстук, волнистой полоской лежавший на выступах и впадинах полуразрушенной грудной клетки. Сохранились кожаные туфли и даже носки, висевшие как мешочки на костях ног, закрывая голеностопы.
Скула черепа оказалась глубоко вдавлена внутрь. Блю подумала, что, наверное, это и явилось причиной смерти.
— Ганси, — неживым голосом сказал Блю, — это был мальчик. Это был мальчик из Эглайонби.
Она указала на грудную клетку. Между двумя ребрами застряла эмблема Эглайонби, клочок синтетической ткани, оказавшейся неподвластной стихиям.
Они смотрели друг на друга через останки. Вспышка молнии осветила их лица сбоку. Блю с точностью представила себе череп под кожей Ганси, его скулы, лежащие так близко к поверхности, высокие и угловатые, как у карты Смерти.
— Мы должны сообщить об этом, — сказала она.
— Подожди, — ответил он. Ему потребовались считаные секунды, чтобы отыскать под тазобедренным суставом бумажник. Он был сделан из хорошей кожи и, хотя отсырел и потемнел, оказался почти нетронутым плесенью. Ганси распахнул его, посмотрел на многоцветные края кредитных карточек, торчавших с одной стороны. Потом обнаружил среди них водительские права и вытащил карточку.
Блю услышала, как Ганси ахнул от потрясения.
С карточки на него смотрело лицо Ноа.
