ЧАСТЬ II
ПОСЛЕДНИЙ БАЛ
9
Малвина готовилась к отъезду.
— Леонсио, милый, я вернусь через две недели, — сказала она, нежно погладив его по руке. Он поймал ее запястье, покрыл поцелуями ладонь и горько пообещал:
— Я доживу, вот увидишь.
Шутливо-гневно Малвина шлепнула его по губам и укорила:
— Грешно так говорить. У нас впереди еще долгая счастливая жизнь.
Леонсио не возразил ей — пусть пребывает в неведении, но сам он лучше всех профессоров знал, что силы его убывают буквально с каждым часом. Дождется ли он Малвину? Малвину, не оцененную им в свое время, Малвину, столь нежно любимую им теперь… Теперь, когда жизнь на излете… Но даже в конце пути ему страстно хотелось знать каждую деталь жизни Малвины. Сколько загадочного оставалось в ее истории. Где она живет, с кем?
Недостойно сеньора посылать вслед за женой сыщика — понимал Леонсио. Но как иначе ему узнать обо всем? И разве не простит господь этого последнего греха — столь незначительного по сравнению с тем, что сотворил раньше Леонсио, раскаявшийся теперь, слишком поздно раскаявшийся… И если приступать к делу практически, то кого из слуг просить выполнить это деликатное поручение? А вдруг Малвина, принявшая от рук Леонсио адовы страдания, заметит слежку и все поймет? Не проклянет ли она его — в последний раз и уже навсегда?.. Мысли эти не давали покоя больному Леонсио ни днем, ни ночью, ослабляя и без того беспомощное его тело…
Как бы удивился Леонсио, узнай он, что подобные сомнения — о возможном посланце за Малвиной — терзают и Изауру. Натура чрезмерно эмоциональная, Изаура восприняла известие старой Гарпии очень тяжко: на мгновение ей показалось, что небеса рухнули и придавили ее — стало невозможно дышать. В тот миг она забыла, что счастлива, что живет на процветающей фазенде с нежным любящим мужем — в тот миг крушения надежды Изаура была несчастней всех на свете. Приступ удушья, на который она не обратила пристального внимания — и напрасно! — чуть не убил ее. Но человеческая натура такова, что не может пребывать в постоянном черном унынии. Уже часа через три в душе Изауры мелькнула искра надежды: а вдруг Гарпия ошиблась? Кто подтвердит, что старая Гарпия всегда и во всем угадывала истину? Древняя Гарпия могла ошибиться, а значит — есть надежда.
Но как узнать о Тобиасе, если не помогла даже колдунья? Выслать человека вслед за Малвиной? Не будет ли это подлостью? Скорее всего, нельзя посылать — по законам чести и порядочности. Но вдруг Тобиас — если он жив, о боже! — не может объявиться, потому что безобразно неузнаваемо обгорел! Вдруг он несчастен? О, тогда следует послать сыщика несмотря ни на что. Но кого?
…Когда экипаж Малвины скрылся из виду, засобирался в дорогу Андре, чернокожий слуга — веселый, нахальный, любящий приодеться, пофрантить перед барышнями, но и быстрый, находчивый, готовый к услугам… Остается загадкой, кто же выслал его вслед за Малвиной?
10
Обычно люди живут не столько настоящим, сколько будущим: каким-то ожидаемым событием, более мелким или более крупным — неважно, важно, что те или иные радости, новости, известия светят вдали. Так и на фазенде теперь жили ожиданием возвращения Малвины и заранее назначенного по этому поводу бала. Говорили, что Андре даже выехал в Рио сделать кое-какие закупки для предстоящего праздника…
Все до единого на фазенде по-своему готовились к балу. Алваро и Мигел отдавали хозяйственные распоряжения, Жануария пробовала готовить по новым рецептам, чтобы к проверенным блюдам добавить новые. Леонсио, на удивление всем, потребовал себе картона, красок и впервые в жизни вдруг начал рисовать. Белшиор колдовал над новыми сортами роз, которым решил присвоить следующие имена: розам цвета само — “Изаура”, пунцовым — “Малвина”. Можно сказать, что внешне на фазенде наладилась уютная жизнь, хотя под спудом, конечно же, кипели страсти, ожидания, сомнения, надежды… Изаура много времени проводила за инструментом — новый белый рояль, доставленный по заказу несколько дней назад, серебристо сверкал в гостиной, радуя глаз. Его повелительница разучивала новые романсы, которые были настолько хороши, что Изаура подчас не могла оторваться от клавиш, — клавиры новых произведений привезла с собой Малвина. Казалось, музыка растворяет в себе все боли, все смятение бывшей рабыни, чей голос, исполненный божественной красоты и силы, заполнял дом, разносился по саду…
Наслаждаясь этим чарующим голосом, Алваро тосковал. Казалось бы, его возлюбленная, его жена — здесь, рядом, и вместе с тем как далека она стала!.. После приезда гостьи из прошлого Алваро почувствовал, что душа Изауры улетела за тридевять земель. Неподвластным ему становилось и ее тело. Какими-то уловками жена старалась уклониться от исполнения супружеских обязанностей — правда, всегда делала это тонко и деликатно, но Алваро от этого было не легче… Вот и сейчас полновластный хозяин фазенды метался по саду, зная, что после музыкальных занятий Изаура пойдет купаться в бассейне — маленьком искусственном озере, обрамленном фруктовыми кустами, посаженными умелым Белшиором так, что они цвели чуть ли не круглый год — и нежные разноцветные лепестки плыли по зеркальной глади, привлекая к себе бабочек и стрекоз…
Уделив два часа пению, Изаура направилась к озеру. Никто не мешал ей, зная, что в середине жаркого дня хозяйка взяла за правило искупаться, а то и просто посидеть на берегу на небольшой скамейке, специально для нее изготовленной мастеровитым Мигелом. Изаура неспешно расстегнула ряд крошечных пуговок на батистовой кофточке, сняла пышную, из многих полотен, юбку, затем — тонкое, как крылья стрекоз, кружевное белье, и обнаженной вошла в воду. Вскинув руки, проверила, удачно ли заколоты в узел волосы. Вслед за поднятыми руками еще больше приподнялись над водяной гладью ее округлые, словно вздутые, груди с острыми коричневыми сосками, которые почему-то привлекали внимание стрекоз.
Перламутровая стрекоза со слюдяными крылышками села на темный бугорок и поскребла его тонюсенькими лапками. Изаура улыбнулась. Стрекоза переползла с бугорка на золотистое полукружье, усеянное узловатыми пупырышками.
Безмятежность царила над райским уголком. Солнце мягко легло на обнаженные плечи Изауры, лишь слегка поигрывая своими лучами на шуршащих крыльях стрекозы. Изаура уже хотела было поплыть, как вдруг… Сзади раздался мощный всплеск, и ее обдало фонтаном брызг. От неожиданности Изаура не успела даже вскрикнуть, как тут же кто-то сильными руками сдавил ей плечи, сейчас же ноги ее оказались в плену. Слабый крик уже вырвался из ее горла, но тут же над ее ухом раздался голос Алваро:
— Успокойся… Это я.
Глянув на мужа, она поняла, что он — в сильном возбуждении: бледный, губы синие, на лбу пульсирует жилка.
В одно мгновение тихое озеро превратилось в бурное море…
После этого — известного лишь двоим и важного лишь для двоих — происшествия на озере супружеские отношения Алваро и Изауры сами собой восстановились. Алваро повеселел, да и сама Изаура стала как будто ровнее, спокойнее. Но так или иначе, Алваро не покидало смутное, подсознательное ощущение того, что жена принимает его ласки по обязанности, маскируя свой долг нежной ровностью; что безоглядное счастье их первых дней и ночей истаяло, как предутренняя дымка над маленьким озером — искусственным озером…
11
Андре вернулся из своего вояжа через неделю. Прибегнув к уловкам, которые станут ясны чуть позже, оставил повозку за кладбищем и потихоньку, с черного хода, пробрался в дом, желая повидать хозяйку до суматохи, которая поднимется в связи с его приездом — да, собственно, так и приказала Изаура, голос которой он услышал еще с дороги. Хотя Андре и не был силен в искусствах, он застыл на пороге гостиной, потому что пение Изауры на каждого производило такое сильное впечатление, что требовалось хотя бы несколько минут, чтобы прийти в себя… Да и картина, представшая перед слугой, многих бы тронула.
Изаура уже не была той девочкой, которую страдающий отец, Мигел, пытался выкупить из рабства… За эти месяцы красота бывшей рабыни, ставшей госпожой, набрала зрелости. Пение придало страстности и оживления всему облику, особенно лицу, и Андре невольно залюбовался. На дне ее синих глаз вспыхивали темные огни. Под глазами пролегли круги — следы душевных мук, сомнений, ожиданий… Крутая прядь пепельных волос выбилась, когда Изаура с силой ударила по клавишам, и теперь мешала певице, отгонявшей ее с высокого лба быстрыми, порывистыми жестами. Маленький гранатовый крестик трепетал на груди, цветом перекликаясь с сухими губами Изауры… Изауры, ждущей от него вестей…
Как только Андре подумал об этом, словно искра его мысли прожгла хозяйку — она вздрогнула, нестройно оборвав аккорд, и, вскинув голову, остро глянула на Андре. Сразу стушевавшись, он промямлил:
— Я вернулся, госпожа… И сразу — к вам…
Решительным жестом Изаура подозвала его к роялю. Приближаясь, Андре еще успел пробубнить про оставленную на дороге повозку.
— Ну? Что? — требовательно спросила Изаура: пережитое давало ей мужество услышать все что угодно. И такая сила духа отразилась в ее синем взгляде, что Андре, всегда равнодушный, туповатый Андре — неожиданно для самого себя — вдруг рухнул перед ней на колени и, заплакав, сказал:
— Я плохой вестник, госпожа. Велите бить меня плетьми.
— Там, на фазенде, — Тобиас? — осевшим голосом спросила Изаура. — Говори, не бойся. Разве я когда-нибудь кого-то наказывала, Андре? Что с тобой. Говори: он стал уродом? Он обгорел? Он недвижим? Говори, Андре, не бойся, говори.
— Нет, хозяйка, — плакал Андре. — Сеньора Тобиаса там нет и в помине. Они живут: донна Малвина, ее старенький отец — уже как малый ребенок — такой старенький, и слуги. Ти-ихая такая фазенда.
— Перестань, Андре, — укорила Изаура. — Ступай.
Уже от порога Андре обернулся и добавил, всхлипывая:
— Я привез гостинцы, как велели.
— Кисти, краски сеньору Леонсио?
— Да, несколько коробок.
— Отнеси ему первому, он очень ждет. Постой! — Изаура перевела дыхание перед тем как спросить: — Ты не мог ошибиться?
— О нет, госпожа! Я расспросил многих в округе: и на дороге, и в трактире, как вы велели, госпожа.
— Да, конечно, если бы хоть что-то странное было на фазенде, уж соседи бы не промолчали, — вслух решила Изаура. — Теперь иди.
Когда Андре удалился, Изаура облокотилась о рояль, прижавшись горячей щекой к холодной скользкой поверхности, и прошептала:
— С прошлым покончено. Надо или найти в себе силы жить настоящим, или… — она не закончила последней фразы вслух.
Войдя к Леонсио, Андре был потрясен: перед ним предстала настоящая мастерская художника. Везде висели и лежали наброски карандашом, акварельные этюды, зарисовки маслом — и все неплохо, на взгляд Андре. Хозяин, который полулежал на высоко взбитых подушках, метнул в Андре взгляд тяжело раненного зверя и спросил хрипло:
— Ну как… поездка?
— Все в норме, хозяин, — слуга по-прежнему называл Леонсио “хозяином”, считая, что маленькая лесть никогда никому не повредит. — Донна Малвина живет там со своим папашей, а он уже пло-о-ох, доложу я вам…
— Потише, — попросил Леонсио, жестом пригласив Андре сесть на кровать рядом. И потом в течение десяти минут Андре все повторял свою историю, а Леонсио с наслаждением слушал.
— Как там Энрике, братец? — под конец поинтересовался Леонсио.
— В отъезде, сказали в трактире.
— Ты не попался на глаза донне Малвине?
— Упаси боже! Да и кто обратит внимание на нигера — нас как псов бродячих! — с оттенком непонятного хвастовства заявил Андре и пошел за повозкой, чтобы обрадовать жителей фазенды гостинцами.
12
“Мой последний бал”.
В плавном вальсе кружились нарядные пары, и все женщины всех возрастов были нежны и очаровательны, а мужчины — благородны и предупредительны. Аромат чудесных духов витал над гостиной, мелькали улыбки, в глазах вспыхивали огоньки, похожие на те, что горели в китайских фонариках, которыми был расцвечен весь сад, превратив ночь в яркий искристый день. Званый вечер по поводу приезда Малвины удавался — это чувствовали и гости, и хозяева. Глядя на сияющую Изауру, Алваро не мог нарадоваться: наконец-то истаял туман отчуждения, о котором молчали, боялись заговорить, но прохладное веяние которого не покидало супругов в последние недели… Изаура и сама была счастлива легкостью, слетевшей на ее душу, — прошлое, изнурительное, коварное, живучее, вдруг взяло да отпустило ее — радуйся, блаженствуй!.. Ликование приумножалось в Изауре от сознания того, сколь не похож этот бал на достопамятный “бал разоблачения”, где ее подвергли мучительным унижениям — но стоит ли вспоминать! На прошлое наложен крест. Надо веселиться.
Хмельной от счастья, Алваро не верил глазам своим: сказка, мечта воплотилась в жизнь, его Изаура — хозяйка его дома. Волнения о том, как воспримут ее соседи, знакомые, отпустили его: аболиционистски настроенное общество, собравшееся у него в гостях, ничуть не волновало, что хозяйка приема — бывшая рабыня, эти люди умели ценить других по их достоинству. Оживленный Мигел умело направлял вечер, незаметно давая нужные распоряжения нанятым на ночь официантам и оркестрантам.
“Мой последний бал”,— думал Леонсио, сидевший в удобном, специально для него изготовленном кресте в простенке. Никто бы сейчас не догадался о его странной мысли, ведь Леонсио улыбался, поглаживая руку Малвины, стоявшей рядом с ним. Он все просил ее танцевать, но она покидала мужа для танца один-единственный раз — Малвина всегда была благородна, а вот он, Леонсио, научился благородству лишь в самом конце своей жизни — слезы навернулись на его глаза при этой мысли. О боже, время утекло безвозвратно, и ничего не переделать в прошлом… Леонсио чувствовал, что его сил хватит дожить до утра, не более…
Как поздно провидение послало ему понимание всего сущего. Через сколько испытаний надо было пройти, чтобы пробиться к этому пониманию. Господи, только в их доме наладилась такая духовно наполненная интересная жизнь: сам он начал рисовать, Изаура поет все более сложные партии из опер, приехала Малвина — его душа, его любовь, Малвина — тонкая ценительница поэзии и музыки, и вот… надо умирать.
“Тобиас!.. Если душа твоя слышит меня, знай, нам недолго осталось до встречи, — звал покойного Леонсио. — На рассвете я приду к тебе. И если нам суждено в бесконечности пребывать в разных мирах: тебе — в раю, а мне — в аду, то милостивый Господь допустит меня к тебе, Тобиас, хоть на минуту: покаяться перед тобой, испросить у тебя прощения. Велик мой грех, Тобиас, я знаю. И душа моя непокойна перед смертью. — Малвина нежно погладила его по щеке, будто почувствовав, сколь мучительные мысли одолевают супруга. — Но моя Малвина будет молиться за меня… Хотя и напоследок я приберег для нее сомнительный сюрприз”,— Леонсио вздохнул, решив, что обязательно к рассвету должен признаться Малвине еще в одном грехе…
13
Между тем гости уже в третий раз просили Изауру спеть, и по правилам приличия отказать было нельзя. Просили хотя бы один из тех последних чудесных романсов, слух о которых разнесся по всей округе. Глубоко наклонясь, Алваро припал к ее руке, покрыл ладонь быстрыми поцелуями, любовно глянул на свою богиню снизу вверх, и она ответила ему синим взглядом затаенной нежности. Под возгласы одобрения Алваро провел Изауру к инструменту.
Лицом к раскрытому окну, где блистал огнями праздничный сад, за роялем сидела уже не та Изаура, к скромному облику которой привыкла эта гостиная, — не тоненькая девочка в батистовом платьице, а неземной красоты молодая дама, в изысканном парижском туалете. Но это было лишь внешнее впечатление. Душа Изауры осталась прежней — доброй, нежной, любящей, а ум ее обогатился за эти годы, страдания же прибавили ей стойкости в характере, испытания наградили мудростью. Облокотившись на рояль, Алваро не отводил глаз от своей феи и словно пил волшебное зелье — несказанно хороша была Изаура!.. Бриллиантовые капельки в ушах бросали снопы искр на ее бледное лицо и тонули в синих глазах. Дивные камни ее заморского колье оттеняли белизну лебединой шеи, красоту груди, которая была полуобнажена глубоким декольте. “Ей бы блистать при дворе Людовика!” — мелькнула вдруг странная мысль в голове Алваро, и он испугался — сердце сдавил бредовый страх потерять Изауру…
Когда Изаура запела, странное ощущение созерцания чего-то необычного, неземного пронзило все общество. “Нет, я не достоин ее”,— с неожиданной горечью подумал Алваро, но сейчас же взял себя в руки: что за чушь! он — законный супруг Изауры! он делит с ней кров, постель, стол! “Ну и что, — ядовито шептал ему какой-то предательский голос. — Кров, постель, стол — какая малость по сравнению с душой!.. А душа ее по-прежнему сокрыта от тебя. Ох и легко тебе, Алваро, потерять такое сокровище!..”
И тут произошло неожиданное.
Гости наслаждались пением хозяйки, испытывая райское блаженство, — тем сильнее пришелся по их расслабленным нервам поразивший всех удар.
Никто не мог затем восстановить с точностью, в какую секунду и как случилось потрясение, но вдруг чудесная музыка оборвалась, и голос Изауры пресекся. Более того, певице стало как будто нечем дышать. Она глотнула воздух, судорожно рванула рукой дивное колье, так что оно расстегнулось и скользнуло на паркет — стук от его паденья прозвучал в тишине как гром. Все вздрогнули.
Алваро первым рванулся к Изауре, страшно закричал.
Что тут началось! Дамы постарались оттеснить супруга, обмахивая Изауру своими веерами из модных павлиньих перьев. Мужчины протягивали с подносов стаканы с прохладительным. Суматоху и сумятицу, которая сопутствует каждому нежданному приступу хвори, решительно прервал местный врач сеньор Мурильо. Правда, для этого ему пришлось довольно громко одернуть гостей. Прикрикнув на всех, сеньор Мурильо пробрался к Изауре и как опытный врач прежде всего успокоил ее, назвав ее приступ пустяком. А Изаура уже и сама пришла в себя и начала успокаивать общество, хотя нельзя сказать, что ее не напугал приступ удушья.
И позже, в маленькой комнате, Изаура рассказывала врачу, что ни с того ни с сего горло вдруг перехватило огненным кольцом. Сеньор Мурильо вдумчиво кивал, слушая пациентку. Врач не знал, что больная покривила душой, утверждая, будто приступ начался “ни с того ни с сего”… Опытный доктор и сам догадался: потрясение — но какое?.. Жаль, что опытный доктор, глядя на поющую Изауру, стоял спиной к раскрытому окну. Да и все гости были настолько поглощены пением хозяйки, что не заметили тени, мелькнувшей в глубине сада…
Изаура же, во время пения пристально глядевшая в сад, единственная увидела эту неспешную фигуру…
Успокаивая и доктора, и мужа, и отца, и всех гостей, Изаура — просила продолжить бал, уверяя, что для нее веселье гостей — лучшее лекарство. Она уговаривала их с такой страстностью, что они сдались. Она уговаривала их с тем большей искренностью и убедительностью, что ей самой необходимы стали суматоха, музыка, веселье бала с тем, чтобы ускользнуть незамеченной в сад хотя бы на несколько минут…
14
— Прошу вас пройти в дом! — взволнованно сказала Изаура.
— Нет.
— Прошу вас хотя бы присесть на скамейку. Я распоряжусь, чтобы угощение вынесли сюда.
— Нет. Для старой Гарпии лучшее угощенье — то зелье, которое она варит в своем котле, — колдунья засмеялась, будто закаркала. — И пришла я, девочка, не за угощением. — Она сурово глянула на Изауру и пояснила: — Для них ты — госпожа, сеньора, а для дре-е-евней Гарпии ты — девочка.
— Называйте как вам будет угодно, — мягким, но срывающимся от волнения голосом попросила хозяйка, — лишь скажите…
— Я и пришла сказать. Повиниться пришла. Старая Гарпия никогда не лжет. Старая Гарпия лучше смолчит, чем солжет. А тогда — ровно бес в ребро — солгала.
— Я так и подумала, когда увидела вас в окне, — прошептала Изаура.
— Не видела я тогда в котле кладбища…
— А что?! Что?! Ради всего святого — что?
— Сад видела, похожий на твой. Фазенду видела, поменьше вашей…
— Ради бога — правду!
— …Да, девочка, видела тень…
— Мужчина?!
— Да.
— Это — Тобиас?! Гарпия! Заклинаю вас! Вы же помните сеньора Тобиаса! Он никому не делал зла! Заклинаю вас! Это — он?! — неистовое напряжение выразилось в лице Изауры, так что даже на лице-маске старой колдуньи дрогнуло состраданье и она тихо сказала:
— Верь мне. Не лгать пришла сюда Гарпия. Видела мужчину со спины. Сеньор ли Тобиас, нет ли — не было дано мне этой тайны. Худой такой мужчина, со спины. Вроде как седой…
— Седой?! — разочарованно, с болью переспросила Изаура.
— …Но кладбища — не видела, — отрезала Гарпия и пошла прочь. Не зная, что предпринять, Изаура вскрикнула вослед:
— Солгать вас попросил Белшиор?
Гарпия приостановилась, повернулась.
— Накажешь его? — спросила спокойно, с интересом.
— Нет, — просто ответила хозяйка. — Я люблю его, он добрый.
— Он добрый, — подтвердила колдунья и вместо ответа задала риторический вопрос: — А кому нужно прошлое?.. — Хмыкнула и скрылась за ближними деревьями.
— Кому? — прошептала Изаура. — Мне…
15
В эти же минуты на фазенде происходил и другой важный разговор. Сославшись на усталость, Леонсио попросил отвезти его к себе. Малвина, конечно же, последовала за ним. Как уже отмечалось, комната Леонсио походила теперь на мастерскую художника: нежданно-негаданно пробудившийся в нем дар к живописи изумлял и радовал многих на фазенде. Прекрасно сознавая, что в его распоряжении остается всего лишь несколько земных часов. Леонсио, слабеющий с каждой минутой, хотел напоследок успеть два дела: подправить уже почти законченный рисованный портрет Малвины в ее обновленном облике и — второе было куда важнее и куда труднее — сделать жене одно признание.
Непослушной рукой штрихуя портрет, Леонсио был снедаем сомнениями, с чего начать, как вдруг Малвина — о чуткая душа, улавливающая оттенки его настроений! — пришла ему на помощь, затеяв разговор, близкий по теме. Любуясь творениями мужа, она сказала с гордостью и восхищением:
— Ты знаешь, родной, вот в этих акварелях, в этих карандашных набросках уже видна рука мастера. Поверь, я не льщу тебе. Вскоре, если захочешь, ты сможешь учить юных рисовальщиков округи.
“Вскоре!..” — горько усмехнулся про себя Леонсио, но не посмел показать жене отчаянной слабости, ухватившись за мысль, поданную ею.
— Да, — поддержал как ни в чем не бывало, — я и сам, признаться, подумывал о воспитаннике… или воспитаннице.
— Вот как? — Малвина была приятно удивлена, услышав такое от мужа, который раньше часто выказывал пренебрежение к детям. — Это замечательная идея! — воскликнула она в воодушевлении.
— … А ты могла бы обучать… эту воспитанницу… музыке, вышиванию, еще каким-то женским занятиям.
Кротко улыбнувшись, Малвина помолчала, а потом ласково заметила:
— Как твоя покойная матушка Изауру…
Воспоминания на минуту полонили обоих.
— …Славное было время, — продолжила Малвина. — Матушка всегда была такой доброй, нежной — пусть земля ей будет пухом… А знаешь, Лео, кого я еще иногда вспоминаю? Розу!
— Розу? — встрепенулся Леонсио, и его тускнеющие глаза оживились на секунду. — Она стала жертвой собственного коварства…
— Не надо плохо о мертвых, прошу тебя, милый. Роза могла бы стать счастливой — такая бойкая, сметливая…
— Я виноват и перед ней.
— Оставь, не терзай себя, Лео.
— Но это — особый случай, Малвина, милая. Я давно хотел тебе сказать, да все не решался, а теперь, кажется, пора… — Леонсио отложил работу, глядя в ночной сад, украшенный разноцветной иллюминацией его последнего праздника, и тихо признался: — Около пяти лет назад, может статься, ты помнишь, Малвина, я надолго отсылал Розу в дальнюю деревню, потому что… потому что она ждала моего ребенка. — Леонсио не смотрел на Малвину. — Родилась девочка, ей сейчас четыре года, она там, в деревне, с няней.
— Как зовут девочку? — был первый вопрос, который задала Малвина, — и Леонсио понял, что Малвина, его Малвина возьмет Флору к себе и сделает для нее все возможное, как когда-то его заботливая матушка — для Изауры. Посмотрев на жену, он еще более воспрянул духом — темные глаза Малвины излучали столько поистине материнской теплоты, что он ласково прошептал:
— Флора… Фло…
…Когда минут через десять Леонсио почувствовал приближение неотвратимого, то, собрав последние силы, улыбнулся и сказал жене:
— Бал слишком утомил меня.
— О да! Пора отдохнуть, милый.
— Пора… Я хочу заснуть, — Леонсио постарался завуалировать многозначительность этой фразы, произнеся ее так буднично, что у Малвины не возникло сомнений: побледнел, устал, несколько часов отдыха будут целительны для больного.
Перед неведомым ликом смерти Леонсио оказался столь мужественным, что даже не шепнул Малвине напоследок: “Прощай…” — когда она поцеловала его, а, выходя из комнаты, обернулась и ласково — так, как умела она одна в мире, — улыбнулась.
Улыбка Малвины была последним земным подарком, который Леонсио взял с собой туда…
Бал закончился. Отшумел, оставив в сердцах удивительные впечатления. Нет, прошлое не хотело отпускать жителей этой фазенды. Каждый из них, оставшись наконец этой ночью наедине с собой, пребывал в волнении. Визит старой Гарпии вновь заронил надежду в сердце Изауры — и она не легла, сидела перед зажженной свечой, и красные отблески отражались в ее потемневших от страданий глазах… Не спал и Алваро в соседней комнате. Непонятная, но острая тоска пронзила его: казалось бы, нелепый страх потерять Изауру, любимую, желанную, единственную, так и не покинул его… Леонсио молился, готовясь предстать перед вечностью… Пожалуй, лишь волнения Малвины не были томительны. Небеса пощадили ее, даровав ей несколько часов надежды. Ей вдруг показалось, что впереди — новая жизнь, что муж благодаря творчеству набирается новых сил, что маленькая Флора, Фло, принесет в дом чисто детские беззаботность и легкость…
Нет, прошлое так и не отпустило никого из наших героев.
16
Утром, когда Андре зашел проведать бывшего хозяина фазенды — пришла пора, считал слуга, намекнуть Леонсио кое о каких обстоятельствах, — то обнаружил, что Леонсио тихо отошел в запредельные дали… “Великий грешник умер”,— подумал Андре, как вдруг слезы хлынули из его глаз, потому что всякая смерть величественна и связана с тайной, которую не дано знать никому из живых…
Похоронили Леонсио на местном кладбище, недалеко от могилы Тобиаса, похоронили в солнечный звонкий день, когда все вокруг будто говорило: как хороша стала бы жизнь, научись люди жить с добром в душе, с лаской в сердце; как горестно, что жизнь некоторых была полна смуты, а раскаяние пришло поздно, слишком поздно. Стоя перед его могилой, Изаура не могла сдержать слез: вот и ушел из жизни ее тиран, ее деспот, ее злой гений… Жаль его, жаль себя… Покойник, не тем будь помянут, сумел-таки основательно все запутать не только в своей, но и в чужих жизнях…
На “семейный” совет собрались в гостиной вчетвером: Алваро, Изаура, Мигел и Малвина — пережитые испытания сроднили их всех, поэтому и совет с полным правом можно назвать семейным.
— Малвина, мы хотим сказать вам, — мягко начал Алваро, — что все мы считаем вас членом нашей семьи. Мы просим вас забрать вашего батюшку и переехать сюда навсегда.
— Я очень благодарна вам всем, — отвечала бывшая хозяйка фазенды, немного смущаясь от того, что ей сейчас предстояло сообщить собравшимся. — Видит Господь, сложись обстоятельства иначе, я бы не желала для себя ничего лучше, чем остаться здесь. Но моему старому отцу, как вы понимаете, хотелось бы остаться на прежнем месте, да и климат там подходит для его слабого здоровья. Но я также считаю вас родными людьми, поэтому не могу и не хочу скрывать от вас одного обстоятельства, — Малвина обвела взглядом всех присутствующих и продолжила: — Сеньор Алваро не знал, а Изаура и Мигел помнят служанку Розу…
— О да, конечно, — подхватили отец с дочерью.
— Так вот перед смертью мой муж, сеньор Леонсио, завещал мне позаботиться об их… дочери…
Алваро потупился, Изаура удивленно взглянула на Малвину, а умудренный опытом Мигел даже не вздохнул.
— …О маленькой Флоре, — продолжала Малвина, — которая живет с няней в дальней деревушке. Если сеньор Мигел позаботится об экипаже…
— Конечно, конечно, — заверил управляющий.
— …То я завтра же поеду и заберу малышку.
— Мы поедем вместе, — сказала Изаура, чем вызвала благодарный взгляд Малвины.
17
Малышка оказалась прехорошеньким шустрым созданием. В ее карих глазах прыгали золотые бесенята, темные кудри не поддавались гребню. Сама Фло и секунды не могла устоять на месте.
— Уж такая прыткая, — жаловалась старая няня. — Везде поспеет, везде ей надо!
Изаура и Малвина были сразу покорены смелостью крошки: никогда прежде не видевшая нарядных знатных дам, Фло, однако, не испугалась, а проявила живой интерес к кружевам на их платьях, к их зонтикам, шляпам.
— Ох и кокетка вырастет! — смеялась Изаура, а няня только и успевала одергивать:
— Не трожь! Не смей! — на что Малвина улыбалась, увещевая ворчунью:
— Да полно вам! Пусть потрогает, ей ведь интересно…
Ласковым котенком Фло льнула к “тетенькам”, раз они оказались добрыми, и была в восторге, когда ей сообщили, что она вместе с няней и “тетеньками” поедет теперь в другое место. Любознательная Фло забросала их вопросами, так что на время все остальные заботы словно отхлынули, ибо постоянно приходилось отвечать малышке: да, там есть дом, нет, он гораздо больше этого дома, и сад больше, да, там есть собачка, нет, не кусается — и прочее и прочее…
Поездка в экипаже вызвала у малышки такое ликование, что часть ее радости, несмотря ни на что, передалась сеньорам. Первое путешествие в своей жизни Фло восприняла как подарок судьбы и радовалась всему так непосредственно, что приятно было смотреть: она хохотала, хлопала в ладоши, хватала то Малвину, то Изауру за платье и требовала, чтобы они сейчас же посмотрели в окно экипажа — таким дивным показался ей мир лесов, пастбищ, дорог…
На волне этой первозданной радости Изаура и постаралась высказать затаенное, к чему не знала, как и приступиться…
— Малвина, ты сразу повезешь Фло на свою фазенду?
— Даже не знаю…
— Я думаю, — оживилась Изаура, — сначала лучше съездить, все подготовить там, а затем уже забрать Фло.
— Пожалуй, да, — согласилась Малвина. А Изаура между тем продолжала с еле заметным напряжением в голосе:
— Да и я, видимо, поеду с тобой в Рио. Доктор Мурильо настаивает на консультации столичных врачей. Его так напугал мой приступ удушья.
— Нас всех напугал, так что доктор совершенно прав: надо показаться специалистам. — Малвина улыбнулась и добавила: — А ты представляешь, как я буду довольна, имея тебя в роли компаньонки!
И тут Изаура решилась и пошла на крайнюю бестактность. Она понимала, что нельзя самой напрашиваться в гости, она осознавала, в каком щепетильном положении оказывается, но та, дальняя, загадочная, фазенда манила ее более любого Эдемского сада — более всего на свете, поэтому Изаура, чуть дыша, все-таки сказала:
— … И мы могли бы вместе подготовить все к приезду Фло.
— Конечно, — согласилась Малвина — через силу? слишком поспешно? Или это лишь показалось мнительной Изауре?
Как бы то ни было, долгожданная поездка на загадочную, желанную для Изауры фазенду была решена.
С этого дня душа Изауры превратилась в птицу, которая летела туда, в неведомую даль, где поселилась надежда…
Ведь старая Гарпия не видела кладбища. Старая Гарпия видела: дом, сад.
