Вскоре огонь трещал
Вскоре огонь трещал в печи. Валя с Васей умылись. Полила Валя над тазиком и хозяйке, пытавшейся отмыть пальцы от черной краски. Но подушечки пальцев так и оставались черным-черны.
— Как будто куда залезла, — бормотала Татьяна Архиповна. — В кассу, что ли…
На улице было сыро, грязно, но дождь перестал, в небе плыли облака и где-то пробивалось солнце. Кричали по деревне петухи, лаяли собаки, в саду чирикали воробьи. Кто бы мог подумать, что полчаса назад в этом бедном доме такие речи звучали, как будто нарочно придуманные для какого-то представления.
За столом Татьяна Архиповна больше молчала. Она как будто выдохлась, страшно устала. И глаза ее из светлых и зеленоватых окончательно стали иссиня-черными. Валя пробовала расспрашивать ее обо всем, но Татьяна Архиповна отвечала односложно и крайне неохотно. Помалкивал и Вася, хотя видно было, что многое хотел сказать или даже прокричать, — так пыхали синевой его глаза. Но он сдерживался.
После завтрака Вася взял ведра и отправился на колонку. Снежана сопровождала его. Колонка была через три дома. Один дом пустовал с заколоченными окнами, поваленным плетнем. В другом как раз и жила Петровна. Третий тоже был обитаем, хотя одно его окно было затянуто целлофановой пленкой, а вместо крыльца валялась колода у двери. На плетне болтались жестяные пустые банки из-под разных сортов пива. Вася сделал три ходки, а в четвертую повстречал небритого хмурого черного мужика в спортивных пузырящихся штанах, красной выпачканной куртке, черной бейсболке с замасленным козырьком и надписью «Dizel». Вася первый поздоровался. Тот ответил не сразу, прищуриваясь, рассматривал…
— Что-то фотка твоего лица мне не знакома, — сказал он наконец.
— Да я тут недавно, — ответил Вася.
— В гости пожаловал?
— Можно сказать.
Мужик сумрачно усмехнулся.
— Можно или не можно?
Вася промолчал, нажал на рычаг, и струя ударила в ведро. Мужик спросил закурить, Вася ответил, что не курит. Тогда тот достал сигареты и неспешно прикурил, затянулся, пустил дым, наблюдая за Васей, склонившимся над колонкой.
— И к кому же?
— В гости? — переспросил Вася.
— Или на постоянное жительство?
— Нет. Просто зашли дождь пересидеть. У Татьяны Архиповны, — Вася показал в сторону ее дома с облупившимся голубоватым деревянным фронтоном.
— Ясен пень. В резиновую хату.
— В смысле?
— В том самом и смысле, — сказал мужик. — Тоже беженец, короче?
И Вася вдруг подумал, что так ведь и есть — беженец. В войне, которую развязало государство со своими гражданами. Его так и подмывало подобным образом ответить. Но все-таки опаска пересилила.
— Нет, так, туристы мы.
— Ту-у-ри-и-сты? А что здесь у нас глядеть? Навоза не видели? Хмызника этого?
— В каждом месте есть что-то интересное, — уклончиво ответил Вася.
— Ну? И какой же интерес тут в нашей местности? — не отставал мужик.
— В вашей?.. Татьяна Архиповна, — вдруг сказал Вася.
— Божедомка? — переспросил мужик и длинно сплюнул. — Нашел интерес. Она же ку-ку, что, не заметил?
— Кто, Татьяна Архиповна?
— Ну, эстественно.
— Да нет. Очень разумная. Я думал, учительница.
— Хм, хватил. Инвалидка, овощ. Хохлов этих прописала бесплатно.
— А что, надо было последнее с них содрать? — с интересом спросил Вася.
— Почему последнее?.. Это же южный народ. Там земли не в пример нашей глине, палку всунь — пойдет урожай за урожаем. Горняки тоже зашибают.
— Ну, если сверху железо с огнем посыплется, никакое богатство не спасет, и сам ничего спасти не успеешь, наверное, — ответил Вася.
— Так опять же — хохлы, — отвечал тот, ожесточаясь. — У них природная к нам ненависть.
— К кому к вам?
— К москалям, к кому же еще.
— Хых, Москва далековато…
Мужик внимательно присмотрелся к Васе. Тот взял наполненные ведра, отворачиваясь.
— Постой, постой, — проговорил мужик. — А ты сам-то не из этих укропов и будешь, а? Не из бандеровцев? Постой, говорю. Чего в наших краях забыл?
— Я москаль и есть, — кинул через плечо Вася, уходя с полными ведрами. — Стопроцентный.
— А чего тогда мутишь?.. Бобер тебя видел? Документы у тебя имеются?.. Нет, у Божедомки точно какая-то экстремистическая база. Ты, слышь! Дай полтинник… душа горит…
— Откуда у странника лишние деньги, — бросил Вася, ускоряя шаги.
— Это еще надо посмотреть, какой ты странник…
Придя в дом, Вася вылил воду в большую металлическую флягу и позвал Валю в кухню.
— Вальчонок, собирайся.
Девушка вскинула на него глаза.
— Фасечка?
— Уходим. Хватит. У нас там лодка, продукты.
— Но, Фасечка, я еще полы не помыла… Давай еще побудем у тетеньки? А? Фасечка?
Тот отрицательно покачал головой.
— Нет, нет, нет. Нам надо уносить отсюда ноги.
— Почему? Фасечка? Тута так хорошо.
— Обло-Лаяй! — коротко ответил Вася.
— Что?
— Уже здесь. Пошли. Скажи хозяйке спасибо.
— Ой, Фасечка… Я… я… не могу.
— В смысле?
— Не могу уйти.
— Как это?
— Так, Фасечка, так. Надо тетеньку посмотреть. Помыть ее. Нагреть водички. У нее ранки на ножках…
Вася растерянно смотрел на Валю, как будто видел впервые.
— Погоди, Вальчонок. Ты что, не поняла, в чем тут соль?
— Хуу-гу, Фасечка, поняла, поняла. Тетенька одна пропадает, ночами сидит, вышивает. Одигитрию будет шить. А я ей расскажу как. Я видела.
— Что ты видела?
— Одигитрию. Сон мне был здесь в первую ночь — такой красивый, такой красивый, Фасечка!
— …Какой? — против воли спросил Вася.
— Две белые мягкие бабочки. Одна летает, другая на земле. И ту, что на земле, жалят осы, пикируют на нее и жалят, звонко жужжат, проворно шевелят усиками, впиваются жалами в бабочку, в ее крылья. А я им как крикну: «Чиво такое?! Чиво тут происходит?!»
Лицо Вали слегка побледнело и стало вдохновенным.
Она продолжала:
— И тут чей-то голос… — Валя побледнела сильнее. — «Лик Богородицы!» — голос Вали пресекся.
Вася ждал.
— И сейчас же бабочка, которую жалили осы, обернулась, показала мне свое лицо. Ой, Фасечка, я не умею сказать про то. Но такое красивое, такое красивое, Фасечка! Вот темные глаза, темные волосы, а крылья таки белые-белые, бархатистые… Ослепнуть можно! Я тут как брошусь топать проклятых ос! А они откуда-то все летят и летят, жужжат так звонко, страшно, жалят меня в шею, в уши, в голову, в руки. Прям надо мной целый черный рой ос. Ужасть! Тут я не выдержала да как побегу, токо косы по спине стукают. Косы как у девочки, я такие носила… Кричу, ой, мамочки! А рой-то не отстает. Летит за мной, осы так и жахают под косы, в лопатки. Даже в пятки! Ну все, конец, кранты, как говорит Мюсляй. И тут… тут как бы силища меня подхватила и помчала по воздуху, аж в ушах засвистело, а тот звон ос отстал… далеко уже где-то внизу… Смотрю, нету ос, нету совсем. И одна я. И так мне хорошо. А внизу океан настоящий. Вот во все стороны. А над ним как будто и сияет то Лицо… Проснулась — и заплакала. Так мне не хотелось просыпаться, Фасечка. Наверное, это был сон тетеньки Тани. Я еще не спрашивала.
— Как это?
Валя развела руками.
— А как мне такое могло присниться? Ну? Ну, Фасечка? Я же Валька-попрошалька. Много чего наделала. И ничего хорошего. Так вот мне и выпал случай. Здеся мое место, Фасечка, здеся и остануся. Служить тетеньке буду. Пусть она вышьет ту дивную бабочку с черными волосами да темными чистыми глазами. Вот, оказывается, Фасечка, зачем я за тобою тянулася.
Вася некоторое время не мог и слова вымолвить.
Наконец собрался с мыслями.
— А как же Бернард? Он ведь, может, в том леску и плутает.
— Ты сам, Фасечка, как Бернард, — сказала Валя и, вытянув руку, погладила его по голове.
Вася дернулся в сторону.
— Ну, ну, Фасечка, чиво ты? Ты такой же рыженький, токо посветлее. А тот в красное больше…
— Ну в общем, Валентина, как хочешь, — сказал Вася. — Только смотри, как бы не ухудшить положение тетеньки.
— Ничего не хуже, чиво это хуже? Молодые руки ей нужны.
Вася вздохнул, хмурясь.
— Ну хорошо, ладно. А ты самой тетеньке-то говорила?
— А зачем? Просто останусь, и все. Так и буду коло нее.
Вася присвистнул от неожиданности.
— Э, нет, подруга. Так не пойдет. Надо у самой хозяйки поинтересоваться. Ну-ка, пошли.
Они вошли в комнату. Татьяна Архиповна шила у окна. Тикали большие настенные часы. На диване сидела кошка с Гусенком, тот тонкой лапкой все норовил сцапать ее усы. Кошка, щурясь, отворачивалась. Татьяна Архиповна взглянула на вошедших поверх очков.
Вася кашлянул, покосился на Валю.
— Татьяна Арлхиповна, — проговорил он, слегка картавя, как обычно в таких случаях. — Погода наладилась. Дров и воды я вам натаскал. Пора и в дорлогу… Мы вам сочувствуем. Жить в такой чумовой деревне не подарок. Да и вообще в таком государстве. Пользуйтесь своими правами, говорит власть и тут же бьет по рукам палкой. Кто-то уже и срлавнивал президента с Николаем Палкиным, хых. Палкин он и есть.
— Путин? — спросила Татьяна Архиповна.
Вася кивнул. Татьяна Архиповна повела головой из стороны в сторону.
— Нет, Василий, зачем же наговаривать, — сказала она вроде бы нехотя, но вдруг продолжила, все больше воодушевляясь, забывая свою печаль: — При нем мы увидели много хорошего. У местного начальства появился страх. Ведь раньше была полная неразбериха. Никто никого не боялся. Делай что хочешь. Удержу нет. Кто ворует, кто стреляет, там взрывают, война эта в Чечне. Мой Витек ведь чуть туда не угодил… Спасибо, Путин войну закончил. А теперь по-другому. Больше порядка, лада. И есть на кого надеяться. Вот скажешь, до президента дозовусь, — они хвосты поджимают. И пенсию повысил. Ну это я, человек ограниченных возможностей, как по телевизору говорят. А другие так и совсем забогатели. Старики толкуют, никогда так хорошо Россия не жила. Глянь, вон почти в каждом дворе машина. И главное, народ думать начал. Все думают. Он в Кремле скажет, а тут у нас думать, судить-рядить начинают. Петровна как услышит чего по телевизору, так со мной потом обсуждает. — Татьяна Архиповна мягко улыбнулась. — А что со мной такая история вышла… так это же тут, на месте наши дундуки затеяли. И главный дундук — Бобров. Предупредил бы, и все. Гришко сразу и выписались бы. Раз такая статья. А они уже и выписались, как узнали. Да ведь дело заведено. Никто ничего остановить не может. А я думаю, таких татьян, как я, у президента ой как много. И к каждой в избу не заглянешь ведь.
Вася потрясенно молчал. Просто молчал, и все. У него не было слов.
— Мы, тетенька, ему плащаницу вышьем, с Одигитрией, — сказала Валя. — Ух, какая выйдет. Я знаю, я видела! И так он про вас и прознает. До патриарха дойдем сперва, а тот ему и поднесет. И не будут вам больше пальчики-то катать-пачкать, не будут, тетенька.
Валя приблизилась к Татьяне Архиповне и, опустившись на колени, взяла ее руку, стала тереть все еще зачерненные подушечки пальцев.
Вася пошевелился, глянул на часы. Все происходящее ему вмиг почудилось самым настоящим сном. Он хотел просто повернуться и, ни слова не говоря, уйти. Все это было выше его понимания. И он окончательно убедился в правильности своего выбора — прочь, подальше, как можно дальше от этой страны снов в березовом тереме. Но все-таки он сказал Татьяне Архиповне, что Валя захотела остаться в этой деревне и пожить. Он отговаривал ее, но все бесполезно. Она такой человек… своеобразный. Ей хочется помочь Татьяне Архиповне. Но возможно ли это в такой ситуации? Может, Татьяна Архиповна ей все объяснит?
Татьяна Архиповна улыбнулась. И снова на ее лице засветились прежние зеленоватые глаза.
— Со мной? Остаться?
— Да, тетенька! — воскликнула Валя. — Я же в такой деревне когда-то и сама жила, ху-гу! Я буду за вами ходить, цыплят разведем, поросенка возьмем. Полы буду мыть, стирать, все делать. И Одигитрию вышьем. Я знаю, я видела какую. Ослепительную!
Татьяна Архиповна вдруг засмеялась и закрыла лицо руками, как будто и сама увидела нечто ослепительное. Вася снова подумал, что руки у нее красивые.
— Но… как же Бобров? — спросила она, отнимая ладони от лица. — Он ведь тут ходит. Я теперь под судом. И дом под судом. Возьмут еще и посадят?
— На это вряд ли пойдут, — вынужден был сказать Вася. — Хотя от этой абсурдной полицейской системы всего можно ожидать.
— Ох, и не знаю, — сказала Татьяна Архиповна. — Как бы вам не навредить. А мне-то уже, как говорится, и терять нечего… Но ведь они потребуют прописку? Первый Бобров и потребует. Снова, скажет, фиктивная?
Васе не с руки было здесь убеждать эту женщину, но он все-таки поделился своими познаниями:
— Вальчонку прописка и не нужна. А вообще, статья двадцать седьмая Конституции есть, там прописана гарантия каждому человеку, который законно находится на российской территории, права свободного передвижения, а также места жительства.
Татьяна Архиповна тряхнула соломенными волосами.
— Да! Я же и говорю: это мой дом, мой. И земля моя. Шестнадцать соток. Сад. Кого хочу, того и пущу.
— Тетенька, меня! — попросилась Валя.
— Да с радостью, моя хорошая. Только… как же твой спутник? И ваш поход к родственнику в Елисейские Поля?
Валя поцеловала руку Татьяне Архиповне.
— Ой, да ну, что ты?! — воскликнула та, смеясь.
Вася вздохнул.
— Ну, я не знаю. Так вот вдрлуг все получилось. Пусть попрлобует, если вы не возражаете. А я что… Один прлодолжу плавание.
Валя вскочила и обняла Васю, расцеловала.
— Фасечка! Фасечка! Ты же еще приедешь, да?
— Хых, ну если из Елисейских Полей отпустят.
На некоторое время стало тихо, только часы тикали.
— Да, — сказал Вася. — Я тогда и потопаю. Спасибо вам, Татьяна Архиповна.
Татьяна Архиповна перекрестила его, Вася было дернулся, но замер. Кивнул и вышел. Валя за ним. Он надел полупальто высохшее, шапку. Посмотрел на Валю. Та молча стояла рядом.
— Так. Послушай, эта женщина живет бедно. А тут лишний рот… — И Вася полез в боковой карман.
Его лицо изменилось. Он сунул руку в другой карман, все карманы обшарил.
— Чиво такое, Фасечка?
— Оба-на! — воскликнул Вася. — Сюрприз. Деньги-то я в рюкзаке оставил. Точно. В жестянке из-под кофе.
— Ну и ладно, Фасечка. Я привычная, я так.
— Привычная. Да ты видела, — он снизил голос, — в какой бедности Татьяна Архиповна?
— Ну и чиво? Схожу куда, попрошу.
— Да уж пока лучше не красоваться тебе. Что же — сразу нахлебницей? Нет, Вальчонок. Если уж ты желаешь этой женщине добра, то надо по-другому. Деньги-то еще есть. И продуктов возьмешь. Все поделим. Кроме лодки.
— Ой, Фасечка, Мюсляй бы все хапнул, да и ладно, а ты думаешь, кручинишься.
— Вот именно, — сказал Вася. — Я же не Мюсляй. Справедливость — краеугольный камень нашего учения. У Толстого, правда, любовь… Но до такого понимания я еще не дорос. А вот справедливость понимаю и принимаю. Поэтому надо все разделить по справедливости.
— Но как, Фасечка?
— Возьми какой-нибудь мешок у Татьяны Архиповны и пойдем со мной.
Валя еще колебалась.
— Ну, ты хочешь порадовать Татьяну Архиповну? — спросил Вася.
— Да, Фасечка! Очень!
— Тогда иди и скажи ей, что тебе надо отлучиться, забрать деньги, продукты. Давай же, Вальчонок. Если так все получилось, то и надо доводить до конца. Да и мобильник тебе верну. Я все ценное в ту банку закатал, чтоб в случае оверкиля не помокло.
И Валя пошла и сказала Татьяне Архиповне, что отправится к реке за продуктами и деньгами. Где бы ей взять мешок? Татьяна Архиповна указала.
Но Валя выглядела опечаленной. Она вертела в руках мешок.
— Пошли, — сказал Вася.
Валя вздохнула.
— Что? — спросил Вася.
— Ох, Фасечка, тетенька так на меня поглядела… ну так поглядела…
— Да и что? — нетерпеливо спросил Вася.
— А то, что у нее, как у Мартыновны, прозрение в глазах. Далеко и много видит. И видит… видит, Фасечка, что…
— Ну?
— …что я к ней и не вернуся. Как вот пойду — так и уйду с тобой. Слышь, Фасечка? А? В глазах у нее то видно. Ну прости меня. Не пойду я с тобой. Оставь все себе. И мобиблу. Тебе-то нужнее… когда еще доберешься до этих… Полей…
По щекам Вали покатились слезы. Вася окончательно посерел лицом и сник. По правде, речи его о справедливости хоть честными были, но не без тайной надежды. Почему-то ему не хотелось делить по справедливости эту странную спутницу ни с кем, даже с такой светлой женщиной, как Татьяна Архиповна. Он и сам удивлялся. Пытался найти объяснения…
— Да, — пробормотал он, краснея, — а я думал, что рано или поздно узнаю про семьдесят второе воображение.
— А? — выдохнула Валя, поднимая на него глаза в мокрых ресницах. — Это, Фасечка, не воображение…
— А что?
— Ну… лестница.
— Лестница?..
В это время с улицы послышался бархатный рокот мотора, лай собак. Мимо проезжала машина. Вася бросил взгляд правее Валиного лица — и увидел в окне красный обшарпанный джип… Джип! Он отстранил Валю и прильнул к окну. Джип! Двухместный, с кузовом. Вася оглянулся на Валю.
— Эдик с Борисом Юрьевичем!
Валя побелела.
— Ф-ф-ф… — пыталась она произнести имя Васи и не могла.
Вася заглядывал вбок, сдвинул горшок с цветами, тот грохнулся и разбился. Сидевший у печи котенок Гусенок подскочил и зашипел от ужаса, каждая рыжая шерстинка на нем дрожала наэлектризованно.
— Ой, ой… — заохала Валя, склоняясь, чтобы все собрать.
