Свадьба Ольги и Петра переносилась со дня на день, откладывалась на неопределенный срок. Жить им было негде. Хоть и обещали Петру Брагину комнату в новом доме — сам Крайнов заверил его, — но так получилось, что кому-то семейному позарез нужно было жилье, и Брагина очередь отодвинулась до следующей сдачи дома. Молодой еще — подождет. И, как бывает в таких случаях, побегал-побегал Петро по начальству, покричал, чем вызвал к себе неприязнь, и устыдился: вон сколько людей пороги обивают, и я не лучше. Теперь Петро приходил в общежитие и не мог избавиться от чувства виноватости и собственной беспомощности. Он приходил и подолгу стоял на крыльце, не решаясь войти. Стоял, пока не промерзал до печенок, и только потом входил в комнату, садился рядом с Ольгой, такой доверчивой и беззащитной, и долго не мог сказать слова: в горле стоял ком отчаяния и счастья видеть ее.

Поверила, от матери уехала, а он только и может, что просить парней уступить комнату на день-другой. Что же это? И он зарывался лицом в ее рыжие волосы, неуловимо пахнущие тающим снегом, воздухом. Он переводил глаза на лицо Ольги.

— Не грусти, Петя, — говорила Ольга, — переживем.

Петра ее слова жгли. Лучше бы укоряла, попрекала. Ведь он, когда приехал за Ольгой, чего только не насулил ей и теще. Ладно еще, хоть теща не рискнула сразу ехать, а то бы пришлось ее с Гошкой-сварщиком на койку укладывать.

Петро невесело улыбался. Он понимал, что Ольга хоть и успокаивает его, но самой еще хуже. Он-то днями на работе, а она? Ладно, еще парни сознательные. Валерий с Семкой ютятся. Георгий со сменщиком. Не положено в мужском общежитии женщине. Не положено. Инструкция. Строго запрещается. Обычно и дежурная неукоснительно соблюдает правило. После двенадцати она сама обходит комнаты и выпроваживает засидевшихся. Гаснет в окнах свет, реже хлопают входные двери. Алюминиевые дома, словно подводные лодки, погружаются в ночь.

А Петро лежал с открытыми глазами. Не спалось. Билась мысль, как мотылек в окошко на свет, не находя выхода. И Петро все прислушивался к каждому шороху: а вдруг как нагрянет проверка? Он за Олю, не за себя переживал: доказывай тогда, что Оля тебе жена.

Если бы люди отвечали за свои слова, не только за поступки, может быть, легче бы жилось. Терзала мысль: может, согласиться на балок. Валерий с ребятами помогли бы. Нет, не мог он слышать об этом. Судьба Морячки, а вдруг снова замыкание в проводнике, и Ольга в балке…

Морячкой звали парни Толмачеву за неизменную тельняшку. Появилась она на стройке как снег на голову. Это было в прошлом году. Строительство только что набирало силу, Настасья за топор, дома рубить. Ходила она в тельняшке, брюки клеш, враскачку, как на корабле. И работала не хуже любого мужика в плотницкой бригаде. Как потом выяснилось, Настасья Толмачева не один год ходила матросом на морском судне в Северном Ледовитом океане. Первые дома ставила на Зеленом мысе в Арктике. Так за ней на стройке прозвище Морячка и закрепилось. Поначалу мужики наперебой проявляли повышенный интерес к Морячке, сговаривали на легкую любовь, но все попытки взять на абордаж разбивались, как морские волны о каменный утес.

Однажды подвыпивший бригадир Анисим Сиволапов, в общем-то мужик сдержанный, недюжинной силы, и даже красивый, похвастался перед бригадой:

— Эх вы, бабу уломать не в состоянии, да не родилась еще такая, чтобы устояла передо мной, перед Анисимом.

В тот же вечер он нанес визит Морячке. От нее и увезли его тогда в больницу. Он и после выписки глаз не показал, попросил, чтобы ему прислали трудовую книжку. Так и исчез с ногой в гипсе. А вообще Настасья была женщиной скромной, тихой, приветливой и, казалось, всегда переживала неловкость за свою могучую силу, рост и крепость в руках.

Как-то мужики из бригады расчищали площадку для установки электропилы. Из земли торчал кусок арматуры и мешал. Один, другой подергал этот прут, послали за бульдозером. Морячка видела старания мужиков, она подгоняла брус на срубе второго этажа восьмиквартирного дома, видела и как бульдозерист отказался ехать. Сошла она по сходням с каркаса дома, выдернула арматуру и зашвырнула ее. Мужики тогда еще посмеялись, а в душе каждый подумал: нарвешься на такую…

Через год после того, как приехала, она из плотницкой бригады перешла в штукатуры. И портрет ее висел на доске Почета при въезде в поселок. Дело, конечно, не в портрете, да и портрет-то был не очень удачным, особенно последний дождь сильно подпортил лицо Морячке. Но вот в поселке стали замечать, что Морячка все куда-то на речку после работы спешит. Истолковывали это по-всякому — кто как. Дескать, морская душа к воде тянется. А потом и Георгия кто-то приплел — поселок как на ладони, от людского глаза не скроешься, — но пока вместе их никто не видел, только догадки строили. Говорили, Георгий — это парень ухо с глазом, этот охмурит… А Георгий, собственно, ничем и не выделялся, правда, звено монтажников, в котором он работал сварщиком, гремело на стройке. И вид у Георгия был приличный, он и ростом вышел, и в плече ладен, и лицом не подкачал. Одним словом, парень как парень. Действительно ему приглянулась Морячка. Но вот однажды увидели Настасью с Георгием — то ли они рыбу ловили, то ли гуляли по берегу — и раззвонили на всю стройку. Казалось бы, мало ли кто с кем гуляет, кому какое дело. Но на стройке только и говорили о Морячке.

— Пусть говорят, зря не скажут, — успокаивал Георгий и ласково заглядывал в глаза Настасье.

Настасья не отворачивалась, как раньше, а смотрела на Георгия, и глаза ее лучились скрытой радостью.

Вечер был безветренный, ярко, почти багрово горел закат.

— Хорошему человеку для счастья много нужно, а плохому еще больше, — скаламбурил Георгий и крепко-крепко обнял свою Морячку.

В этот вечер Настасья с Георгием под ручку прошлись по поселку. Их сразу и не признали. У Георгия в петлице подрагивала кисточка стланика, у Настасьи в руке топорщился пучок полевого зеленого лука.

Георгий проводил Настасью до женского общежития, еще постоял у крыльца, пока она не закрыла за собой дверь. И после этого вечера разговоры о Морячке прекратились. Морячка и расцвела. Платье вобрало и уняло ее кричащую силу. Идут по бетонке вдвоем — тук, тук каблучками — морская царица.

— Вот что делает любовь с человеком, — женщины глаз не отведут. Так они и прошли в поселковый Совет, и вышли мужем и женой. Морячка над Георгием как орлица над орленком, ветру дунуть не дает, хотя они по-прежнему живут она в женском, он в мужском общежитии. Собственно, только спят порознь, а так постоянно вместе. Морячка и обед Георгию принесет на работу. Поначалу он стеснялся, да и Настасью жалко: не отдохнет, со смены — и к нему.

— А мне в радость. — Расстелет салфетку на зеленый ковер. — Вот дадут комнату, дома буду ждать у окошка.

И снова при сдаче дома оттеснили Георгия с Морячкой: детей пока нет — перебьются…

Но Морячка не хотела и не могла больше ждать.

— Не унижайся больше, Гоша, — сказала она мужу.

И по стройке как легенда: впервые начальник стройки не уволил за расхищение строительных материалов — он увидел Морячку, нагруженную досками, и приказал завезти ей материалы на балок.

Все свободное от работы время Морячка строила балок, помогал ей и Георгий, и только под крышу вывели, так и перешли жить в недостроенный домик. И вот однажды, когда Георгий был в ночной смене, со стороны Нахаловки потянуло едким смолистым дымом. У Георгия так и екнуло в душе — он поначалу бросился по лестнице на кран, чтобы получше разглядеть, и тут же из клуба черного дыма взвилось багровое, окровавленное пламя. Георгий и не помнит, как скатился по лестнице, как бежал, а когда прибежал — пожар кончился. Посреди дымящихся головешек только и осталась от его балка железная, без трубы, печь.

Петро Брагин все это хорошо помнил, и от этого было горько на душе, неспокойно. И он отказался от балка, когда Валерий предложил всем звеном навалиться и срубить Петру с Ольгой балок. Как подумает, что ночью Ольга одна в балке, да вдруг, как у Морячки, замкнет проводку или из печки уголек выскочит.

Петро и на работе заметно сдал. Никогда такого не было. А что делать, если руки не поднимаются, сердце к работе не лежит.

— Замучила я тебя, Петя, — вздыхала Ольга. — Может, мне к маме уехать, переждать там у нее…

Эти слова привели его в какое-то суматошное движение, и он не находил себе места. Будто кулаком саднило под сердцем острое желание выместить на ком-то, крикнуть кому-то, что сыт он обещаниями. Хватит!.. Петро не выдержал и утром побежал к Фомичеву.

Секретарь не успела и глазом моргнуть, как Брагин ворвался в кабинет к начальнику и пошел «вразнос».

— Погоди! Кто обещал? Кто обманул? Да ты сядь, — приказал Фомичев Брагину. — Так и будем друг на друга глядеть? Мог бы и раздеться, хоть бы шапку снял.

— Что я, в церкви, — буркнул Петро.

— Кто тебя так нашпиговал? — то ли спросил, то ли утвердил Фомичев.

— Ваши помощнички — кто еще. Башку оторвать мало, порядок завели — людей оболванивать.

— Ну-ну, — поторопил Фомичев.

— Запряг!

— Да ты, Брагин, не ершись, если пришел, давай все начистоту, по порядку, вразумительно…

Петро взял сигарету, покурил и рассказал Фомичеву обо всем.

— Ладно, — выслушав Брагина, сказал Владимир Николаевич. — Разберусь. Зайди завтра.

Петро тупо посмотрел начальнику в глаза. Сколько он слышал «завтраков», по горло сыт. Резко повернулся, вышел.

Фомичев вызвал Крайнова. Тимофей Никанорович приехал в управление на своем новом «уазике». После удачно изготовленных сопел сушильного агрегата начальник участка чувствовал себя именинником.

— У тебя есть жена, дети? — спросил Фомичев, как только переступил порог Крайнов.

— Да вы что, шутите, Владимир Николаевич, неужто забыли, на материке они у меня, в Одессе..

— Вот и хорошо, — словно обрадовался начальник стройки. — Перейдешь в общежитие, а квартиру отдашь Брагину.

— Не понял? — опешил Крайнов.

— Ты ведь обещая Брагину?

— Свою квартиру?!

— Не знаю, свою или нет, — обещал?

Крайнов смешался, он никак не мог уловить ход мысли Фомичева.

— Если вы имеете в виду комнату Брагину, так ведь вы знаете положение: не мог я остаться без бухгалтера. Он приехал с ребенком. Брагин потерпит… Вы же знаете, сколько жилья в этом доме вы нам выделили.

— Вы что, по должности жилье распределяете? — повысил голос Фомичев.

— А вы?!

— Вы обещали рабочему и не выполнили свое обещание. Вы потеряли право спрашивать с людей, вот о чем я. Примите сами решение. У меня все, идите.

Крайнову, пока он спускался со второго этажа, показалась длинной и чересчур крутой лестница. Усаживаясь в машину, он сказал:

— Но это уже слишком!..

— Куда? Не понял… — переспросил шофер.

— Домой поезжай. Куда еще, как не домой.

Крайнов еще долго стоял у подъезда своего дома и никак не мог понять, зачем он тут. Эх, Брагин, Брагин, о себе только…

«У самого четыре комнаты, а вполне бы двух хватило — тут уж не до жиру… Но ведь Фомичев не обещал Брагину, — поймал себя Крайнов, — пообещали, теперь расхлебывайте, Тимофей Никанорович, — повеличал себя Крайнов. — Я тоже хорош, кто меня тянул за язык. Парень девушку привез, надеялся». Крайнов даже зубами скрипнул.

А собственно, что оставалось делать Брагину? Работящий, а в последнее время ходит как в патоку обмакнули. «Не замечаем человека, — упрекнул себя Крайнов, — на словах одно, на деле — другое. На тридцати квадратах как собака на сене, телиться собрался. Вот как человек устроен». Крайнов юркнул в подъезд. Торопливо открыл дверь и сразу звонить начальнику ЖКК. Тот поначалу не понял Крайнова.

— Ты чего, с женой развелся?

— Да нет же, не расхожусь я. Есть такая необходимость на время монтажа моста поближе быть к своему коллективу, к ребятам… Вот и решил, — объяснял Крайнов. — Брагин пусть в моей квартире с Ольгой поживет, а я на его место.