«Мы танцуем и поем…»
Постепенно город застраивали новыми домами, которые стали называть «сталинками», и вместо руин появились красивые улицы с отремонтированными булыжными мостовыми. В «сталинках» поселялись, как правило, власть имущие — руководители крупных предприятий, пароходства, и работники, обеспечивающие их безопасность. Жители коммуналок считались обеспеченными жильем, их десятилетиями даже не ставили на квартирный учет.
По громкоговорителям, развешенным на улицах города, Левитан торжественным голосом вещал об отмене карточной системы распределения продуктов питания. Мы с Игорем услышали об этом, проходя по Екатерининский. Я обрадовался: «Теперь можно будет есть хлеб — сколько захочешь!» Игорь не разделял моего восторга, его отец получал хорошие пайки и пенсию. «А сейчас ты не ешь сколько хочешь?» Я замкнулся. Что можно ответить натощак?
В продовольственных магазинах внезапно появилось столько сортов колбас, окороков, рыбных консервов, сколько одесситы не помнили со времен НЭПа. В обычных дешевых забегаловках на прилавках лежали консервированные крабы, красная икра. Цены кусались… Низкооплачиваемое население облизывалось, глядя на продукты.
В подвалах разместились приемные пункты стеклотары, на Привозе обосновалось «Утильсырье». «Жить стало веселей», но по-прежнему нужно было не лениться и продолжать лазить по подвалам и развалкам.
После реформы мама стала отмечать дни рожденья, сестры и мои, свои начала отмечать позже, когда наступили лучшие времена. В такие дни она устраивала «пир на весь мир» — покупала три пирожных и заваривала чай. Желала нам мама здоровья. О том, что имениннику полагаются подарки, мы узнали значительно позже.
У всех моих друзей кроме Игоря отцы погибли на войне или куда-то делись, а их мамы работали на должностях не выше уборщицы в ЖЭКе. На другую работу их отделы кадров не оформляли. Зарплата уборщицы составляла 140–160 рублей в месяц, а буханка хлеба стоила теперь около трешки, килограмм мяса — 11–16 рублей. Цены на одежду составляли и вовсе астрономические суммы: брезентовые туфли тянули на тридцатник, а хорошие — на три сотни. Женщинам, имевшим даже одного ребенка, жилось невесело и после реформы…
А по радиоточкам круглые сутки — веселые колхозные частушки, воспевающие хорошую жизнь на селе. Вскоре вдруг и сразу исчезли все инвалиды войны с Ришельевской и базаров. Куда — так и осталось загадкой…
В неизвестном направлении были вывезены одесситы, в жилах которых текла немецкая, греческая, татарская и еще какая-то кровь. Потом их следы обнаружились в Сибири, Казахстане… Цыгане считались пострадавшими от румын и немцев, их не трогали, но и на руководящие посты, конечно, не ставили. Ждали, видно, когда они станут интернационалистами.
Школьная подруга сестры после седьмого класса окончила какие-то курсы медработников, и была направлена в Ивано-Франковскую область. Дина получила от нее одно письмо, в котором подруга сообщила о жизни среди бандеровцев. Это была первая и последняя весточка от нее… Девочка с мамой была из тех, кто «побывал на территории, занятой врагом…», кого еще следовало посылать в логово ОУНовцев?
Заселялась Одесса быстро. Вполне нормальным считалось, когда в одной комнате проживало шесть и более человек. Одесситы знали по именам и кличкам всех жителей не только своих дворов, но и близлежащих кварталов. Знали также, через кого и что можно достать или недорого купить, и все доставали «по блату». При мизерной официальной зарплате иначе и не могло быть.
Соседи по коммуне или знакомые никогда не подходили к мяснику или рубщику мяса, если знали продавца, жившего по соседству. «Свой мясник» подберет кусочек мяса с такой косточкой, что будете его вспоминать дома! Не понесет же он эту косточку домой, «вы это понимаете, когда вынимаете».
У слесаря-водопроводчика не может быть судьбы иной, как стать алкашом, если жена-Мегера от него не будет отгонять соседей.
Особым уважением пользовались жильцы одесских двориков, работавшие на мясокомбинате. Этих дорогих людей ожидали с работы соседи, как дворовые собаки облизываясь до ушей при одном их виде. В считанные минуты раскупалось вынесенное с работы мясо, упакованное в бумагу. Вес проверять было не нужно — это вам не базар.
Соседи в упор не видели работников «умственного труда», приходивших с индустриальных заводов желто-зелеными, как и уборщиц или дворников — все они не умели жить. С ними даже не о чем говорить.
Любили одесситы моряков, особенно когда те приходили с рейса и привозили модные «шмутки». Да и как могли их не любить соседи, когда у них денег куры не клюют до самого отхода в следующий рейс?
Некоторые подвалы в городе пустовали. Там стали открывать забегаловки под вывеской «Вино». Иногда свои люди пробивали помещения даже на первых этажах, и там появлялись такие же винарки.
В сырых душных прокуренных подвалах, в обстановке безысходного пьянства, веселился «одесский трудовой народ». Запах испарений дешевых крепленых вин и пота давно немытых тел смешивался с дымом курильщиков. Он не выветривался через лестницы подвалов, длинные или короткие, хотя двери никогда не закрывались.
Стакан столового вина стоил 2 рубля, а крепленого — четыре с копейками. Бутылочный продукт потребляли «аристократы» в день получки. Во всех забегаловках имелись свои постоянные клиенты, смачно облизывавшие пересохшие губы и преданно посматривающие на продавщицу.
Туда заходили не только «ханури» или пьющие работяги с малыми доходами. Приходили московские специалисты по «одесской экзотике», чтобы послушать пьяный бред «колоритных высказываний», которые иногда удачно использовали в своих литературных произведениях и киносценариях.
Нашим ханыгам они зачастую были обязаны своим благополучием и «знанием» Одессы. Постоянные клиенты, самые зловонные «ханури», были чем-то вроде декорации, живыми рекламными роликами забегаловок, на которых продавщицы «шмурдяка» не обращали внимания. Они имели свое «рабочее место» на краю стойки.
При кажущейся хаотичности перемещения ханыг, порядок в забегаловках соблюдался. Никто не старался купить вино без очереди, и люди относились к себе подобным с уважением, иногда подчеркнуто вежливо. Пьяные шутки постоянно витали в воздухе и принимались весело. Продавщицы в наглую недоливали, а вместо сдачи давали леденец или мягкую дешевую конфетку, не спрашивая согласия. Они явно ненавидели своих клиентов, но любили деньги. Приходилось терпеть вонь и «веселые разговоры».
Обычно продавщицы вели себя нарочито строго. Они были не очень старыми, с губами, накрашенными ярко-красной помадой почти до носа. Веки щедро украшались черной тушью, от жары и духоты стекающей по щекам.
Вошедшие ханури редко выходили из заведения скоро. Они многократно повторяли, шутили и курили иногда часами.
Вечерами в забегаловках негде было повернуться, и работяги покупали сразу по несколько стаканов «шмурдяка», чтобы не стоять повторно в очереди. Воздух к вечеру становился особенно спертым, даже зимой. После предупредительных окриков о закрытии винарки, посетители начинали расползаться в прямом и переносном смысле в разные стороны от входных дверей, по чьему-то меткому выражению, «как усцаны мухи». Отключались где угодно — вытрезвители появились значительно позже… Рано утром посетители опять собирались возле погребков, трясущимися руками пересчитывая «сармак». Денег почти всегда не хватало…
«Одесский язык», на котором общались «ханури», был мне понятен с детства. На нем разговаривали соседи не только нашей парадной. Когда я начал читать, то с удивлением обнаружил, что этот язык не совсем русский, не совсем украинский или еврейский, и даже не блатной. Редко кто из этих одесситов, а тем более «ханури», что-либо читал, и разговаривали люди на таком суржике по причине своей безграмотности.
Одесситы стали подражать Марку Бернесу, который играл роль нашего земляка в фильме «Два бойца». Артист даже не бывал в Одессе до того, а выговаривать мягко шипящие звуки его научили москвичи, попившие «шмурдяк» с нашими беззубыми «ханурями». Одесские обороты речи — это совсем другое, это — живой язык, от которого одесситы никогда не избавятся, как россияне «акать» и «окать».
Понимать тонкости одесского юмора лучше начинать с детства. Он всегда живой и адекватен ситуации. Пошутить по-одесски на заказ вряд ли получится.
