Удивительно, но спустя несколько лет из всех воспоминаний перед глазами чаще всего мелькает картина одного прохладного летнего дня, когда мы четверо стояли на холме, по щиколотку утопая в мокрой траве. Летняя обувь быстро намокла, и наши ноги были совсем сырые. Мы кутались в толстовки, но совсем не летний ветер задувал под одежду, и кожа покрывалась мурашками. Я помню, что мечтал тогда о шарфике.

В этот день к нам вернулась Ханна, она привезла гору подарков, и на холме мы запускали в воздух привезенный ею кордовый самолет. У Кита здорово получалось управлять им, он быстро разобрался в технике.

Мы смотрели наверх, где по кругу с жужжанием летал наш самолет. И, знаете, это был тот переломный момент во времени, когда мы перестали жить на войне.

Это было очень странное чувство.

Конечно, привычка убегать осталась со мной, и спустя десять лет, и даже спустя двадцать и тридцать, она все еще будет со мной. Когда я вдруг слышал резкий звук или перед глазами что-то резко и неожиданно двигалось, я пускался наутек.

В электричке по дороге до Города, куда я поехал, чтобы посмотреть в мебельных магазинах кухонный уголок для нашей с дедом новой квартиры, думая о размере кухни и нужных параметрах уголка, я вдруг услышал резкий гудок электрички. Люди вокруг удивленно глядели на сумасшедшего пассажира, который подскочил от этого, казалось бы, вполне обыденного звука и понесся сломя голову через весь вагон.

Пускай. Пять секунд на побег с места, не больше.

В другой раз я шел с работы размеренным шагом, думая о неоплаченном заказе и просроченном платеже по кредиту, и вдруг какой-то прохожий слишком быстро подошел ко мне и взмахнул рукой, жестом показывая на воображаемые часы на руке, спрашивая, сколько времени. Его брови изумленно поднялись, когда я, как сумасшедший, помчался от него прочь, уронив перчатки прямо в лужу и даже не заметив этого.

Пускай. Пять секунд на побег с места, не больше.

Когда мне стукнет семьдесят, я буду не спеша идти со своей женой-старушкой по облагороженным тропинкам предгорья, опираясь на скандинавскую трость, и мы будем разговаривать о ягодах, грядках и новом телесериале, и вдруг услышу резкий громкий лай собаки или плач ребенка. Старушка удивленно посмотрит, как ее муж, отбросив трость, удерет через кусты, сверкая пятками.

Пускай. Пять секунд на побег с места, не больше. Даже для семидесяти лет никаких поблажек.

Я всю жизнь буду убегать от прошлых врагов за пять секунд. Я могу при этом думать о чем угодно, но привычка убегать доведена до автоматизма. Сломанные и неправильно сросшиеся ребра периодически будут говорить о себе, своей болью напоминая мне, кем я был. Кем были все мы.

Мы вчетвером всегда будем вместе, и ни один из нас никуда не денется из жизни другого. Такова злая шутка судьбы.

Однажды поздно вечером Архип набрался смелости и показал мне письмо Брыка, написанное им перед операцией. Я вчитывался в две строчки, адресованные мне. И с того самого момента прежний Кит, Кит-который-сдох, как я привык его называть про себя, перестал быть для меня злейшим врагом. Я простил его.

После этого я тайком в одиночку пошел к карьеру и пробрался на баржу. Подошел к плакату с черепом. Откуда-то я знал, что этот плакат принес сюда Кит. Я не знаю, что меня вело на баржу, но думаю, в этом месте осталась капелька того, прошлого Кита. Кита-который-сдох. Почему-то теперь мне больно дается это прозвище. Я положил на пол перед плакатом скрученную из проволоки лису. Не знаю, зачем я это сделал. Наверное, это дань памяти старому Киту. Я с удивлением обнаружил, что здесь, у плаката, уже стоял скрученный хорек. Я улыбнулся.

Я простил Кита, но не перестал видеть в ночных кошмарах его холодные стеклянные глаза. В своих снах я заново переживал всю прошлую боль. Боль от горящей палки, боль от тупых тяжелых ботинок, боль от ломающихся костей, от всей этой прошлой грязи и всего унижения.

Мне не передать всего ужаса, который снова и снова сковывал меня по рукам и ногам, когда, играя с Китом, я каждый раз натыкался на эти же самые глаза. Большие, холодные и почти белые. Каждый раз страх быстро отступал, когда до мозга доходило, что эти глаза теперь принадлежат совсем другому человеку.

Я до конца не понял, как отношусь к Архипу. Архип перестал быть мне врагом, но я так и не понял, стал ли он мне другом во второй раз. Мы все держимся друг возле друга, но порой каждому из нас это дается очень тяжело.

Тогда, на холме, смотря на вращающийся самолет, я думал о том, что мы выиграли битву, но не войну.

А война… А что – война?

Ее не будет. Война заканчивается, когда парни вроде нас становятся чуточку взрослее.

КОНЕЦ