– Можешь мне кое-что объяснить? – спросил хильгала, когда я сняла покров невидимости. Мои внезапные появления его не удивляли, более того, у него, кажется, вообще не было никаких эмоций. Он даже не пытался их имитировать, как випочка, и мне казалось, что сама природа эмоций для него непонятна.

– Если это в моих силах, пожалуйста, – ответила я. Стены и пол ангара были сделаны из шабанитта, так что мне не составило труда вырастить себе стул.

– Я заметил, что каждый ваш визит немного наполняет мой сеад-зурат, – сказал хильгала. – Но я не беру сеад у вас, вы бы это почувствовали.

– Да уж, – кивнула я. Хильгала неукоснительно придерживался своего обещания, и на нас больше не нападал. На нас – это в смысле на участников седьмой цепочки; но всех новичков, которых мы приводили, он немедленно атаковал.

Естественно, безрезультатно – мантра Джинна – Фредди безукоризненно работала, защищая участников Проекта от атак пагрэ. Хильгала это не удивляло, по крайней мере он не выказывал ни удивления, ни раздражения тем, что ему так ни разу и не удалось «насытиться». Вообще говоря, хильгала вполне мог существовать, кажется, сколь угодно долго, не принимая никакой пищи. Таинственный сеад (мы так и не поняли, что это за субстанция) он не употреблял, а накапливал в некоем органе и называл сеад-зурат. Зачем? Чтобы его отдать. Кому? На этот вопрос хильгала сам не знал, как ответить. Возможно, таинственной «ей» (кто «она», мы тоже не узнали; и вообще, про «нее» было известно только то, что «она» создана из света).

– Я даже не понимаю, как он попадает ко мне, – продолжал хильгала. – Не чувствую, как питаюсь им. Мне кажется, что со мной что-то не так.

– Даже не знаю, что тебе сказать, – ответила я. – Видишь ли, мы до сих пор не знаем, что такое этот сеад. Откуда я знаю, как ты его получаешь? Могу лишь сказать, что ты зря тревожишься, по-моему, в этом нет ничего плохого.

– Я не понимаю половину твоих мыслей. Я не знаю, что такое «тревожиться», а слово «плохой» понимаю как «бесполезный» или «опасный». Но когда ты не понимаешь, что с тобой происходит, разве это не опасно? Разве это не «плохо»?

– Не всегда, – сказала я. – Иногда бывает так, что что-то непонятное идет на пользу.

– Но чаще все-таки наоборот, – возразил хильгала. – Хорошо, будут новые группы?

– Группа, – ответила я. – Последняя.

– На сегодня? – спросил хильгала. – Или вообще?

– Вообще. Мы уже познакомили с тобой всех участников Проекта. И скоро ты будешь дома.

– Дома холод, – произнес хильгала. – И голод. И темнота, иногда превращающаяся в ярчайший свет. И отсутствие надежды. Для меня полезнее остаться здесь и постоянно знакомиться с новыми группами. Я думал, что когда я проснусь, то снова увижу вас – тебя, Двойную звезду и остальных.

– Может быть, и увидишь, – вздохнула я. Когда он проснется… За прошедшие двадцать четыре недели мы выяснили интересную подробность. Когда хильгала говорил о временных промежутках, мы воспринимали их в привычных нам понятиях – год, неделя, день, час…

Но год хильгала длился тысячу триста тридцать два дня – ровно столько, за сколько Энигма совершала полный оборот, день – два земных года, час равнялся земному месяцу, то есть с момента нашего знакомства с хильгала для него прошло чуть больше пяти часов. По его словам, на борту «Левиафана» он дважды погружался в сон, то есть на орбите Земли он пробыл пять-шесть лет. Земных, конечно же.

– У вас не будет нужды встречаться со мной, – ответил он. – А я, проснувшись, не вспомню вас. Я – хильгала, моя память текуча, в ней ничто не удерживается дольше, чем несколько часов, и я уже не помню, что было вчера. И вас я тоже забуду.

– Может быть, – сказала я. – Но мы все равно останемся в твоей памяти.

Действительно, память пагрэ оказалась, как он выразился, текучая, но нам все-таки порой удавалось кое-что выудить из этого потока. Иногда это было нечто конкретное, вроде марсианского пейзажа, иногда что-то абстрактное – например странное созвездие из шести звезд, образующих правильный шестиугольник.

Эти клочки воспоминаний нам никак не удавалось сложить в единый паззл, но мы (или, если быть точным, Джинн, Дария и примкнувшая к ним Льдинка) не оставляли попыток. Льдинка, она же Леди Лед, получила от хильгала новое имя – Двойная звезда.

– Ее свет в ней вдвое сильнее вашего, – пояснил хильгала. – Не знаю, почему.

Мы тоже не знали, но, услышав это, Льдинка вспомнила интересную подробность. В коме ее посетило видение, а может, и воспоминание. В нем присутствовали двое мужчин, называвших друг друга Ойген и Пит, молоденькая Леди Н. и женщина, удивительно похожая на саму Льдинку. Леди Лед даже запомнила то, что о ней говорили Пит и Ойген: звали женщину Мария Нефелимова, она была родом из российского города Кременчуг, но жила в Лондоне и там получила известность как «Кровавая Мэри». Якобы Питу и Ойгену ее передал отчим нашей Льдинки, и они поступили с ней крайне жестоко…

– Они закрепили на ней сразу четыре аппарата Ройзельмана, – сказала Льдинка. – После такого женщины не выживали, притом два аппарата из четырех были нового типа, «сдвоенные», еще более тяжелые.

– Аппараты Ройзельмана, – сказала Дария. – Это те, из которых… появились все мы?

Льдинка кивнула:

– Но Мария «выносила» всех четверых детей и выжила! Они не знали, что с ней делать, и наша куратор поспешила ее убить. Замечу, что это было гуманно: эта женщина, похоже, жестоко страдала, если не физически, то морально. В отличие от меня протезирования ей никто не предлагал…

– То есть, – спросила тогда я, – Надин была связана с Ройзельманом? Нет, я знаю, что она тоже… дитя Эксперимента, она говорила. Но, выходит, она в этом участвовала куда больше, чем другие.

– Как я поняла, она общалась с самим Великим и Ужасным, – хмыкнула Льдинка. – И была у него кем-то вроде фаворитки, не в сексуальном смысле, хотя, кто его знает…

Леди Лед замолчала, словно задумавшись или силясь что-то вспомнить, и этим воспользовался Призрак:

– Шутки шутками, но я про Кровавую Мэри слышал. Che cazza, да про нее все Палермо знает, у нас ее зовут Pazza Rusiana, и, cazzarolla, она этого заслуживает: у нас в порту стояла яхта одного миллиардера, то ли русского, то ли поляка, quo cazza, охраны там было как у Папы Римского, но вооружены все не хуже SWAT, лучеметы, плазмаганы, автопушки – такое впечатление, что они собрались защищать своего босса от налета бригады карабинеров с тяжелым оружием. И я, случись такое, на карабинеров non metterei cazzo di centesimi di euro. Эта девочка уделала их всех за одну ночь; баржу пустила ко дну, причем хозяина привязала к столу в салоне, живьем, ясен хрен, и окошки открыла, чтобы свежий воздух проходил. Огонь, не баба была, говорят, она пожаловала на борт одетая в бронежилет и разгрузку на голое тело… хотел бы я на это посмотреть…

– Льдинка, что с тобой? – спросила Куинни. Мы все тут же обернулись к Леди Лед. А она хоть и всегда отличалась бледной кожей, сейчас побелела еще больше, даже губы стали совершенно бесцветными.

– Они упоминали пагрэ, – севшим голосом сказала Льдинка. – И это еще не все.

– Факн’щит, – выругался Джинн. – То есть Ройзельман…

– Леди Н. сказала «пагрэ почти выпил ее душу»… – не слушая его, продолжала Льдинка. – И это о моей скорее всего матери! А еще… а еще…

Ее губы дрожали. Мы с Дарией, не сговариваясь, попытались ее обнять. Куинни тоже привстала, но она сидела напротив Льдинки, и, чтобы до нее дотянуться, ей надо было встать и обойти стол.

– Знаете, что такое «сдвоенный аппарат»? – было видно, что Леди Лед пытается взять себя в руки. Было видно, что у нее это никак не получается. – Пит спросил, зачем они нужны. А Ойген ответил, что кто-то из детей R взбунтовался, какой-то Макс…

– Был там такой! – сказала Куинни. – Я голофильм про это смотрела, Макс, он же Супермен, друг Феликса Зарянича, первый из «детей R»… ух ты, теперь припоминаю: были там и Пит, и Ойген, а вот Нтомбе в фильме не было, я бы запомнила.

– …и чтобы таких, как он, уничтожать, им нужны, как сказал Ойген, цепные псы, полулюди – полутвари…

– И что? – спросила Дария, но я уже поняла, потому что больше общалась с хильгала.

Который был тем самым пагрэ. И называл нашу Льдинку двойной звездой.

– Я – полутварь, – сказала Льдинка. – Потому-то я такая злая, потому людей ненавижу. Даже приемных родителей.

– Che cazza, да твоих приемных родителей самих надо аппаратами обвешать! – вскочил Призрак. – Bambinga, твой отчим слил этим извергам твою мать, а ты себя винишь в том, что его ненавидишь? Эх, жаль, что мы не на Земле, я б ему устроил галстук Святого Августина!

– С чего ты взяла, что речь шла о тебе? – поинтересовался Джинн. – Я так понял, что у твоей, предположим, матери, было четыре аппарата…

– Ойген прямо сказал, – грустно ответила Льдинка. – Что девочку-бету отдадут Ас Суаду. Моему отчиму. А я в семье единственный ребенок.

– Так, – кивнул Фредди. – А остальные дети?

– Двух «обычных» девочек отдали усыновителям. Мальчика-бету они оставили себе.

Мы с Дарией переглянулись, и я услышала ее мысль:

«Ты думаешь?»

Я кивнула и сказала:

– Джинн, Призрак, вы можете создать аппарат для экспресс-теста ДНК?

– Можем, – Джинн переглянулся с Призраком. – Но зачем?

– Потом узнаете, – сказала я и крепче прижала к себе Льдинку.

Последнюю цепочку для знакомства с хильгала привела я.

Мы приводили ребят по очереди, все, кроме Тени (она все время находилась при хильгала, когда у него были посетители; не знаю, как, но ей удавалось сдерживать агрессию пагрэ, останавливать начинающуюся атаку, когда кто-то из нубов тормозил с мантрой) и Бракиэля (у того и без этого забот хватало, ведь на нем «повисли» цепочки Лорда). Если честно, я не особо любила бывать у хильгала, хотя, оказывается, изваяла его образ еще на подводной базе… интересно, на нем моя «симпатическая магия» работает? Если честно, я не горела желанием это проверять.

Никаких новых фигурок я не делала, не чувствовала призыва к работе, как раньше. Я помогала Джинну, по ходу дела обзаведясь таким же компьютером, как у него (и теперь мы с ним постоянно находились в своей собственной локальной сети). Мы бились над расшифровкой эламского языка – выяснилось, что, условно говоря, староэламский (тот, на котором были надписи на картах) сильно отличается от эламского языка, известного ученым из Бехистунской надписи и других источников.

Должна отметить, что вычислительная техника оказалась по-настоящему волшебной вещью. Если сделать программу правильно, можно было решить практически любую задачу. Составить словарь потерянного языка на основе нескольких слов? Сложно, но возможно. Восстановить облик существа по небольшим фрагментам его генов? Если постараться, то ничего в этом сверхъестественного нет.

Когда мы решили сличить наши генетические коды, я, оставшись наедине с Джинном, сказала ему:

– Мне кажется, нам стоит немного смухлевать.

– В каком смысле? – спросил он.

– В прямом. Каким бы ни был результат экспертизы, Льдинка должна узнать, что мы ее сестры.

– Почему? – поинтересовался он и добавил: – Я не спорю, просто интересно.

– Ей так будет спокойнее, – заверила я. – Она сейчас думает, что, отчасти, является Тварью… пагрэ… не важно. Может, так оно и есть – но она такая же, как мы. И если она будет знать, что мы сестры, ее происхождение уже не станет являться для нее такой трагедией.

Но врать нам не пришлось. Правду мы узнали еще до того, как аппарат был готов.

В тот день Джинн заснул (хотя мы с ним никогда не спим в полном смысле этого слова… ну, то есть я имею в виду, что сон, такой, как у обычных людей, нам недоступен, и это ничтожная плата за те возможности, которые нам дают имплантаты), а я лежала и думала на отвлеченные темы. Куинни говорила, что смотрела фильм про Эксперимент Ройзельмана. Даже не знала, что такой существует…

Как-то странно: те люди, о которых снят этот фильм, скорее всего живут и здравствуют и сегодня. Интересно, каково это – жить после того, как про тебя сняли голофильм? Про нас кино точно не снимут. Да и неправильная получилась бы лента, если честно. В художественных произведениях герои чаще всего борются за свою любовь – а мы обрели ее почти сразу. Словно (какая избитая аналогия, да и плевать) соединились две половинки целого. Соединились и сразу срослись так, что теперь и краев раскола не найдешь. И, как я могу судить, то же самое у Призрака с Куинни и, конечно, у Тени с Фредди. А Льдинка? Почему она до сих пор одна? И почему Бракиэль сошелся с Немезис, да так, словно именно она должна была быть в нашей цепочке? Но, признаться, меня не интересовал Бракиэль, меня беспокоила Льдинка. Со стороны было незаметно, чтобы одиночество ее хоть как-то угнетало, но кто знает, что у нее внутри…

Внезапно мое запястье сжала рука. Я вздрогнула, но быстро поняла, что это всего лишь мойДжинн. Он проснулся и полусидел на кровати, глядя на меня загадочным взглядом.

– Дария, – прошептал он, – я тут такое нарыл… сейчас, подконнекчусь и покажу.

Для установления соединения между нашими компьютерами много времени не понадобилось, и уже очень скоро я любовалась на то, что обнаружил Джинн. Это действительно было нечто потрясающее – неизвестно как, но ему удалось скопировать часть архива Центра Ройзельмана, а главное – большой фрагмент «черной бухгалтерии» его Центра, в которой значились похищенные женщины, полученное потомство, суммы, вырученные от усыновителей.

– Пока здесь много не понятно, – сказал Джинн, – но кое-что я расшифровал. Обрати внимание на детей, отмеченных значком в виде угловатой восьмерки.

– А что с ними не так? – спросила я.

– Это участники Проекта. Но не все, а те, которые получены от «анонимных доноров». Меня там нет, и Фредди, и Бракиэля.

Я быстро пробежалась по списку и почти сразу наткнулась на Куинни (я начала с конца). От ее имени вела гиперссылка, но по ней вскрывался какой-то хаотический набор символов.

– Все ссылки ведут на другой файл, – пояснил Джинн. – Он у меня есть, но нормально не открывается – то ли поврежден, то ли закодирован. Ничего, разберемся. Сейчас важно другое – неужели тебе не хочется раскрыть интригу века?

Я кивнула, а потом сказала (кстати, я не помню, общались мы мысленно или словами – между нами часто бывало мысленное общение, и мы уже не всегда могли сказать, как мы только что общались – вслух или про себя):

– Судя по твоему довольному лицу, сюрприз будет приятным?

– Посмотри сама, – он указал нужную запись.

«Донор: Мария Васильевна Нефелимова, 35 лет.

Номенклатура: руки – устройства α-тип, ♀+♀;

ноги – устройства β-тип, ♂+♀.

Примечание – ошибочное появление ХХ-хромосомы в устройстве 0002-β; необходимо ужесточить контроль процесса формирования хромосомных пар.

Результаты тестирования – все положительные.

Итог работы аппаратов:

7801-α – девочка, рост 50, вес 3350, усыновитель Апполинарий Филиппусис;

7802-α – девочка, рост 51, вес 3205, усыновитель Райанис Лафалер;

0001-β – мальчик, рост 56, вес 5105, усыновитель –;

0002-β – девочка, рост 53, вес 4125, усыновитель – Абдула Азиз Ас Суад Ат Тен».

– Можно не проводить тест ДНК, – сказал Джинн, – но раз уж мы с Призраком начали делать устройство, то не закончить было бы грех, правильно? Ну что, не хочешь подружек порадовать?

– С утра порадую, – пообещала я. – Они контактную фазу сорок восемь и шестьдесят две минуты назад проскочили, зачем их будить? Кстати, а кто еще в этом списке?

Сегодняшняя группа оказалась необычной – она была последней из тех, кому предстояло познакомиться с пагрэ. К тому же наш хильгала уже озвучил свое желание лечь вздремнуть, а спит он, на секундочку, почти девять земных месяцев, если точнее – двести пятьдесят шесть земных дней, в среднем, конечно. В процессе сна немного потребляется таинственный сеад из накопленных запасов, то есть голодный пагрэ спит меньше, всего-то каких-то шесть месяцев. Ух, мне бы так – шутка, конечно, никогда особо не любил спать и никогда не высыпался, днем учеба и работа, вечером – Интернет…

Я решил сопроводить Дарию и ее группу – делать мне, в принципе, было особо нечего, к тому же теперь мой компьютер всегда со мной, и работать я могу даже, пардон, в сортире. Или на ходу, что еще более актуально. Как я уже говорил, какая-то работа шла у меня постоянно – я систематизировал базы данных своего сурдомозга, упорядочивал их, строил маршруты быстрого доступа по ключевым словам… кому-то это может показаться скучным, конечно, но ведь знание – сила! Например, я когда-то пытался создать эламский словарь, а потом выяснил, что у меня есть несколько словарей и грамматик новоэламского языка. Сначала мне показалось, что они не особо помогают – многие слова староэламского языка в новоэламском не встречались, и наоборот. Но потом, по мере накопления информации, я все больше и больше мог понять язык, письменность которого на Земле так и не расшифровали. Самое забавное, что в основе староэламской письменности лежал двоичный код – совпадение более чем странное, но очень полезное – переведя эламские записи в дружественный машине вид, я добился многого.

«[Нам] не следует (что-то делать, связанное с аннку, – как я полагаю, чем-то вроде дьявола), потому что наш (аннку?) – для них пища», – вот что было написано на стене колодца, который покойный Лорд называл «Вавилонской башней». Причем слово «пища» имело особенный смысл – не просто еда, а такая, какую подают на пирах. Типа, лакомство или, как говаривала ма, деликатес. Понятнее от этого надпись, конечно, не становилась – и все упиралось в странное слово «аннку». Я перерыл все, что можно, но обнаружил только бретонский вестник смерти, анку. Фак, где Бретонь, где Месопотамия? Кстати, предки моей ма были из Бретони, и это факн’анку фигурировал в ее сказках, которые она мне рассказывала до рождения Элен, под невзрачным именем «костяк на повозке». Ух, и боялся я его в детстве! Бывало, на улице непогода, ветер воет, а мне кажется, что это скрипит повозка костяка…

Кстати, порывшись все в тех же записях, я узнал, что аннку, встреченный в полночь, мог вынуть душу, а тело отвезти до ближайшего кладбища и бросить в выгребную яму за оградой. Бррр… но тут, конечно, просто совпадение.

Вообще-то, то ли я такой невозмутимый флегматик, то ли все потому, что я еще молодой, но вещи, которые, кажется, могут свести с ума, мной (да и другими ребятами) воспринимаются как нечто само собой разумеющееся. Сверхспособности, фичи, сны, которые больше чем сны, имплантаты, слияние – ничего, нормально, а местами даже вау, круто! Летим к другой планете, к тому же, похоже, созданной неизвестной цивилизацией – о’кей, летим. Встретили опасное чудовище, оказавшееся инопланетянином, помнящим те времена, когда на Марсе яблони цвели, – да зашибись вообще. Хотя, конечно, это было чертовски интересно. Мы с Призраком, да и остальные ребята, конечно, пытались побольше выведать у хильгала, но тот молчал, как выразился Призрак, словно повязанный омертой. Нам доставались крохи, но за эти «крохи», наверно, любой ученый удавился бы. Нам удалось увидеть некоторые картины прошлого – они потрясали, они казались кадрами какого-то фантастического голофильма, но голофильмы не бывают такими потрясающе реалистичными. Нам удалось увидеть космические сражения между кораблями, чем-то похожими на современные земные, но отличающимися настолько, чтобы понять – они не из нашего времени, и странными, меняющими форму кораблями пришельцев из рода хильгала. Мы увидели охоту пагрэ – в марсианских шахтах, где чудовищные создания захватывали людей, вероятно, шахтеров, и поглощали их души, оставляя за собой бледные, словно обескровленные, тела, и в каком-то городе, возможно, тоже марсианском, хотя над ним было другое небо – город трясся, словно в лихорадке – может, его обстреливали или бомбили, а люди, по крайней мере некоторые из них, лихорадочно пытались оказать сопротивление…

Вообще, мне этот город запомнился: когда-то в Сети я скачал любительский 2Д-фильм «Чикаго-2222», и то, что я увидел в «памяти» пагрэ, чем-то напоминало тот фильм. А еще – кажется (Призрак и остальные ребята из тех, кто видел, тоже это подтвердили), надписи в том городе были уже знакомыми нам линейно-эламскими. Ну, то есть не в кино, понятно, а в видениях хильгала. Фредди, у которого память примерно как у моего сурдокомпьютера, но без всяких имплантатов, и руки растут из нужного места, даже сделал несколько набросков и воспроизвел пару надписей, увиденных в «городе».

Надписи мне расшифровать не удалось (несколько слов вроде «звать» или «покупать» были знакомы, но и только), но текст определенно староэламский.

То есть пагрэ появлялись на Земле? Или, перефразируя вопрос, на Земле когда-то уже были небоскребы, голографическая реклама, гравитомобили (даже в наше время их не больше нескольких штук на весь мир, а в видении пагра были десятки…)?

Или это будущее? Тогда почему все надписи на староэламском?

В общем, загадок было много, и ответы хотя бы на некоторые из них я планировал найти на Энигме. Если Энигма – родная планета хильгала или их корабль, ковчег, спасательное судно, – там, может быть, остались какие-то артефакты, а в идеале – записи этого народа. Кто знает, может, и не все пагрэ «одичали» – такой была на то время наша основная гипотеза. Может, кто-то из этого народа сохранил память и рассудок, и с ними тоже удастся наладить контакт?

Удалось же нам закорешиться с хильгала на борту «Левиафана». Конечно, это не моя заслуга, а Тени, но в конце концов это не важно. В следующий раз я буду осторожнее.

Новички были заметно напуганы – Бракиэль говорил, что группа одна из самых слабых, но мое присутствие немного их ободрило. Еще больше их ободрило внезапное появление Бракиэля. Последние месяцы Бракиэль, как умел, вел цепочки Лорда; Надин говорила, что у него хорошо получается, но, по понятным причинам, к ее словам мы, да и сам Бракиэль, относились критически. Но когда то же самое сказала Апистия, пришлось поверить. Уж что-что, но ожидать от Апистии лести – все равно, что ожидать от пагрэ букет орхидей. Апистия всегда резала правду-матку, не заботясь ни о чем и не щадя ничьих чувств. Но о кураторстве Бракиэля отзывалась сдержанно-положительно.

Я уже говорил о том, что мы принимаем любые, даже фантастические перемены довольно легко? Конечно, девочки с восторгом восприняли тот факт, что они сестры, но моя находка не остановила нашей с Призраком работы, и спустя одиннадцать дней прибор для анализа ДНК был готов. Мы решили проверить истинность записей с базы Ройзельмана и посмотрели код девочек. У Дарии с Тенью совпадение было стопроцентным; со Льдинкой – 98 с долями процентов.

– Так что, – сказала Дария, – одно из двух: или мы тоже наполовину твари, или ты тварь только на два процента. Но и мы на один.

– У тебя в школе что по математике было? – спросила Льдинка, хотя вид у нее стал явно довольный. – Чего-то ты там с процентами химичишь, подруга…

Но этого нам показалось мало. Мы решили проверить, какая у нас степень родства между собой. Совпадений, как у сестричек, больше не нашлось (кажется, Куинни это даже немного расстроило, и девочки, заметив это, бросились ее утешать), но обнаружилось кое-что другое.

Аппарат предложил (сам, без нашего вмешательства – ну, у него был элементарный ИИ, так что меня это не особо удивило) проанализировать совместимость генов участников цепочки. Я согласился, и через четверть часа компьютер выдал результат, от которого у нас глаза на лоб полезли…

Может, это издержки улично-бандитского воспитания, может, я просто параноик, но всеобщее благодушие меня подбешивает. Che cazza, будто мы на экскурсию к развалинам Помпеи собрались! Хотя из такой экскурсии можно тоже сделать правильные выводы, если на плечах голова, а не кочан капусты. Какие? А такие, что, если живешь на вулкане, а он начинает дымиться, пора собирать манатки и валить чем дальше, тем лучше.

Скажем так, валить я не собираюсь – некуда мне валить. Если бы у меня была возможность перенестись в прошлое… я все равно бы не свалил. Потому, что ребята. Потому, что я их не брошу, и если они собрались per bucco di culo alla diablo, che cazza, я полезу туда с ними. Я, конечно, не самый умный в цепочке, не самый сильный и не самый смелый. Крепкий середнячок, но без меня они пропадут. Может, и со мной тоже, но тогда мы по крайней мере, пропадем все вместе.

Хотелось бы, конечно, защитить от всего этого Куинни… но она сама говорит, что мы с ней – как иголка с ниткой, куда иголка – туда и нитка. Кто из нас нитка, кто иголка – che cazza, какая разница? Но так оно и есть.

Откуда у меня такие похоронные настроения? Да потому, что у меня голова на плечах и улично-бандитское воспитание. Когда все красиво и кучеряво, опасность уже где-то рядом, где ты ее хрен заметишь. Я должен был это понять раньше, cazzarolla, да понималки не хватило. Купился, как лох… «сможешь проектировать машины, а не воровать», pazzo di merde! Ладно, как я уже говорил, назад дороги нет, alea jacta est, как говорил один из самых крутых итальянцев, живших задолго до провозглашения Республики. С этими умниками, типа Джинна и Фредди, я скоро академиком стану, уже вот на латыни ботаю.

Впрочем, в одном Николь оказалась права – я действительно проектирую машины. Одну вот уже мы с Призраком собрали, на свою голову… это я про анализатор ДНК. Маленькая такая cazzatta, но со встроенными мозгами любопытного пятилетнего вундеркинда. Ох, уж эти мне вундеркинды.

Я не ученый и тем более не Джинн и даже не Фредди. Я половины не понял из того, что сказал этот агрегат с собственным мнением. Расскажу так, как понял. В общем, если взять наши гены – то есть гены всей нашей цепочки, перемешать, выбросить лишнее и собрать заново, мы получим…

Cazzarolla, не знаю, как это сформулировать. Понятие «супермен» изговнякано Голливудом и его закадычными конкурентами; сверхчеловек – отдает Гитлером, Муссолини и факельными шествиями; идеальный человек – это что-то из глянцевых журналов для баб…

В общем, как его ни называй, но из этого конструктора можно создать полубога. Сверхъестественное существо в человеческом облике. Белокурую бестию, способную взглядом сбивать дроны. А мы – части конструктора для изготовления этого персонажа, кусочки паззла, из которых собирается фигура атланта, способного двигать горы.

Впрочем, я был бы не против иметь такого союзника, да где его взять? Можно пойти естественным путем, нарожать детей, свести их между собой, а внуков – между собой, и в конечном итоге получить Супермена с вероятностью 1/256, а то и меньше. Но вообще интересно, почему так.

И ведь не только у нас. Хитрый Джинн… Ну, если быть точным, мы с Джинном, но я его просто на мысль натолкнул… Так вот, Джинн придумал взять пробу генетического материала у одной из цепочек, потом еще у одной, еще – и все это прогонял через свой агрегат. И везде одно и то же – каждая цепочка представляет собой набор кубиков для постройки мечты нашего дуче, чтоб его в аду черти со сковороды даже в сортир не пускали. Спрашивается, что это значит? На практике – ничего, ноль. А вот другая находка была интереснее.

Джинну удалось взять генетический материал у нашего пагрэ. Как он это сделал, quo cazzo, с учетом того, что эта Тварь ничего не ест, за исключением душ, не пьет, не плюется и, соответственно, не оправляется. Но в один прекрасный день Джинн притащил с собой какой-то серо-черный желеобразный pazzo di merde размером с окурок и сунул его в анализатор, как он заявил, чтобы выяснить, является ли это существо белковой формой жизни или нет.

Анализатор покумекал и заявил, что данный образец, несомненно, принадлежит белковой форме жизни, имеет структуру, чем-то похожую на наш ДНК, с тем только отличием, что структура этого ДНК имеет иную пространственную форму. У нас с Фредди прям от сердца отлегло – ежели оно живое, его, значит, можно завалить! Но Джинну этого было мало. Он зарылся в отчет работы аппарата (в собственной голове, chiaro cazzo) и к вечеру, когда все уже все забыли, заявил, что а вот хрен нам. Оказывается, ДНК хильгалы основывается на другом наборе аминокислот, не таком, как у людей. Тьфу, не знаю, как объяснить. Кислоты те же, но чем-то отличаются. В общем, наша с ним машина не поняла этого только потому, что имела дело только с образцами участников Проекта, а не с обычными людьми.

Короче говоря, мы окончательно убедились в том, что видение нашей Льдинки было воспоминанием. Потому что, как Джинн понял из того, что наш аппарат прочитал у нас в генах, наша собственная ДНК на десять процентов соответствует ДНК пагрэ.

А у Льдинки так и на все двадцать.

– Что делает мой capo della spazio? – поинтересовалась Куинни, выходя из душа. Она только проснулась, а я с утра занимался в нашей «рабочей комнате», где теперь окончательно поселился Цезарь.

– Решаю транспортную проблему, – ответил я. Передо мной на покрытом пленкой полу лежала груда напечатанных на принтере запчастей, несколько уже собранных агрегатов, пара вскрытых пластиковых обтекателей, напичканных электроникой. Я брал из кучи нужную запчасть, доводил ее до ума своей «рукой механика» и соединял с одним из агрегатов.

Куинни залюбовалась моими действиями:

– Когда ты возишься со своими железяками, ты похож на Микельанджело.

– Ну спасибо, – фыркнул я. – Кажется, ты могла бы заметить, что я не гей.

– Кажется, я заметила, что ты не толерантный, – она подошла и обняла меня сзади, – расист, сексист, гомофоб…

– Я расист?! – я оставил детали в покое и обернулся к Куинни. – Это каким боком я расист?

– Постоянно делаешь неприличные намеки насчет цвета моей кожи, – Куинни говорила с совершенно непроницаемым лицом, но для картежника, каким она была, покерфейс – нормальное выражение лица, так что я уже попривык.

– А может, меня от этого прет? – усмехнулся я, обнимая ее. Удивительно – только что мои руки были набором точнейшего инструмента, а сейчас ласково касались ее кожи. – Cazzarolla, да, мы все разные, но это же просто bellissimo! Были бы мы все одинаковые, мы бы не смогли никого полюбить…

Я потянулся губами к ее шее, я знал, что ей нравится, когда я начинаю с поцелуев от плеча и выше.

– Но геев ты не любишь, – заметила она слегка изменившимся тоном. – Признайся уже, гомофоб несчастный.

– Che cazza, никакой я не гомофоб, – сказал я. – Но сам не гей, и до геев мне нет дела. Я люблю тебя, а все остальные пусть vaffaculo, cazzarolla!

– Скотина ты невоспитанная, – прошептала она, касаясь губами моей щеки, – у тебя даже материться получается сексуально…

Куинни перевернулась на живот и взяла в руки одну из пластиковых полусфер, наполненных микроэлектронной начинкой, разобраться в которой мог разве что Джинн.

– Так что ты все-таки мастеришь? – спросила она.

– Решил переделать Цезаря в маленький танк. Добавлю ему новых прибамбасов, оружия и посадочных мест. А самое главное – я показал на большую конструкцию вроде бака, окрашенную в черное, – вот это.

– И что это за bella ficata? – Куинни привстала, чтобы лучше рассмотреть устройство.

– Это реактор, – объяснил я, – плюс аккумулятор и трансмиттер. В общем, он вырабатывает, хранит и выдает энергию. Много энергии. Причем от него можно заряжать что угодно, от Цезаря до меня или тебя. Он увеличивает наши энергетические запасы, хочешь, верь, хочешь, нет.

Куинни встала, подошла к реактору и присела. Обожаю смотреть, как она двигается. У нее потрясающая грация; по-моему, пантера по сравнению с ней просто неуклюжая котейка.

– Почему я должна тебе не верить? – спросила она. – Это устройство еще спит, но я уже чувствую скрытый в нем потенциал. И я хочу благословить его.

Она наклонилась, охватив руками куб реактора, прижавшись к его открытому краю, и запела. Я не понимал слов ее песни, но, кажется, знал их. Она пела о звездах, сияющих над саваннами, и о том, что лишь немногие из них дарят свой свет людям. Она пела, что солнце – самая благородная звезда из всех существующих, поскольку позволяет людям черпать свою жизненную силу, она просила солнце даровать нам немного своего света, наполнить силой, защитить от тьмы.

Незаметно для себя, я стал ей подпевать на неизвестном мне языке.

Как-то незаметно для себя я «втянулся» в роль куратора, хотя, видит бог, это то еще занятие. На мою голову свалились восемь десятков ребят моего возраста, за которых я должен был отвечать. Хорошо, что Лорд успел как-то внушить им основы дисциплины. Плохо то, что в отсутствие Лорда они быстро стали ее терять, а я для них поначалу не являлся авторитетом.

Могу констатировать – авторитет мне завоевать удалось не без помощи Баракки, Апистии и, конечно, Нааме. Нет, они не вмешивались в воспитательный процесс, но дали мне несколько ценных советов, позволивших взять ситуацию под контроль.

Вообще, со временем я начал понимать, насколько моя собственная цепочка ушла вперед по сравнению с остальными. Фичи, которые у нас в цепочке стали уже совершенно привычными, были далеко не у всех, а в некоторых цепочках никто еще ими не обзавелся; не все также получили даже первые имплантаты.

Ну что ж, я учил их призывать фичи, вдохновлял на имплантации, помогал им раскрыть их сверхспособности, приготовил их к встрече с пагрэ. К каждой цепочке я старался находить свой подход – и находил его.

С Нааме мы виделись не так часто, как мне хотелось бы, но так часто, как позволяла нам обоюдная занятость. Ее отношение ко мне изменилось, но не в худшую или лучшую сторону – просто стало другим. А я любил ее так же, как и раньше, и мне было все равно, что что-то изменилось. Она все равно оставалась моей Нааме, с одним из тысячи любимых лиц.

Она стала более закрытой, но если раскрывалась, то полностью, как в ту памятную ночь гибели Лорда. Я узнал еще одну Нааме, способную быть уязвимой, даже слабой, нуждающейся в моей поддержке. Я узнал, что она также умеет сомневаться, бояться, ощущать неуверенность…

Наверно, не стоит объяснять, что от этого моя любовь стала только сильнее?

Любовь – чувство парадоксальное. Мы над ним не властны, это словно приговор. Узы, которые невозможно разорвать, более того – если кто-то попробует это сделать, то сам скованный будет изо всех сил защищать свои кандалы. Когда любишь, уже ничего не важно, что бы ты ни узнал, и, если бы Нааме на моих глазах стала чудовищем, как в одном давнем сне, я бы все равно продолжал ее любить. Пусть даже и чудовищем.

Забавно… я никогда не приближался к пленному хильгала, не входил в ангар, даже когда был сопровождающим для одной из своих цепочек, но, глядя издалека, видел многое. Например, то, что хильгала чем-то напоминал то существо, каким стала Нааме в моем сне, но при этом она состояла из света, тогда как он был как будто сотворен из непроницаемой межгалактической тьмы. Что до моего сна, то Нааме объяснила мне, что моя сверхспособность в данном случае сработала как телескоп, приблизив нечто далекое. Может, и так.

Но вот что странно… я не сразу это понял, но вид хильгала, строй его мыслей пробуждали во мне что-то забытое, дремлющее. Возможно, это объяснялось тем, что мое ДНК отчасти совпадало с той структурой, которая являлась аналогом ДНК пагрэ. Но мне казалось, что дело не только в этом.

И наконец, я решился это проверить.

– Да, я пойду с вами, – сказал я девочке с волосами цвета мастики, участнице последней моей цепочки. – Не потому, что вам не доверяю, наоборот. У меня есть на то свои причины.

– Какие? – спросил паренек, державший за руку другую девочку, по виду, кстати, типичную аидку. У паренька были светлые волосы и немного простецкие черты лица.

– Хочу пообщаться с этим существом, – ответил я. – Хильгала, с которым вам предстоит познакомиться, вот-вот заснет, и его сон продлится несколько месяцев. Хотите, расскажу вам еще один секрет? – Ребята дружно закивали. – Только пообещайте мне не пробовать это сделать самостоятельно.

– Хорошо, обещаем, – нестройным хором отозвались члены цепочки.

– Иногда в памяти хильгала можно увидеть прошлое. По большей части, ничего интересного там нет, но у нас сложилось впечатление, что это существо побывало на Марсе. А может, и на нашей планете, но очень давно.

– Ни хрена себе «ничего интересного»! – воскликнул белобрысый. Его девочка тут же одернула его за рукав комбинезона, и тот виновато взглянул на подругу. Хм… еще одна парочка.

Сколько уже я видел их, этих парочек! И, кажется, остальные, кто еще не успел сойтись, тоже… не знаю, как сказать, предназначены друг другу. Во всех цепочках. Кроме моей собственной. Как так получилось, что я сошелся с куратором? И кто половинка Льдинки?

Мы зашли в коридор, где нас ждал Фредди, – он также почти всегда сопровождал группы, даже те, что не вел сам. Пока Фредди и Дария с Джинном инструктировали ребят, я отошел ближе к двери, собираясь с мыслями.

– Простите, – сказала девочка-аидка. – Вы, случайно, не еврей?

– Нет, – ответил я. – Еврей я неслучайно, у меня папа и мама были аидиш. А ты тоже из наших?

– Да, – она кивнула. – Я из Яффо Назаретского. Если вы еврей, то, конечно, слыхали о колене Иссахаровом?

– Что-то такое слышал, – кивнул я. – Сам я левит. А что?

– Что вы знаете о колене Иссахаровом? – спросила она настойчиво. Я пожал плечами:

– Ничего. Земля у них была рядом с Завулоновой, недалеко от Назарета…

«И Мегиддо», – внезапно понял я. Между Яффо Назаретским и Мегиддо миль двадцать, не больше. Мы проезжали эту деревушку, когда я ездил посмотреть на раскопки.

– А еще потомки Иссахара обладали пророческим даром, – вздохнула девочка. – В нашем роду был Мишель де Нотр-Дам…

Я поморщился. В пророчествах этого француза человечество, кажется, окончательно разочаровалось еще в начале этого века.

– Не знаю, – сказала девочка, – может, поэтому, а может, по какой иной причине, но у меня сверхспособности в области телепатии. Иными словами, я читаю мысли.

Я промолчал, и она добавила:

– Вы ездили в Мегиддо, когда были совсем маленьким. И проезжали мою деревушку. У колодца сидела женщина, и вы вспомнили о самаритянке из Евангелия, которое читали незадолго до того, из чистого интереса. Продолжать?

У меня внутри похолодело. Не то чтобы я был поражен сверхспособностью девочки – телепатия как раз одна из самых обычных способностей, но то, как она влезла в мои воспоминания, причем те, которые я сам отложил куда-то на дальнюю полочку подсознания… эдак она и все остальное может увидеть…

– Кстати, – заметила девочка. – Вы первый, кроме кураторов, у кого я наблюдаю скрытые участки памяти. Это интересно. Мы с Ласло – это мой парень, вы с ним говорили, – работаем над тем, чтобы научиться проникать в такие области, но пока без толку, только и того, что получили от каждого из кураторов по паре раз… Я почему к вам обратилась – вы можете разрешить мне…

– Копаться в моей памяти? – спросил я немного резко. – Ни за что.

– Нет, я не об этом, – улыбнулась девочка. – Я бы хотела попробовать проникнуть в память пагрэ. Вы говорили, что видели там интересные вещи. Может, у меня получится их рассмотреть получше?

– Нет, – возразил я. – Это может быть опасно.

– Понимаете, – сказала девочка, – я ведь все равно попытаюсь. Не могу по-другому. Но если бы вы разрешили мне это, я была бы уверена, что спускаюсь в этот лабиринт не одна. Если вы позволите, я буду транслировать вам все, что увижу. Разве вам не интересно?

Я вздохнул:

– Как тебя зовут?

– Ривка. Ой, простите, здесь у меня имя Иска.

– Иска, – сказал я. – Наверно, я был плохим учителем и плохо объяснял. Существо, к которому мы идем, опасно. Для того вам в память записали мантру защиты. Войдя, вы все должны включить эту мантру, чтобы хильгала не увидел вас и не атаковал. А что предлагаешь ты?

– Клянусь Храмом Соломона, – серьезно ответила Иска. – Если Тварь нападет, я спрячусь за вашу мантру…

– Если пагрэ нападет на тебя, будет уже поздно, – предупредил я. – Твоя душа будет схвачена, исторгнута, и ты не сможешь сопротивляться. Как ты не понимаешь?

– Но вы ведь с ним общаетесь! – обиделась Иска.

– Мы долго шли к этому, – сказал я. – И двое из нас при этом едва не погибли.

– У меня дар…

– У всех нас дар, – сказал я, чувствуя, что распаляюсь. – Но дар не может защитить тебя от смерти, понимаешь? А я не хочу, чтобы Тварь сожрала твою душу. Если ты не откажешься от своего намерения, я не пущу тебя внутрь.

В глазах у Иски стояли слезы, но она медленно кивнула:

– Хорошо. Я включу вашу проклятую «мантру», провались она в шеол. Не знаю только, какой в этом смысл.

– Вот и умница, – кивнул я, чувствуя облегчение. Как оказалось – совершенно напрасно.

Мы с Дарией и Джинном проследили, чтобы ребята приготовились к включению мантр, а затем стали по одному пропускать их внутрь. Я смотрел сквозь двери – в центре ангара на стульчике сидела Тень, рядом с ней лежал пагрэ, не проявляя никакой агрессии. Кажется, ему все это надоело не меньше нашего.

«Я внутри, – голос в мозгу заставил меня вздрогнуть. Это не была Нааме или кто-то из моих ребят. Голос был незнаком, и я не сразу понял, что это Иска. – Я включила мантру, как вы велели. А потом выключила. Вы ведь это не запрещали!»

Я даже не знал, что на это ответить, и, не сразу, но понял – мне нужно войти внутрь. Если она коснется разума пагрэ…

«Вы зря тревожитесь, – продолжала Иска. – Я вошла в его память, он это заметил, но, кажется, ему все равно. Какой он печальный!»

«Немедленно прекрати!» – мысленно крикнул я, поражаясь тому, как медленно двигаюсь. Время словно превратилось в патоку.

«Зачем? Его мысли спокойны, его воспоминания – сплошной поток серых будней в неизвестном мне холодном месте… голод… одиночество… бессмысленность… безнадежность…»

Я наконец-то появился в дверях… и тут время, напоминавшее медленное течение илистого потока, внезапно завертелось в водовороте. Я замер, как вкопанный. Футах в десяти, не больше, я видел резко побледневшую Иску – она выглядела как парализованная. Чуть дальше встрепенувшийся пагрэ поднимался на дыбы, Тень исчезла, видимо, уйдя в невидимость, Фредди и Джинн двинулись вперед, прикрывая собой ребят, а потом…

А потом на меня обрушились образы. Я увидел множество пагрэ, окруживших меня, но я не чувствовал страха – наоборот!

– Теперь у меня новое имя! – сказал я громко. – Они признали мою сущность. Я призываю всех, кто может меня слышать! Сегодня я создаю…

Яркая вспышка – и я вижу стремительно приближающуюся красную планету с Луной того же цвета, но более темной. Планета мчится мне навстечу, я что-то регулирую, чтобы корабль, в котором нахожусь, сбросил скорость. Я, как всегда, чувствую невероятное единение с кораблем, словно он – часть моего тела. В последний момент я понимаю, что эта планета – Марс. Но почему у него только одна луна, да еще и такая большая?

Вспышка – и я несусь куда-то по коридору, а передо мной мчатся темные тени. Все мои мысли вытеснили голод и жажда крови. Я не должен делать это сам. Мои пагрэ справятся с этим лучше меня. Но я ничего не могу с собой поделать, я вижу спины преследуемых людей, чувствую исходящий от них сладкий, аппетитный аромат сеада…

Вспышка – и я один в холодном космосе, таком пустом, что невозможно себе представить. Один, не считая врага, который лежит в коме у меня в грузовом отсеке. Я мог оставить его на верную погибель, но она бы мне этого не простила. Я знал, что она любит его, но не оставил его на верную смерть или что похуже…

Вспышка – и повторяется мой почти забытый сон. Я видел Нааме, ее лицо, казалось, светилось изнутри.

– Разве ты не видишь? – сказала она. – Они напуганы. Они не могут сопротивляться нам. Они всего лишь генераторы страха из слабой плоти…

И я, как и раньше, ничего не мог изменить, хотя знал, что будет дальше. Красивая рыжая девушка, похожая на Олгу, вскинула нечто, что я однажды рисовал на своем планшете для ребят. И целилась она в Нааме.

– Нет! – закричал я, бросаясь между девушкой и Нааме. Наверно, стоило наброситься на эту девушку, обезоружить ее, но я не был уверен, что она не успеет выстрелить. Она успела, а я успел заслонить Нааме. О том, что девушка выстрелила, я мог только догадываться – не было ни вспышки, ни звука, ни трассы между стволом и целью – ничего, кроме внезапной раздирающей боли в груди и понимания, что я выиграл для Нааме несколько секунд.

Я закрыл ее собой и увидел, как солдаты набрасываются на людей, ведущих беспорядочный огонь, а Нааме склоняется надо мной, и мне казалось, что она кричит, кричит, не издавая звука, увидев, что моя душа, пораженная выстрелом неизвестного оружия, исчезает у нее на глазах…

А потом наступила тьма.