Лида, почему ты не пишешь?

Еще немного, и я начну приходить в отчаяние. Зачем ты делаешь скептика из меня, веселого и жизнерадостного мальчишки? Твое первое и единственное письмо я получил 4-го июля. После него я отправил тебе еще 3 письма, а сколько не отправил — не считал. В отправленных письмах было много лишнего, а многое, что нужно было сообщить тебе, было разорвано. В итоге я совершенно перепутал, что написал тебе и чего не написал; и потому я думаю, что надо бы повторить тебе всю мою историю за эти 4 месяца.

Прежде всего, мы поторопились расстаться, вернее, поторопился я. Когда я вернулся домой, папа спросил меня, который час? — Половина второго. — А во сколько ты обещал вернуться? — В половине двенадцатого. — Что ж ты? — Мне вообще не хотелось возвращаться. — На этом разговор и кончился. Конечно, папа обо всем догадывался, но он ничем себя не выдал, и больше об этом не упоминал. И все эти 3 дня остались для всех тайной; вернее — неведением. И потому появление на даче твоего письма произвело сенсацию; но все было оправдано тем, что пора, мол, «Коле интересоваться барышнями, и наоборот». Два письма я отправил тебе в середине июля, кажется, 12-го и 17-го. После этого, не получая от тебя писем, я стал ждать твоего возвращения в Москву.

Переехал я сюда 26 августа; поступил в Энергетический инст. на специальность автоматики и телемеханики. Через 3 года и 4 месяца я был бы «инженером-электриком широкого профиля».

Тебе я позвонил только 7-го сентября. До этого я не хотел встречаться с тобой, сознавая, что изрядно испортился за лето под влиянием безделия и отсутствия самоконтроля. Нужно было время для исправления, которое и кончилось к седьмому числу. Твоя мама сообщила мне, что ты в Саратове, дала адрес и выразила надежду, что ты скоро приедешь; и потому я не отправил еще одно написанное письмо.

14-го я звонил еще раз. Я не узнал ничего нового, и потому 20-го написал тебе письмо. А затем я стал ждать ответа. Ждал я его до 10-го октября. Занятия в институте шли полным ходом, я получал стипендию и усердно занимался. Десятого октября я возвращался из читальни в половине седьмого. Уже темнело. Подходя к своему дому, я вдруг увидел тебя в 3-ех шагах. Ты прошла рядом со мной, но меня не заметила. Я готов утверждать, что это действительно была ты. Но все-таки я не очень-то верил своим глазам, до того это было неожиданно. Еще 3 дня я ждал, что будет. Я раскаялся в том, что написал тебе вторую половину последнего письма; ибо если бы я знал, что мы так скоро увидимся, я ее никогда бы не написал. 3 дня прошли в ожидании того, что ты дашь знать о своем возвращении в Москву. Потом я решил встретиться в институте с Галей Таран, чтобы [разрешить] свои сомнения. Когда я пришел в институт, то увидел во дворе грузовики с упакованным лабораторным оборудованием. Четвертый и пятый курсы инст-та эвакуировались в Алма-Ату, а остальные отправлялись на 10 дней под Москву рыть окопы. А потом тоже в Алма-Ату, продолжать там учиться. А кто не собирается уезжать туда — «берите назад документы». Я поехал домой и стал готовиться к отправке на трудовой фронт, которая была назначена на 2 часа дня. Я написал 2 письма, Борису и тебе, в которых навсегда с вами прощался; так как не знал, вернусь ли я назад.

За час до моего отъезда пришел папа и сказал, что их институт эвакуируется в Свердловск. Раз едет папа, значит, едем и мы. Пришлось отказаться от трудового фронта, института и Алма-Аты. И готовые и запечатанные письма не были отправлены. Интересно, как бы ты на него реагировала.

Все-таки, почему же ты не пишешь?

Может быть, ты не знала или забыла мой адрес? Москва 66, ул. К. Маркса, 20, кв. 197.

Может быть, мои письма до тебя не доходят, и ты думаешь, что я тебя забыл? Но ты же знаешь, что я гораздо постояннее, чем ты; и если ты меня еще не забыла, то тем более я — тебя.

Может быть, ты считаешь, что незачем писать? А почему бы и не написать, раз ты знаешь, что этим ты меня очень обрадуешь.

Мне хочется написать еще одно «может быть». Оно звучало бы уже совсем сердито. Но я еще успею написать его. Я еще месяц буду ждать твоего письма, так как этим письмом я отнимаю у тебя право не писать. Это письмо я опущу в дверной ящик вашей квартиры. Или оно сразу попадет в твои руки, или будет переслано тебе.

Час ночи. Пора кончать. А чем кончать, не знаю. Допишу завтра.

15 окт. 41 г.

За ночь положение резко ухудшилось. Радио принесло нерадостные известия. Может быть, мы больше и не увидимся. Может быть, это письмо до тебя не дойдет, или же твой ответ не дойдет до меня. Если только ты не в Москве. И вот теперь я снова с тобой прощаюсь, — мало ли что может случиться?

А если что-нибудь и случите я — то это не будет иметь значения. Все равно в этом реальном мире, полном забот и скорбей, полном несчастья и страданий, — ты для меня уже не существуешь.

Ты для меня существуешь только как мысленное представление твоего образа. Ты заняла в моей душе тот тихий и спокойный уголок, где дремлют все мои драгоценные мечты, святые заветы моих предков и надежда на счастливое будущее великого народа и всего человечества.

А что я для тебя?

Этот вопрос во мне еле теплится; еще немного, и он совсем погаснет. Но тебя я не забуду.

Я думаю, что это мое последнее письмо.

Но ты все-таки напиши мне хоть два слова.

Иногда, когда я думаю о тебе, о справедливости судьбы по отношению ко мне и о надеждах, которые должны сбыться, мне кажется, что мы встретимся тогда, когда эта буря пройдет, этот кошмар кончится, и великий народ заживет спокойной, трудолюбивой жизнью своих предков. Тогда мое счастье будет полным.

До свидания, Лида. Прости.

Коля.