Глава 9

Неожиданно все закончилось тем, что двери перестали открываться, а все чиновники попрятались по кабинетам. В ту же секунду в противоположном конце коридора распахнулась наружная дверь, и на красную ковровую дорожку вступила нога весьма солидного человека. Дверь он сам не открывал – ее придерживал маленький человечек в таком же, как и у всех кабинетных работников, костюмчике. Вроде на улице было лето, но прибывший начальник почему-то был в дубленке нараспашку и в пыжиковой шапке, возвышающейся на голове, словно Пик Коммунизма, бывших недосягаемым простому советскому человеку дефицитом и одновременно униформой больших партийных боссов. Пропустив начальника, маленький человек проскользнул сам в коридор, бросив дверь на произвол судьбы, догнал начальника и пристроился сбоку. Он тотчас на ходу принялся что-то докладывать начальнику и трясти какими-то документами, пытаясь обратить на себя внимание. Несмотря на свой незначительный рост, он умудрялся делаться еще меньше, чуть сгорбившись, наклонив головку, глядя преданными и влюбленными глазами как-то сбоку и снизу, и даже двигаясь на полусогнутых коленях. Делал он в два раза больше шагов, вернее шажков, чтобы рядом идущий чувствовал себя исполином. Сам же начальник редко и вяло реагировал на доклад подчиненного и не поворачивал к нему головы ни на миллиметр.

– Антон Петрович, – деликатно произнес Толя, поднимаясь с места и пытаясь обратить на себя внимание, когда парочка проходила мимо. При этом маленький человек посмотрел в нашу сторону так, будто мы остановили на Красной площади правительственный лимузин, чтобы спросить, как пройти в туалет Ленинской библиотеки или к гастроному. Начальник же, к еще большему ужасу сопровождаемого, остановился и снисходительно заговорил с Толей, узнав того:

– А, Анатолий Михалыч? Опять ко мне? Ну что ж… Ты это… Подожди, брат, сейчас я… Подпишу кой-какие бумаги. Посиди тут. Вызовут.

Когда парочка скрылась за дверьми кабинета, Толя тихонько пояснил:

– Это он – тот, кто придумал этот загробный мирок. Ему эта хрень с транспарантами, и гипсовыми пионерами, представь, не что иное, как рай. Тут он доволен и счастлив. А этот обосравшийся от страха тип – это опять же так, кукла, бутафорный человечишко, папье маше. Как, впрочем, и все те, что попрятались. Но как он без них, без этих картонных подхалимов, может чувствовать себя в раю счастливым?

Вскоре в коридоре появилась строгая секретарша и пригласила нас пройти в кабинет большого начальника – изобретателя рая нового типа, то есть советского коммунистического. Попасть к начальнику можно было, пройдя через комнату секретарши. К счастью других ожидающих и внутри не было, хотя, на мой взгляд, каких-нибудь ходоков, мнущих шапки от нерешительности, можно было бы добавить в этот спектакль для экзотики. Интересно, но маленький подхалим, зашедший в это же помещение, исчез напрочь. Не было его ни в комнатке секретарши, ни в самом кабинете начальника. Испарился?

Антон Петрович сидел за огромным письменным столом и работал, то есть подписывал какие-то бумаги. На столе, помимо бумаг, папок, а также свежей на вид, не читанной еще, газеты «Правда», стояли рядом два телефона – белый и красный, поблескивал графин с водой и под ним теснились около дюжины граненых стаканов. В кабинете неподалеку от стола громоздился сейф, сильно напоминающий робота, благодаря стоящему на нем глобусу, а по другую сторону – полка с полным собранием сочинений Ленина и какими-то прочими книжками типа «Капитал» Маркса и «Как закалялась сталь» Николая Островского. На одной из полок стояла всего лишь одна книга, а скорее книжища – толстая, на вид в пуд весом. Название книги было «Заповеди Владлена». В углу грустными глазами смотрела на происходящее в кабинете голова гипсового Ленина, стоящая на высокой тумбочке. Не отрываясь от дела и не поднимая головы, хозяин кабинета плавным жестом пригласил нас присесть на кресла, стоящие поодаль. Некоторое время (которого хоть в загробном мире и не должно быть, но и для этого коммунистического спектакля оно было вещью незаменимой, пусть даже в бутафорном виде) мы сидели молча и ждали, когда же их партийное сиятельство соблаговолит выслушать наши просьбы.

– Да, товарищи, я вас слушаю, – произнесла, наконец, душа бывшего партийного советского начальника, построившего-таки светлое будущее, правда в загробном мире. Впрочем, какой он бывший? Он и здесь начальник.

– Антон Петрович, – начал осторожно Толя, – мы к вам вот по какому поводу. Со мной опекаемый мною товарищ… Назови себя.

– Александр… Александр Константинович Маркелов, – промямлил я. – Инженер лаборатории фракционирования белков (Константиновича мне в детдоме придумали, а может и действительно были какие-то сведения об отце).

– Коммунист, стало быть? – чуть прищурив глаза и внимательно вглядываясь, спросил хозяин кабинета, и теплый огонек загорелся в его глазах.

– Беспартийный.

– Ах вот как? – чуть разочарованно протянул начальник, и глаза его стали как будто более тусклыми. – Ну что ж, мы ведь здесь для всех открыты, даем советы, помогаем – в том числе и беспартийным. Это наша задача – быть на страже интересов любого гражданина. В любых условиях, в том числе и в нашей нелегкой ситуации, после, так сказать, перемещения с фронта борьбы в спокойный наш тыл. Ну, а мое ФИО широко известно, думаю. Хотя, вижу, новенький вы у нас. Ну, так и быть, назовусь: Антон Петрович Горбунков, скромный продолжатель ленинской идеи. Итак, чем могу?

– Да вот, сами понимаете, – начал Толя, – все тот же женский вопрос висит. Не решаемся, как поступить. Здесь в светлом будущем у товарища две дамочки обнаружились, ну и еще там, – кивнул затылком Толя куда-то назад, – вдова осталась. – В общем, либо на троих надо душу расчленять, либо как-то по-другому. Вот мы и пришли за советом, как можно по-другому.

– Да-с. Бог троицу любит. Хотя о другой троице тут речь идет. Ну, насчет бога, – спохватился Василий Павлович, – не обращайте внимания. Это я так, по старинке. Да и юмор не помешает в нашей работе. Не наше, коммунистов, дело верить в эти темные предрассудки. Старушки неграмотные – это да, это бывает. Что с ними поделаешь? А вот молодежь иной раз увлекается… Особенно беспартийные. Таких надо воспитывать. Правильно я говорю, Михалыч? – бодро запросил поддержки Антон Петрович у Толика, неожиданно сменив тон.

– Чистая правда, – охотно согласился Толя, не задумываясь, только крылья его, висящие по бокам кресла, слегка встрепенулись.

– Так-то вот. Мы, конечно, пытаемся понять старух, не препятствуем их суеверию. А вот вы, беспартийная молодежь, все же должны четко и капитально понимать материалистическую суть законов – природных и исторических, ибо изучали в школе, читали в журналах о том, что наукой и временем давно уже доказано. Нет бога, и не было, и разговоры о какой-то там загробной жизни в раю или в аду – это опиум, дурманящий людям головы, отвлекающий их от строительства коммунизма – самого справедливого общества, к которому все мы должны стремиться.

Неожиданно Василий Павлович прервал свою речь и обратился к графину с водой. В этот момент, показалось, мы как будто перестали существовать. Был Горбунков и графин с водой, а мы – нет. Налив в стакан водички и выпив всю ее залпом до дна, он снова очнулся, и связь с нами восстановилась.

– Так вот, товарищи. Вы ведь газеты читаете и видели последние статьи о наших достижениях в решении тех или иных сложных вопросов, в том числе и проблем амурного свойства. То есть, – спохватился он, – это я опять образно выражаюсь, используя дореволюционный сравнения, что ныне носят юмористическую окраску и не несут религиозной пропаганды.

В ту же секунду в открытую форточку кабинета влетело какое-то маленькое крылатое существо, круглое и розовато-белое. Сразу было трудно понять, что это амурчик, то есть обычный жирноватый, со складками на ручках и туловище карапуз с крылышками. Он порхал под потолком, забавляясь своей дерзкой выходкой. Толя покачал головой и сплюнул вниз, проворчав что-то себе под нос. А Антон Петрович тотчас взял трубку белого телефона:

– Софья Михайловна, зайдите срочно. Опять птица в кабинет залетела.

Амурчик тем временем отлетел в задний угол, уселся на голову Ленина, и в ручонках его волшебным образом вдруг появилась золотая балалайка. Тотчас, корча рожицу, он запел частушку гнусавым голоском, тренькая по струнам:

– Ленин Крупскую приметил и от счастья окосел, а когда на ней женился с перепугу облысел. Долго, долго Ленин жил, а теперь в гробу лежит. Еще долго будет жить, с пионерами дружить.

Вбежала секретарша Софья Михайловна со шваброй и ринулась к хулигану. Амурчик испугался и метнулся в сторону форточки. Перед тем как вылететь вон, он развернулся и направил в сторону тетки стрелу появившегося в его ручках лука, вместо пропавшей куда-то балалайки, однако не выстрелил, а только показал секретарше язык и исчез. Софья Михайловна, вздохнув и покачав головой, забралась на стул, стоящий у окна и захлопнула форточку.

– Спасибо, Софья Михайловна. Что бы я без вас делал. Ну что ж, надо привыкать. Ведь ежели слушать каждого говорящего попугая или другую какую-нибудь птицу, обученную подражать человеческим словам, то может возникнуть иллюзия… Хоть в органы государственной безопасности жалуйся. Впрочем, вы меня, я думаю, поняли. Не будем обращать внимания, вот и все, – как– то устало и рассеянно произнес хозяин кабинета, плавно встал со своего места и направился к сейфу, словно лунатик.

Толя молча и лениво глядел на Антона Петровича. Я, ничего толком не понимая, просто пялился на весь этот спектакль. Между тем в руках начальника вдруг оказалась огромная связка звенящих ключей, одним из которых он шумно открыл дверцу сейфа. Внутри, как я заметил, стоял маленький подносик, а на нем в центре хоровода позолоченных металлических стаканчиков возвышалась, словно юбилярша, бутылка армянского пятизвездочного коньяка. Никаких документов или пачек денег я как будто не заметил внутри ячейки. Антон Петрович достал из сейфа бутылку и три стаканчика-наперстка, сунув в каждый по пальцу и прижав друг к дружке, чтобы не упали. Все это он перенес на письменный стол, торжественно и элегантно разлил початую бутылку по стаканчикам и поднял свой наперсток.

– Прошу, товарищи, не стесняйтесь. Ах, да… Конфеточки… – сделал он многозначительный жест указательным пальцем свободной руки и, подняв его кверху, и тотчас подвинул поближе к выпивке лежащую на столе коробку с конфетами «Мишка на севере», которой вроде бы только что не было. – Видите ли, у меня сегодня знаменательный день. САМ! – произнес он с торжественной интонацией и остановился, чтобы кивком головы и движением глазных яблок куда-то в сторону потолка намекнуть на кого-то вышестоящего, а затем подобным же жестом обратить наше внимание на то, что рядом с белым телефоном соседствует реже используемый красный. – Да-с, сам лично… Звонил, хвалил наши достижения. В общем отметил. Так что по такому случаю необходимо и нам отметить. Мне бы начальников каких пригласить, а я вот вас, товарищи, выбрал, уж коли вы здесь у меня в гостях. Поближе, так сказать, к народу надо быть, почаще общаться. Так что выпьем. С коньячком-то лучше можно понять друг друга. А о делах потом, чуть позже. У нас ведь как раз собрание намечено… Вот-вот буквально через тридцать минут. Надеюсь, товарищи не откажутся обсудить ваш вопрос вне, так сказать, запланированных тем. Хотя, конечно, громадье наших планов требует соблюдения регламента. Но ничего, ничего, со всем справимся.

Через некоторое время (вот, опять «время», которого здесь нет – ну и черт с ним, пусть оно будет, пока у меня крылья не отрастут), после того как мы допили коньяк, Антон Петрович выпроводил нас покурить на улицу. Я хотел было спросить у Толи, как ему весь этот дурдом, но не успел, ибо появилась Софья Михайловна и предложила пройти с ней в зал заседаний. Там уже сидел народец. Куклы, конечно, – видимо те же, что по коридору шастали с бумажками. Только что за что-то проголосовали – никто не против, все за. В зале стояло некоторое приятное оживление, когда мы вошли. Нам указали место с краю на первом ряду. На сцене стоял стол, покрытый красной скатертью. Сидели за столом какие-то партийные начальники во главе с Антоном Петровичем. Естественно, присутствовал графин с водой, словно замполит, а вокруг – взвод граненых стаканчиков. С краю сцены отдельно был установлен маленький столик с пишущей машинкой. Софья Михайловна поднялась на сцену и тотчас заняла свое место. На заднем плане прямо посередине сцены на затылки членов президиума снисходительно смотрел сквозь прищур своих глаз В.И. Ленин, вернее его огромная гипсовая голова – раза в три большая, чем та, на которой сидел хулиган с крыльями. На такую голову нужен как минимум Толик, а не амурчик, – подумал я и представил эту картину – сидящего на голове Ленина Толю.

– Товарищи, – прервал легкий гул Антон Петрович, постучав по графину карандашом. – Тихо, товарищи. Прежде, чем мы продолжим нашу тяжелую ответственную работу, предлагаю в качестве небольшой передышки помочь разобраться в деле одного… новичка, так сказать. Прямиком прибыл товарищ сюда к нам в коммунистическое общество из развитого социализма.

Пришлось встать и повернуться к залу, а Толя даже слегка поклонился, тоже зачем-то встав.

– Итак, кто за то, чтобы включить в повестку собрания дополнительный вопрос? Прошу проголосовать.

Лес рук поднялся, и только секретарша и мы с Толей не проголосовали – нам не положено.

– Единогласно. Как поется в песне: и говорят в глаза, никто не против – все за. Ну-с, – продолжил Антон Петрович, – в чем у нас там дело? Ах да, банальная ситуация. Остановился, образно говоря, усталый красноармеец на распутье трех дорог и не может решить, куда повернуть своего коня. В общественной жизни такой проблемы нет уже давно, ибо линия нашей партии пряма, как стрела молнии. Всяческие ответвления, шараханье из стороны в сторону, так называемые альтернативные тропы заводят в тупик. Преимущество однопартийной общественной системы давно уже доказано окончательно и бесповоротно. Ведь правильной дорогой идем, товарищи?

– Правильной, правильной, – загудел зал.

– Так вот, предстоит выбрать правильный путь и товарищу э-э-э…

– Александр Константинович Маркелов, – подсказал Толя, снова привстав, и шевельнул крылом в мою сторону.

– Помню, помню. А скажите, товарищ Маркелов, к кому вы из трех особ чувствуете наибольшее притяжение?

– В том и проблема, – замялся я, снова встав со своего места, – что на этот вопрос я не умею ответить. И потом законная моя супруга., последняя. Она ведь тоже… Она еще там, и я даже не могу представить, какой она мне явится когда-нибудь… И тогда…

– Ах вот как? А чего тянуть? Может заболеванице какое-нибудь ей организуем, убийство или несчастный случай? Появится она здесь, и тогда уж будем разбираться в этом деле со всей тройкой вашей.

– Ну, это, простите, как-то неожиданно, – опешил я, насколько это возможно в этом фантомном мире. – Не хотелось бы, чтобы она из-за меня мучилась и страдала от боли и страха.

– Мучилась? О, да, вы правы, это бывает у многих. А кому-то, знаете, везет – чик, и все, даже не заметил, проснулся, а вокруг светлое коммунистическое общество. Поверьте, три женщины – это проще, чем две. А насчет скоропостижности – это мы можем посодействовать, так что особо не волнуйтесь. У нас там свои люди есть, помогут. Особенно если она член партии. На то и служим тут для народа.

– Уж очень это все серьезно. А можно ли сначала немного подумать, взвесить? – спросил я.

– Ну что ж, мы не торопим. Подумайте, взвесьте, – несколько разочарованно и задумчиво ответил Антон Петрович и как будто потерял ко мне интерес.

Я взглянул на Толю. Тот скорчил неопределенную мину и незаметным жестом намекнул, что пора делать ноги. Когда мы очутились на улице и сели ждать обратного автобуса, Толя сказал:

– Подумаешь: убить, несчастный случай, заболевание. Это и мы можем. Хоть бы что-нибудь новое толковое придумал. Нет, ты только скажи. Действительно, супругу твою мы можем перетащить к нам. Ну и…

– Что ну?

– Может этих двух забудешь?

– А они согласны на это? Будут по ночам приходить. И потом мне как-то самому хочется, что бы… Вернее не хочется… То есть, я в восторге от того, что их обеих встретил здесь.

– Ну, с тобой, парень, все ясно. Черт с ним, с автобусом. Пошли в столовую. Успеем еще домой.

Столовая для трудящихся оказалась в пяти шагах. Это было светлое и просторное помещение. Вкусно пахло. В шахматном порядке расставлены были столы, покрытые белыми скатертями, на всех столах середину занимали солонки, перечницы, салфетки в стаканчиках и небольшие букеты цветов в вазах. Я вспомнил одну столовую, в которой, будучи студентом, питался. Меж нами она называлась «Жирная вилка». Помню, там, вместо салфеток, из граненых стаканчиков торчали куски второсортной туалетной бумаги, иногда нарезка простой твердой бумаги. А однажды острым краем такой вот салфеточки я порезал себе пространство между ноздрями. Почти все столы были заняты чисто одетыми, хоть и в рабочую одежду, трудящимися, а также семьями с детьми. Дети не кривлялись и не капризничали. За прилавком, где происходила раздача различных блюд, стояла вся в белом приветливая работница столовой. Ни одного жирного пятнышка на ее халате не просматривалось. Правда она была несколько полненькой, но к таким работницам общепитов мы привыкли. Тощие на эту роль никак не подходят, а иначе это даже вызывает определенные подозрения – плохо кормят. Мы вошли как раз в тот момент, когда трудящиеся аплодировали случайно вышедшему за пределы своего кухонного царства пожилому повару, скромно несущему на своей голове высокий накрахмаленный колпак. Автор блюд, застенчиво раскланялся, скрестив руки на груди, и вернулся обратно в свой кухонный алтарь. Колпак во время поклона мог бы упасть, ан нет – не упал. За буфетной стойкой на полках и столах были расставлены дефицитные продукты и деликатесы, блюда, консервы, напитки в бутылках, даже красные раки.

Даже черную и красную икру можно заказать. Что-то мне это напомнило, и я вспомнил цветные иллюстрации из сталинской книги о вкусной и здоровой пище – все это изобилие было будто скопировано оттуда. Да, и сталинские цитаты из той же книги украшали стены столовой. Мы выстояли очередь из двух человек, взяли подносы и получили по комплексному обеду – салатик– оливье, щи, котлету с жареным картофелем и зеленым горошком. Напиток – естественно компот из сухофруктов. Снова я испытал все эти правильные фантомные реакции при принятии пищи. Все негативное осталось там, а мы покайфовали от получения каких-то забытых вкусовых и прочих ощущений, хоть и связанных с принятием пищи, но не связанных никак с материей. В общем, понимай, как хочешь. А так вроде все как обычно – вилка, ложка, кусочек хлеба в другой руке, чувство наступающего удовлетворение, которое сохраняется, не вызывает никакой тяжести или сонливости. И прочее, прочее, прочее только хорошее. Нет, в этом определенно что-то есть – обычные и привычные будни, эпизоды знакомой нам жизни, превращенные в некое произведение искусств, даже шедевр. О, да, это действительно новый вид творческого искусства – сотворить свой собственный рай. Впрочем, с автором данного произведения мы познакомились.

Радио передавало лирико-патриотические песни – видимо для того, чтобы правильно работало пищеварение посетителей. «То березка, то рябина, куст ракиты над рекой», – пел ангельским голосом солист детского хора каких-то светлых сталинских времен. Эту песню мы тоже пели в детдоме. Слов я тогда недопонимал и думал, что нужно петь в повелительном наклонении как «кустраки ты над рекой». Что такое кустраки, я долго не мог понять – что-то вроде свети, сияй, радуй нас, то есть кустраки ты нас всех и как можно дольше и шибче, что б нам было всем приятно. А, вот еще вспомнил: не секрет, что взрослые дети нас меньших обучали матерым словам, но, оказывается, не только мату. Однажды я попросил у нашей библиотекарши книжку «Беременные музыканты» – откуда-то взялось более умное, чем «бременские», слово.