Глава 8

Вернувшись в домик, я сначала заглянул в окошко, дома ли Толя, не ушел ли он с утра пораньше по своим ангельским делам. Неожиданно я увидел его висящим в петле. Толя, ко всему этому ужасу, раскачивался, словно только что спрыгнул с табуретки, которую поставил чуть в стороне от крючка, к которому была привязана веревка. Ангел, висящий в петле – вот это картина! Нет, я не испугался, так как не был уже человеком в земном понимании с соответствующими реакциями и эмоциями, но, будучи хоть и нематериальным существом, все же поспешил в дом, чтобы помочь самоубийце. Войдя внутрь, я увидел повешенного таким, какими их всегда описывают в страшных романах, за исключением наличия крыльев, и бросился было снимать с петли. Вдруг Толя встрепенулся, крылья его запорхали, как у лебедя, и он поднялся вместе с петлей под потолок, слегка ударившись о дубовую балку. Тотчас на лету он снял рукой ослабленную петлю со своей шеи и головы и приземлился, а вернее просто рухнул на пол.

– А вот и я, – с юмором произнес он и поклонился при приземлении, словно балерина в Лебедином озере. – Ну что, испугался?

– Это что, опять шуточки? – спросил я.

– Ну, а что такого, не понравилось? Юмор же…

– Да нет, не очень. Я не против черного юмора, но, мне кажется, для ангела-хранителя – так себе юмор, – ответил я.

– Подобные вещи я иногда делаю для того, чтобы лишний раз убедиться в своем бессмертии и неуязвимости. Ведь это же так приятно избавиться навечно от страха смерти, не правда ли?

– Ну, если в этом смысле, то может быть. Хотя мне трудно судить, сам не пробовал ни разу. И вообще пока нет желания на такого рода эксперименты с петлей, тем более не имея крыльев. Да, насчет крыльев. Толя, у меня к тебе дельце по амурной части.

– Ну, ты меня с этими., с мелкотой этой не путай. Я ангел-хранитель, а не какой-нибудь пухленький амурчик со стрелами. А этот письменный прибор с амуром – это так…

– Я понимаю, но хочу спросить совета. Дело в том, что я в стогу ночевал не один.

– С ненаглядной певуньей в стогу ночевал, – неожиданно запел Толя песню, не относящуюся к его времени – и это откуда-то знал.

– Вот, вот. Моя юношеская любовь Валечка приходила. Так что сейчас, в данный момент, у меня в голове обе эти женщины, и я не знаю, что мне делать дальше. Встречаться с одной по вторникам, с другой по пятницам, или как? Ну, и третья явится – бессмертных на земле не бывает, только разве что Ленин и Кащей Бессмертный.

– Ой, блин, я ж ее предупреждал… Она обещала… Нет, все равно приперлась, в первую же ночь. Тьфу ты. Да, брат, боюсь, придется тебе на расчленение души согласиться.

– Да пошел ты… А по-другому нельзя?

– Не знаю. Кстати, мы можем в порядке эксперимента посоветоваться с властью. Интересно, что скажут. Точно, вот идейка-то…

– С какой еще властью? С богом, что ли?

– Ну, причем здесь бог. До тебя ли ему? У нас есть жмурики всех сортов. Есть любители давать советы трудящимся. Мне ведь по программе нужно тебя познакомить с совершенно непохожими друг на друга райскими уголками и местечками, ибо ты новоумерший, несмышленый еще. Я тебе говорил, здесь у каждого – свой рай, поэтому тебе будет полезно знать, какой тут дурдом иной раз встречается, то есть разнообразие неожиданных вариантов я имею ввиду. Не знаю, может и мой рай – комедия, но тут ведь бесчисленное количество и других весьма любопытных мест. Чай будешь? У меня сгущенка есть.

Мы прошли пешком по узкой тропинке, что начиналась незаметно за домом Толика и вела в сторону сказочного леса. Оба мы были в скромных советских костюмах мышиного цвета и при галстуках. Галстуки тоже были не очень – тошнотворной расцветки серого с коричневым. У Толи был дипломат в руках, а сзади привычно болтались лебединые крылья, и опять было не понятно, растут ли они из ткани или каким-то образом протащены через дыры на спине пиджака. Насчет прикида я не стал пока интересоваться. Узнаю, подумал, в чем тут гвоздь. Пройдя лесную чащу, мы неожиданно оказались на другой стороне лесной зоны, но вовсе не в сказке, а на прозаической автобусной остановке среди неприхотливой и знакомой до боли природы. Это было кольцо обычной дороги, а автобусная остановка представляла собой лавочку, стоящую под навесом, сооруженного из трех бетонных стен и крыши. Типичное советское строение, почти будка, но, слава богу, без окурков и экскрементов поблизости, и не заплевано было тоже. Бетонная урна, кстати, стояла на своем месте сбоку – грубый дизайн, но, однако, мусора в ней тоже не было и не просматривалось никаких следов грязи. Не было и пошлых надписей. Куда-то вдруг подевалась сказочная страна Толи – детское впечатление моего ангела-хранителя от гобеленового ковра и разных там прочих картинок с голландскими и южно-европейскими сюжетами и пейзажами от средних веков до восемнадцатого рококо-века – это по моим приблизительным оценкам. А тут, в пяти шагах, вдруг снова оказался наш родной СССР, только приукрашенный, как на картинах советских художников и в цветных кинофильмах 50-годов. Вот и красный новенький автобус ЗИС 155 не замедлил появиться на дороге, заасфальтированной грубо, но более-менее аккуратно.

– Куда ты меня завел? – спросил я все-таки Толю, пока автобус подруливал к остановке.

– Ну, это уже не мое царство. Тут коммунистический рай. Партийные работники кайфуют в загробном мире только так, а не иначе. Им такое вот нравится, что ж с ними поделаешь. У каждого свое представление о рае, каждый его строит по-своему. Учись, как надо устраивать свою потустороннюю жизнь. Сюда ведь попадают и простые чиновники, никому ничего плохого не сделавшие. Впрочем, и хорошего тоже.

Подрулил автобус, распахнулись двери. В заднюю вышли какие-то пассажиры – на вид простые советские люди, но с радостными лицами и в чистых аккуратных спецовках. Мы вошли в переднюю дверь. Я нерешительно остановился на ступеньках – ведь денег на билет у меня не было. Вежливый водитель улыбкой и каким-то еле заметным жестом дал понять, что проезд бесплатный.

– Коммунизм, Сашок, не боись, – подтвердил Толя, пока мы проходили по коридору, подыскивая лучшие места в середине автобуса.

Откуда ни возьмись, появились еще пассажиры: вслед за нами вошла чистенькая и благообразная старушка с небольшой кошелочкой в руках, а за ней мальчик и девочка лет одиннадцати – оба в белых рубашечках и с пионерскими галстуками. У мальчика в руках была модель планера, а у девочки – большая зеленая папка с надписью «Гербарий». Когда дверь автобуса закрылась, что-то брякнулось о стекло и тут же отлетело. Я успел увидеть голого, чуть жирноватого амурчика, с луком и стрелой в пухленьких ручках. Крылышки его были значительно меньше, чем у Толи. Мне показалось, что амурчик скорчил нам рожицу, отлетая в сторону и назад.

– Вот ведь лезут тут всякие, случайные, не от мира сего. Тьфу, мелкота невоспитанная, – проворчал не зло Толя и отвернулся от окна.

Автобус отъехал с остановки и плавно двинулся по шоссе. Мы неслись мимо лесов и равнин, мимо ровных пашен и колхозных деревень с добротными свежевыкрашенными деревянными домами. В деревнях загробная жизнь кипела, много молодых колхозников чем-то важным занимались – сеяли, жали, молотили, а вокруг полно было ухоженной техники и скота. Все ребята, которых мы встречали по пути, были трезвыми, с ясными глазами, светлыми и умными лицами, а девушки – словно актрисы советских кинофильмов. Поля с золотистой рожью казались действительно скорее золотыми, чем желтыми, и своим волнением напоминали более морской пейзаж, чем поле. Неожиданно нас обогнал грузовик. Кузов был набит веселыми девушками в белых платочках и цветных сарафанчиках. Какие-то сельскохозяйственные инструменты, вроде деревянных грабель были у них с собой и торчали, словно антенны. Девчонки пели задорную комсомольскую песню, что-то про целину, а когда поравнялись с нами, то, смеясь, стали махать нам и что-то озорное кричать. Толя им ответил снисходительно какими-то юмористическими гримасами, мол, ладно уж, девчонки, обгоняйте.

– Думаешь, это души, такие же, как мы с тобой? – прокомментировал он этот эпизод. – Черта с два. И это тоже декорации. Люди-декорации. Герои соцреализма. И все остальное – декорации. Без народа рай – не рай. У меня ведь тоже – декоративные все, кроме меня самого любимого… Не только пипл, но и скотина всякая, птички и так далее – все искусная и суперсовершенная подделка. Ну, ты видел… Вот и эта часть загробного мира соткана сплошь из лучших воспоминаний и впечатлений одного жмурика с партбилетом. И, как ты догадываешься, стырено все из хорошего советского кино и прочего социалистического нарисованного и сфотографированного вранья. Гораздо меньше – из самой жизни. Все эти парни и девушки, дети, старушки – совершеннейшие куклы-актеры. И в этом кукольном театре есть всего одна живая душа – Карабас-Барабас – тот, который создал этот райский театр на радость себе самому. Ну, а мы едем к нему на прием.

– Никогда бы не подумал, что такое можно встретить в загробном мире. Только что летали на белой твоей колеснице с крылатой лошадью, а тут вдруг – автобус, колхозы вдоль дороги, девицы в платочках и с деревянными граблями, комбайнеры, техника эта дурацкая, – заметил я с некоторым удивлением и недоумением, какое возможно позволить себе здесь в раю.

– Это я для тебя специально устраиваю такие вот экзотические экскурсии, что б знал, как тут все непросто устроено. Ведь интересно же? Настоящие райские сады – подумаешь, это чуть ли не у каждого, поэтому какая уж там экзотика. Это еще увидишь. А такой вот рай – это ведь что-то с чем-то. Ну как?

– Нормально. Продолжим путь.

Вскоре мы оказались в небольшом поселке городского типа с центральной улицей добротных каменных домов то ли дореволюционного образца, то ли сталинских, построенных пленными фашистами. В начале улицы красовался постамент с мощной фигурой Сталина, а на другом конце – более скромно протягивал руку в светлое будущее Ленин. Еще я заметил церквушку без крестов, но с надпись на дверях «Дом культуры». Выше вывески красовался транспарант «Мы будем жить при коммунизме». Не смотря на нынешнее свое абсолютно безупречное психоэмоциональное состояние, избавившееся от ненадежных во всех отношениях материалистических основ, этот атеистический парадокс кем-то придуманного собственного рая не мог не озадачить. Даже какой-то привкус психиатрического недуга появился в сгустке всех моих впечатлении. Впрочем, в городе было полно и других подобных атрибутов родного социалистического строя – и красные флаги, и доска почета, и портреты Ленина. Город был оживлен, по тротуару проходили улыбающиеся люди – рабочие и интеллигенция, пожилые, молодежь, дети, мамы с колясками, подтянутые военные – кто прогуливался не спеша, кто торопился по делам. Продавали мороженое, у цистерны с квасом стояла небольшая очередь, автоматы с газированной водой – с сиропом и без – также утоляли жажду прохожим. В киосках пестрели газеты и журналы с фотографиями передовиков производства и прочим подобным. Победы, Москвичи, Зилы и другие советские автомобили мягко и ненавязчиво проезжали по главной улице – улице Ленина. Чуть в стороне от памятника Ленину возвышалось ухоженное, окруженное сквером монолитное здание – цель нашего путешествие. Автобус высадил нас на остановке у сквера. Мы с Толей прошли по небольшой аллее, усыпанной кирпичной крошкой, мимо белых гипсовых фигур – пионера с горном и девушки с веслом, мимо доски почета и вошли внутрь здания с вывеской: Городской Совет. Вежливый вахтер с фронтовой медалью на пиджаке пропустил нас в святое место без предъявления документов, но предварительно позвонил куда-то. Навстречу нам вышла серьезная, аккуратно одетая дамочка, видимо секретарша. Она была похожа на идейную старую деву-учительницу. Темно-синий костюм был слишком строг и консервативен. Старомодными казались и тупоносые туфли с толстыми каблуками и все то, что было наворочено на голове – какие-то закрученные в кренделя косы на затылке. Пройдя по лестнице на второй этаж, мы попали в длинный коридор, застланный красной ковровой дорожкой. Слева и справа на одинаковом расстоянии друг от друга, как в гостинице, сверкали лаком двери кабинетов. Их, наверно, было с той и с другой стороны не один десяток. На черно-белых табличках были написаны имена партийных чиновников. Между дверьми у стен кое-где ровно стояли и скучали стулья для посетителей, которых не было. Секретарша строго указала нам место в коридоре и скрылась за одной из дверей, а мы уселись на сиденья, обшитые красной искусственной кожей. Тотчас началось представление. Из некоторых кабинетов на ковровую дорожку стали выходить партийные чиновники – все в костюмах серых и каких-то темных неопределенных оттенков, с невзрачными, напоминающими селедку, галстуками. Впрочем, и мы были почти в таких же шмотках. В какой последовательности открывались двери кабинетов, как выходили чиновники, бесшумно шли по красной ковровой дорожке из одного кабинета в другой, держа какие-то бумаги в руках, здороваясь и вежливо кивая друг другу, преисполненные важностью, возложенной на них ответственной работы – все это работало, как часовой механизм. Но более всего это движение по коридору напоминало хореографический танец под ритм неслышимой музыки. Роль каждого участника этого балета заключалась лишь в том, чтобы на каком-то определенном такте подразумеваемой мелодии выйти из кабинета, пройти по ковровой дорожке до другого кабинета и войти в него, легонько стукнув костяшками пальцев в дверь. Закрывается эта дверь – тотчас в другом конце открывается другая или две-три одновременно, выходит другой чиновник или несколько из разных кабинетов, а в противоположном конце коридора еще один-два. Проходя мимо, каждый тихонько и вежливо приветствует проходящего мимо, слегка улыбнувшись или кивнув, и так продолжает путь к своей цели – войти с бумажкой в кабинет какого-нибудь коллеги. А еще все это открытие дверей напоминало работу клапанов хитрой машины или музыкального инструмента – то ли баяна, то ли аккордеона, а может быть органа.