Глава двадцать вторая
Испытание но прочность
В книге Вячеслава Сергеевича Вильямского «Юрий Гагарин в Заполярье» (2016) мне встретился странный абзац; процитирую его:
«Кроме полетов, молодых летчиков обучали также способам спасения из терпящего бедствие самолета. Для этого начальник парашютно-десантной службы объявлял график проведения учебных занятий: наземные тренировки, работы по укладке парашюта, наземное катапультирование, прыжки с парашютом из самолета ЛИ-2. Летчики, включая и Гагарина, не любили эти занятия, но, тем не менее, сделав несколько десятков прыжков, Гагарин получил звание инструктора по парашютному делу и стал подшучивать над робостью приступающих к прыжкам».
Дата присвоения звания инструктора не названа, но из контекста ясно, что речь о 1958 годе. Вообще-то, чтобы стать инструктором парашютной подготовки, недостаточно совершить множество прыжков – нужно учиться, как и в любой профессии. Откуда же Вильямский взял эту информацию? Простейший поиск по источникам приводит нас к книге Виктора Анатольевича Митрошенкова «Земля под небом» (1987):
«5 июля [1958 года]. Начальник НДС (парашютно-десантной службы) объявил график прыжков: наземные тренировки, работа по укладке парашюта, наземные стрельбы из катапульты и прыжки с ЛИ-2. Юрий Гагарин, как и все летчики, начал подготовку без особого желания. Но через два года, сделав несколько десятков прыжков, он получит звание инструктора и будет подтрунивать над теми, кто с понятной робостью приступает к парашютным прыжкам».
Из этой цитаты становится ясно, что Гагарин не проявлял такой же инициативы в парашютных делах, как, скажем, в баскетболе. И это подтверждается документами: недавно из архивов был извлечен «Краткий отчет ЦПК о парашютной подготовке слушателей-космонавтов и результатах медицинских исследований» (датирован 3 марта 1961 года) с прилагаемой «Таблицей количества парашютных прыжков, выполненных за период подготовки кандидатов в космонавты в 1960 году» (датирована 18 декабря 1961 года). Там утверждается, что на тот момент, когда Гагарин приступил к подготовке в качестве слушателя-космонавта, у него за плечами было всего пять прыжков с парашютом, включая аэроклуб. У остальных членов отряда ситуация с прыжками была не лучше: «рекордсменом» оказался Евгений Хрунов (21 прыжок), «аутсайдером» – Виктор Горбатко (4 прыжка).
Ситуация выглядит аховой, потому что нормальная схема посадки спускаемого аппарата корабля «Восток» предполагала катапультирование пилота на высоте 7–8 км и его отдельное приземление под куполом парашюта. Следовательно, у будущих космонавтов должен быть опыт прыжков в самых разных, в том числе экстремальных, условиях.
Посему, прервав теоретические занятия, 13 апреля 1960 года всю группу из тринадцати слушателей (Аникеев, Быковский, Волынов, Гагарин, Горбатко, Леонов, Нелюбов, Николаев, Попович, Титов, Филантьев, Хрунов, Шонин) отправили на парашютную подготовку на аэродром (в/ч 62648) в город Энгельс – тот самый, который расположен рядом с Саратовом, где Гагарин учился на мастера-литейщика. Группой руководил гвардии полковник Николай Константинович Никитин – известный парашютист, заслуженный мастер спорта, обладатель нескольких мировых рекордов и испытатель первых авиационных катапульт. Наземной подготовкой занимался инструктор Михаил Ильич Максимов. Когда он познакомил космонавтов с программой, они были потрясены. Им предстояли не просто прыжки, а настоящие полеты: с различной высоты, при различном направлении и силе ветра, с посадками не только на землю, но и на воду. Планировались и прыжки с задержкой раскрытия парашюта от 5 до 50 секунд.
Освоение программы заняло больше месяца. Несмотря на имеющийся у летчиков опыт, Максимов начал с азов – с полевой укладки парашютов ПД-47-5С и наземной отработки техники приземления на тренажере Борщевского. Все слушатели-космонавты успешно преодолели этот этап. Прыжки производились днем и ночью с самолетов «Ан-2», «Ли-2», «Ил-14» и с вертолета «Ми-4».
Во время выполнения программы не обошлось без проблем. У Германа Титова захлестнулись стропы, и купол парашюта обвис, не наполнившись воздухом – будущий космонавт умело воспользовался запасным парашютом. Павел Попович ряд прыжков выполнял с поврежденным плечевым суставом, что сказалось на результатах.
Хотя программа была предельно жесткой, у будущих космонавтов хватало личного времени на небольшие развлечения. Например, Алексей Леонов готовил и выпускал боевой листок. В одном из них за 23 апреля есть такие строки: «Показаны хорошие и отличные результаты по отработке техники управления телом в пространстве при свободном падении. Товарищи Гагарин, Попович при отработке этого упражнения показали смелость, решительность, хладнокровие и умение реально оценивать и выполнять осознанно все движения при свободном падении…» Или вот строки боевого листка от 9 мая: «Офицеры Большое, Николаев, Леонов, Гагарин, Титов показали хорошую технику владения телом при свободном падении, ориентировку в воздухе, умение пользоваться секундомером, а также управлять куполом парашюта при снижении…»
19 мая слушатели-космонавты совершили зачетные прыжки. Никитин объявил им, что программа успешно выполнена и всем присваивается звание инструктора парашютно-десантной подготовки. Информацию подтверждают и документы (цитирую по «Краткому отчету…»): «В результате проведенной парашютной подготовки 13 слушателей-космонавтов полностью выполнили программу подготовки. При проверке знаний и практических навыков все они получили высокую оценку. В соответствии с приказом Главнокомандующего ВВС 13 слушателям-космонавтам, успешно выполнившим программу парашютной подготовки, присвоено звание „инструктор парашютно-десантной службы ВВС“». «Рекордсменом» стал Борис Волынов (66 прыжков в общем зачете), «аутсайдером» – Георгий Шонин (39 прыжков в общем зачете). У Гагарина зачли 41 парашютный прыжок.
Получается, что Виктор Митрошенков правильно описал ситуацию с парашютной подготовкой Гагарина, а вот Вячеслав Вильямский ошибочно его истолковал, откуда и возникло новое разночтение. К сожалению, биография первого космонавта изобилует подобными «неточностями».
В источниках встречается утверждение, будто бы некоторые из слушателей выразили недовольство результатом и стали просить у Никитина допустить их к дополнительным прыжкам: в этом случае они якобы могли претендовать на звание мастеров спорта. Но Никитин был неумолим, поскольку такое предложение выходило за рамки предписанной программы. В действительности для того, чтобы претендовать на звание мастеров, слушатели должны были бы совершить не менее ста прыжков или принять участие в чемпионате, заняв призовые места, – до таких подвигов им было еще очень далеко. В любом случае второй спортивный разряд они все после тридцатого прыжка получили.
Завершив программу парашютной подготовки, слушатели отправились «осваивать» невесомость на аэродром Чкаловский, принадлежащий Государственному Краснознаменному научно-исследовательскому институту (ГКНИИ) ВВС и расположенный в районном центре Щёлково Московской области.
Врач Иван Иванович Касьян вспоминал (цитирую по фонозаписи, сделанной 19 июля 1983 года):
«С мая месяца 1960 г. начались тренировочные ознакомительные полеты на самолете УТИ-МИГ-15 с воспроизведением кратковременной невесомости. Это исследование возглавил видный ученый в области авиационной и космической медицины Евгений Михайлович Юганов. ‹…›
Для этих целей был переоборудован 2-местный реактивный самолет УТИ-МИГ-15, управление полетом осуществлял летчик-истребитель из передней кабины; вторая кабина, где находился космонавт, была укомплектована киноаппаратом для киносъемки мимики лица в условиях перегрузок и невесомости, медицинской аппаратурой для изучения координации движения и регистрации физиологических параметров. Начало и конец невесомости определялись по индикатору и плексигласовому шарику, который в начале невесомости всплывал, а при воздействии перегрузок опускался на ниточке к середине кабины. Во время выполнения самолетом параболы Кеплера в начале и в конце ее действовали перегрузки – около 5,5+0,5 ед. в течение 15 сек. Воспроизводилась невесомость около 40–45 сек».
В первом полете слушатели знакомились с состоянием невесомости, вели радиопереговоры. Во втором – изучались координация движений, острота зрения, возможность приема пищи. В третьем – регистрировались физиологические параметры. В четвертом и пятом – закреплялись навыки ведения работы в непривычных условиях.
Как следует из «Заключения о переносимости условий невесомости Ю. А. Гагариным» (датировано 25 ноября 1960 года), будущий первый космонавт участвовал в пяти ознакомительных полетах в период с 24 мая по 31 мая, испытав состояние невесомости 15 раз по 25–40 секунд. После второго полета 26 мая он записал в бортовом журнале: «Ощущение приятной легкости. Попробовал двигать руками, головой. Всё получается легко, свободно. Поймал плавающий перед лицом карандаш. ‹…›В третьей горке при невесомости при распущенных привязных ремнях попробовал поворачиваться на сиденье, двигать ногами, поднимать их, опускать. Ощущение приятное, где ногу поставишь, там и висит – забавно. Захотелось побольше подвигаться». Для изучения заданных усилий использовался специальный дозиметр. Левой рукой Гагарин держал его на уровне глаз, а большим пальцем правой руки нажимал на рычаг. Результаты фиксировала специальная кинокамера. Проводились и пробы письма: космонавты писали имя, фамилию, дату полета – это показывало, что кратковременное пребывание в состоянии невесомости не влияет на почерк. В «Заключении…» сделан вывод: «Ст. лейтенант Гагарин Ю. А. перенес условия невесомости хорошо». Кстати, были и те, кого оценили на «отлично»; высших оценок по работе в невесомости удостоились: Аникеев, Беляев, Варламов, Волынов, Карташов, Комаров, Николаев, Попович, Рафиков – все они получили благодарность в приказе.
После полетов группа слушателей вернулась к теоретическим занятиям. Пока они отсутствовали, методистами был наконец-то разработан план-программа специальной подготовки, который включал: основы высшей математики, основы механики твердого тела, основы небесной механики, основы астрономии и геофизики, основы ракетостроения, основы космической и авиационной медицины, принципы создания систем жизнеобеспечения, оборудование кабин современных летательных аппаратов, характеристики космических кораблей, изучение новых стендов и регистрирующей аппаратуры, специальный курс киносъемки.
Летчик-космонавт Алексей Архипович Леонов, проходивший обучение среди тринадцати слушателей, начавших работу раньше остальных, вспоминал (цитирую по фонозаписи, сделанной 23 апреля 1985 года):
«Вернувшись, мы приступили к подготовке к космическим полетам. Были включены разделы: медико-биологической подготовки (лекции читал тов. Хлебников), динамики полета, системы терморегулирования, системы жизнеобеспечения. Эти занятия проходили в маленьком двухэтажном домике на Центральном аэродроме (бывшая Ходынка). Там были в одной из комнат, площадью метров пятьдесят, столы ученические, и за эти столы посадили двадцать человек – первый отряд советских космонавтов. После „разгульной“ жизни на аэродроме, в смысле чисто физически свободной – сесть за академическую парту было сложно, тяжело. Аэродром – это больше практическая работа, прыгнул, парашют уложил, свободный, смотришь за товарищами. А здесь надо было восемь часов просидеть за партой, вести конспект. В общем, самая настоящая проза человеческой жизни. Стали читать новейшие дисциплины – высшая математика (пришлось вспоминать многие элементы – дифференцирование, интегрирование). Мы давным-давно уже этим не занимались и вот – окунулись в книги. Я сидел за одной партой с Юрием Гагариным. Так получилось, что в госпитале мы вместе с ним в одной палате находились, много времени раньше вместе провели. Я знал уже многое о нем, да и он – про меня. Так что не случайно мы сели за одну парту. ‹…›
Были легкие моменты: медико-биологическая подготовка – в школе мы изучали строение организма, и когда нам читал лекции Григорий Федулович Хлебников, кандидат наук, потом доктор наук, то эти малые и большие круги кровообращения были для нас известны, и мы так иногда поигрывали, как дети, в морской бой. Это происходило довольно-таки часто. Во всяком случае, я и Юрий играли. Однажды, после создания партийной организации, на первом партийном собрании выступает один товарищ и начинает воспитывать, что мы прибыли сюда для того, чтобы решить государственную задачу, к нам серьезно все относятся, нам читают серьезные дисциплины, а два лейтенанта, Гагарин и Леонов, сидят и играют в морской бой. Ужасно было стыдно, мы сказали, что мы больше не будем. Я подумал, надо же, какие серьезные ребята собрались, они не шутят, и надо действительно прекращать эти детские забавы…»
Кстати, о партийной организации. Поскольку все слушатели были либо комсомольцами, либо коммунистами, то они участвовали в общественно-политической работе, то есть проводили соответствующие собрания, готовили доклады и диспуты. В плане занятий также стояли уроки по марксистско-ленинской теории. Истекал срок стажа Юрия Гагарина как кандидата в члены КПСС, и он написал в свой заполярный авиаполк, чтобы ему зачли окончание вечернего университета и прислали рекомендации для вступления в партию. Вскоре он их получил – рекомендации представили его старшие товарищи: Владимир Михайлович Решетов, Анатолий Павлович Росляков и Анатолий Фёдорович Ильяшенко. 16 июня состоялось очередное партийное собрание Центра подготовки космонавтов, на котором Гагарина единогласно приняли в ряды КПСС. Через месяц он получил членский билет № 08909627.
Через два дня, 18 июня, состоялась встреча, которую слушатели-космонавты, присутствовавшие на ней, запомнили на всю жизнь. Главный конструктор Сергей Павлович Королёв пригласил их в Подлипки-Калининград, на Опытный завод ОКБ-1, чтобы они наконец смогли увидеть космические корабли, на которых придется летать.
Первый начальник ЦПК Евгений Анатольевич Карпов вспоминал (цитирую по его собственноручной записи, сделанной в начале 1980-х годов, дата не указана):
«Мы поднялись на второй этаж и оказались в большом и светлом кабинете.
В ожидании Сергея Павловича озираемся по сторонам: вот он, храм ракетостроения!
Длинный стол, затянутый сукном светло-шоколадного цвета. По обеим сторонам стола – полумягкие стулья. В простенке между окнами – диван и два кресла.
Над диваном, в рамках, указы о награждении предприятия высшими орденами страны.
Противоположная стена скрыта под сплошной, присобранной волнами занавеской. В одном углу кабинета – огромный глобус на подставке с колесиками, в другом – веерная пальма в деревянной кадке.
Возле дальнего окна – небольшой рабочий стол. Рядом с ним – компактный пульт с несколькими телефонными аппаратами, множеством кнопок и тумблеров.
Над столом – портрет Константина Эдуардовича Циолковского.
Под потолком – строгого стиля люстры, а на стенах – бра того же строгого стиля.
Во всем убранстве преобладают бежево-коричневые тона. Они придают кабинету особую сдержанность и простоту.
Точно в назначенное время из соседней комнаты вышел Сергей Павлович. На нем был темно-серый костюм и шерстяная трикотажная рубашка, тоже темно-серая.
Со свойственной ему манерой, я бы сказал, немного по-медвежьи Королёв подавал гостям руку, и рукопожатие его было весьма ощутимым. Молодые офицеры представлялись ему поочередно. Всматриваясь в лицо каждого, Сергей Павлович повторял вслух его фамилию, имя и отчество и добавлял: „Очень рад. Будем знакомы. Королёв“.
Затем Сергей Павлович представил гостям своих ближайших помощников и пригласил всех к столу.
– Сегодня знаменательный день, – обратился Сергей Павлович к будущим космонавтам. – Вы прибыли к нам, чтобы своими глазами увидеть пилотируемый космический корабль, а мы впервые принимаем у себя главных испытателей нашей продукции. Но, прежде чем я покажу вам корабль, давайте помечтаем вслух. Скоро вы сами почувствуете, как это помогает нашему делу…
Просто и увлекательно рассказывал академик о том, чего ракетостроители уже достигли. А минутой позже его мысли увлекли нас в будущее: вот гигантские ракеты выводят на внеземные орбиты блоки звездолетов, которые в заоблачных высотах – в зависимости от решаемой задачи – то превращаются в орбитальные станции, то со второй космической скоростью наподобие комет уносятся к планетам Солнечной системы. На звездолетах созданы все условия для жизни и работы большого числа людей, которым основоположник теории межпланетных сообщений Константин Эдуардович Циолковский завещал: „Завоевать Вселенную для блага человечества, завоевать пространство и энергию, испускаемую Солнцем“.
– Ну, а пока, – вернул нас с неба на землю Сергей Павлович, – всё будет очень скромно: полетит только один человек, и только на трехсоткилометровую орбиту, и только с первой космической скоростью, то есть всего лишь в восемь раз быстрее пули. Зато полетит кто-то из вас. – Сергей Павлович обвел глазами присутствующих и после короткой паузы закончил:
– Первым может стать любой…
Беседа окончена. Знакомство состоялось. Сергей Павлович приглашает нас в цех».
Считается, что именно во время той исторической встречи Сергей Королёв не только впервые увидел Юрия Гагарина, но и выделил его среди других. Тот действительно запоминался, оставляя приятное впечатление открытым дружелюбным выражением лица, широкой белозубой улыбкой. Но Гагарин не был бы Гагариным, если бы не сумел обратить на себя внимание по-особенному. Причем делал он это по наитию, без задней мысли.
Обратимся к воспоминаниям Олега Генриховича Ивановского, ведущего конструктора корабля «Восток» (цитирую по интервью, которое он дал радиостанции «Маяк» 3 марта 1984 года):
«Это был обычный рабочий день. Я был в цехе сборки. Крутился как раз с этим кораблем, с его подготовкой – этого корабля. ‹…› И вдруг по радио, по громкой связи, а такая трансляция у нас была установлена для того, чтобы объявления какие-то делать и вызовы, по пролетам цеха разнеслось: „Ведущему конструктору срочно зайти в кабинет начальника цеха“. Ну, когда такие объявления делались, то мы уже знали, что это что-то серьезное, потому что просто так такие вызовы не объявляли. Я поднялся на второй этаж, по „бытовке“ зашел в кабинет Владимира Семёновича Петрова – начальника цеха, и, когда я туда вошел, я сразу заметил, что его девушка-секретарша с большим почтением держала в руках снятую трубку телефона. И по тому, с каким она почтением держала ее в руках, я почувствовал, что, наверное, звонит СП. ‹…› Подношу трубку к уху, слышу голос Сергея Павловича: „Как у вас дела?“ Я говорю: „Сергей Павлович, дела идут по плану, как намечено. Привезли кресло, и мы готовим сейчас его к установке в корабль“. Он говорит: „Подождите. Пока ставить не надо. Я сейчас приду вместе с хозяевами“. Причем именно интонационно он так подчеркнул: „с хозяевами“. „Но только прошу вас, лишнего шума чтобы не было. Вы меня поняли?“ Я говорю: „Понял, Сергей Павлович“. Щелк, трубка положена. Действительно, в этот день нам привезли кресла. Кресла пилота. ‹…›
И, вы знаете, началась необычность происходящего… Именно в этот период. Может быть, с этого самого обычного приема техники, может быть, тогда, когда впервые Фёдор Анатольевич Востоков, ведущий конструктор, который на смежной фирме вел работы по креслу, скафандру и всему тому, что космонавта окружало, вот с этого момента, когда он к нам привез это самое творение своего коллектива. Мы впервые получили кресла в свое распоряжение. Уже не для Стрелки-Белки кресла, не для манекенов, как их звали: „Иваны Ивановичи“, а кресла для пилота, кресла для человека. Вот в этом уже была какая-то необычность.
После этого звонка Сергея Павловича прошло, наверное, минут тридцать-сорок. Естественно, я эту информацию о том, что ожидает нас, не стал ни до кого доводить, поскольку Сергей Павлович предупредил, чтобы шуму не было. Сказал только начальнику цеха: „Владимир Семёнович, имей в виду, что сейчас приедет Сергей Павлович с гостями“. Сам я пошел к кораблю. Минут через тридцать пять, наверное, через сорок, в цех открывается дверь, и в двери я заметил группу товарищей. Во главе этой группы, в середине, шел Сергей Павлович в белом халате, накинутом на плечи, как обычно он это делал: порой надевал его в рукава, а порой накидывал на плечи. ‹…›
Я почувствовал по реакции рабочих, сборщиков, монтажников, что они тоже поняли, что что-то происходит сейчас, в этот момент. Обычно, когда приходил Сергей Павлович, то всё внимание уделялось его персоне, все смотрели только на СП. Это было совершенно естественно. ‹…› А тут, представляете себе, такая оригинальная реакция, что в основном взгляды все были устремлены совсем не на Сергея Павловича, а вот на этих симпатичных ребят, которые вместе с ним зашли.
Повторю, фамилии нам их не были известны, мы не знали, „кто есть кто“ и кого как зовут, какие там у них заслуги, какие звания даже. Они были в белых халатах. Были они в военной форме, в летной форме, но погон не было видно, потому что они были закрыты халатами. Я с Владимиром Семёновичем, начальником цеха, пошел навстречу. Сергей Павлович приостановился, представил нас: Владимира Семёновича – как начальника цеха главной сборки, и меня – как ведущего конструктора. Затем все вместе мы подошли к кораблю. Сергей Павлович начал ребятам рассказывать об основных характеристиках корабля. Потом, очевидно, ему нужно было по каким-то другим вопросам отойти. Он прямо сказал: „Дальше вам ведущий конструктор расскажет всё, что вас будет интересовать. Задавайте ему вопросы, спрашивайте. Он вам на все ваши вопросы ответит“. Ну вот, так и произошла эта первая встреча. Был ли среди них Гагарин, я в тот момент, естественно, не знал. ‹…›
Кресло мы не успели установить. Его установили как раз в конце этого разговора, когда подошел Сергей Павлович и сказал: „Давайте мы сейчас приостановим поток ваших вопросов, потому что у нас будут специально организованы для вас занятия. Вы будете специально изучать материальную часть корабля, его устройство, все его характеристики. Будете учиться управлять этим кораблем, сидеть в нем, осваивать всю его аппаратуру и всё остальное. Невозможно в течение одной беседы всё рассказать. Это просто ни к чему“. Ну, а один из них, такой симпатичный паренек, задал мне вопрос: „Что, и экзамены будете у нас принимать?“ И вот тогда впервые я услышал имя „Юрий Алексеевич“. Сергей Павлович, обращаясь к этому самому симпатичному молодому человеку, сказал: „Да, Юрий Алексеевич! А что вы думаете? Закатаем вам двойку, и вот будете знать, как учиться в космос летать“. Впервые было произнесено имя Юрия Алексеевича. Честно скажу, на меня это не произвело впечатления. Подумаешь, ну „Юрий Алексеевич“. С ним такие же ребята были, еще шесть человек. ‹…›
И потом [Сергей Павлович Королёв] говорит: „Сегодня по плану должны были ставить кресло в корабль. Мы сейчас отойдем, дадим возможность поставить это кресло, а потом я предлагаю вам: кто хочет, может посидеть в корабле“. Товарищи отошли в сторону. Сергей Павлович отошел с ними. Мы быстренько кресло поставили на место. Подняли его краном на уровень люка корабля, вдвинули по полозкам на то место, где ему полагалось быть, подставили площадочку, на которую нужно было подняться. Высота, в общем-то, очень приличная, когда на подставке вертикально стоит корабль. Ребята по очереди туда поднялись. ‹…› Глаз задерживался как-то невольно на этом молодом симпатичном пареньке. И когда Сергей Павлович сказал: „Ну, что же, давайте попробуем“, – тот: „Сергей Павлович! Можно, я первый?“ – „Пожалуйста, Юрий Алексеевич“. И он в одних носочках, без ботинок, сняв китель, подтянулся, ноги закинул в люк корабля, потом в кресло и плавно в него опустился. Я прекрасно понимаю, что, наверное, уйма переживаний в тот момент у него пронеслась, потому что он впервые почувствовал себя в кабине какого-то совершенно необычного летательного аппарата. И, наверное, каждый из них в этот момент мечтал о своем первом полете. Не мог об этом не мечтать. Не мог».
Стремление Юрия Гагарина быть впереди, быть лучшим, испытать нечто новое подтолкнуло его преодолеть скромность и вызваться первым опробовать «Восток». Конечно, такое не забывается. С этого момента Королёв стал приглядываться к Гагарину, мысленно примеряя на него мундир человека, который навечно войдет в историю. И, очевидно, полученный образ ему понравился. Всем участникам встречи главный конструктор подарил на память копию вымпела «Луны-2».
Параллельно теоретическим занятиям слушатели-космонавты интенсивно «подтягивали» свою физическую форму, которая явно не соответствовала требованиям. На этом «фронте» командовал физрук Борис Владимирович Легоньков. Каждое утро, невзирая на погоду, он выгонял подопечных на получасовую зарядку, а потом использовал любое свободное время для спортивных упражнений. Алексей Леонов рассказывал:
«Все лето 1960 г. мы занимались изучением чисто теоретических дисциплин и напряженно занимались спортом. Каждый день два часа Борис Легонькое нас выжимал до предела, так что иногда хотелось на занятиях упасть и не вставать. Это были первые дни, а потом привыкли, нам два часа хватало на то, чтобы и нагрузить себя, и отвести душу игрой в баскетбол, волейбол. Всё уже было. Но общефизическое становление было удивительно тяжелое, потому что непривычное. Эти два месяца интенсивной физической подготовки, по-моему, создали физический стержень каждого из нас. Борис Легонькое был удивительный методист: из всех преподавателей кафедры физической подготовки он был и есть на первом месте по своим волевым качествам, по умению методически провести урок, сделать его интересным, насыщенным. И главное, заставить всех работать».
В начале июля 1960 года Центр подготовки космонавтов начал переезд в подмосковный Зелёный (впоследствии – Звёздный) городок. Там, в районе платформы «41-й километр» Северной железной дороги, поблизости от Щёлково, возводились корпуса, в которых планировалось разместить тренажеры, лаборатории, центрифуги, медицинский центр, астронавигационный комплекс, спортивный комплекс и прочее хозяйство. Однако в то время сотрудникам ЦПК оставалось довольствоваться лишь небольшим двухэтажным зданием, в котором разместились управление, столовая и учебные классы.
Дожидаться строительства жилых корпусов и коттеджей в Звёздном городке было слишком долго, поэтому семейным слушателям-космонавтам и руководящему составу ЦПК, не имеющему московского жилья, тем же летом выделили двухкомнатные квартиры в новенькой пятиэтажной хрущевке в поселке Чкаловский (Щёлково-10, ныне – Щёлково-3) по адресу: улица Ленина, дом 25 (ныне – улица Циолковского, дом 4). Пятерых холостяков из отряда поселили в одной трехкомнатной квартире. Переезжать начали в конце августа. Анатолий Яковлевич Карташов вспоминал (цитирую по его интервью украинской газете «Факты», опубликованному 10 марта 2004 года):
«Помню, мы получили квартиры. Их надо было обставить. А в те годы хорошую мебель, холодильник, черно-белый телевизор и прочие хорошие вещи купить без блата было невозможно. Наш замполит майор Никерясов (хороший, кстати, был замполит, умел разговаривать с людьми, заботился о личном составе) договорился с руководством базы военторга. Приехали мы туда, Никерясов ведет всю ораву мимо группы людей. „И куда эти старшие лейтенанты прутся! Я – жена подполковника, стою в очереди!“ – поджала губы расфуфыренная молодая дамочка. „Надо было за старлея замуж выходить!“ – весело обернулся к подполковничихе Гагарин, и мы пошли дальше».
Разнообразием семьи слушателей не баловали: все получили одинаковые чешские гарнитуры «Жилая комната» и холодильники «ЗИЛ-Москва». Контейнеры с личными вещами, которые прибывали из разных воинских частей, разгружали вместе – весело, дружно, чувствуя себя счастливыми. Гагарины переехали с Ленинского проспекта в «дом космонавтов» в начале октября: им дали двухкомнатную квартиру в четвертом подъезде на пятом этаже; после космического полета Юрия Гагарина их переселили на этаж ниже – в расширенную трехкомнатную квартиру № 57, в которой они жили до 13 апреля 1966 года.
Помимо теоретических занятий и спортивных упражнений, слушатели продолжали готовиться к космосу, проходя всё более серьезные испытания. Одним из таких испытаний была сурдокамера (от латинского «сурдос» – «глухой»). Она была смонтирована в здании на Петровско-Разумовской аллее (рядом со станцией метро «Динамо»), принадлежащем Медицинской службе Военно-воздушной академии имени Н. Е. Жуковского.
Типичная сурдокамера имеет искусственное освещение, в ней царит глубокая тишина, зрительная связь с внешним миром отсутствует. Хотя подобных условий не бывает на космических кораблях, сурдокамера позволяет проверить выносливость к сенсорному голоду и устойчивость к клаустрофобии; в сурдокамере человек развивает самоконтроль – учится рассчитывать свое время, засыпать и пробуждаться в точно заданный срок.
Слушатели-космонавты по очереди отправлялись в сурдокамеру, оставаясь там под присмотром врачей на десять суток. Разумеется, они не сидели без дела, а по специальной программе выполняли разнообразные упражнения. Связь с ними устанавливалась при помощи сигнальных ламп. Испытуемый получал психологические задания, выполнение которых очень строго регистрировалось. В ходе исследования составлялось достаточно ясное и полное представление о нервно-психическом состоянии будущего космонавта, что позволяло заранее представить, как испытуемый будет вести себя в необычной обстановке, которая может неожиданно возникнуть в условиях реального космического полета.
Специальные приборы, установленные в сурдокамере, давали возможность записывать физиологические функции организма: электрические потенциалы мозга, мышц, кожно-гальванические реакции, частоту дыхания, электрокардиограмму. Для наблюдения за будущим космонавтом использовались специальные телевизионные и киносъемочные камеры. Кроме того, обслуживающий персонал и научные работники могли видеть испытуемого через специальные смотровые люки.
В процессе тренировки в сурдокамере у будущего космонавта вырабатывалась способность плодотворно работать и не прерывать свою деятельность даже при помехах. В качестве помех использовались музыкальные ритмы, внезапные слуховые раздражения (сирена, джаз, трещотки), световые воздействия (яркие вспышки). Помимо этого, проходила проверку способность слушателя к длительному пребыванию в состоянии так называемой «ждущей схемы» – в напряженном ожидании нового приказа к действию.
Нередко при испытаниях использовалась черно-красная таблица Шульца. Она состоит из 49 квадратов: 25 – с черными цифрами (от 1 до 25) и 24 – с красными цифрами (от 1 до 24). Причем цифры распределены беспорядочно. Будущий космонавт должен был назвать две цифры (черную и красную) с таким расчетом, чтобы сумма их всегда равнялась 25, при этом черные цифры требовалось называть в возрастающем порядке, а красные, наоборот, в убывающем. Этот психологический тест применялся со звуковыми или световыми помехами, например, ту же самую таблицу читал вслух другой человек или сам космонавт, голос которого заранее записывался на пленку, но не в такт или не в том темпе.
Валерий Быковский, первым прошедший испытание одиночеством в сурдокамере сразу после ее ввода в строй 6 апреля 1960 года, успокаивал сослуживцев: «Ничего особенного». Но Павел Попович потом признался: «Нелегко». Андриян Николаев вспоминал: «Хотелось услышать хотя бы тонюсенький птичий писк, увидеть что-нибудь живое. И вдруг меня словно кто-то в спину толкнул. Поворачиваюсь – и в малюсеньком обзорном кружочке вижу глаз. Живой человеческий глаз. Он сразу исчез, но я его запомнил: от табачного цвета глаза до каждого волоска рыжеватых ресниц…» Нечто подобное испытал Борис Волынов: «Живое слово, только одно слово – что бы я отдал тогда за него!»
Юрий Гагарин отправился в сурдокамеру 26 июля 1960 года. С собой он взял инструменты, чтобы мастерить. На каждый день было составлено расписание: с утра физзарядка, велоэргометр, ходьба и бег на месте, проведение анализов, а также наблюдения и отчеты о температуре, давлении в сурдокамере, ведение рабочего дневника и многое другое. При этом, согласно рабочему графику, Гагарин должен был спать шесть часов в дневное время, а ночью бодрствовать. Дежурные на связь не выходили. Чтобы не скучать, Гагарин загрузил себя дополнительной работой с астронавигационными приборами. Меню Гагарина состояло из содержимого туб с супами, копченой колбасы, плавленого сыра, хлеба.
Медики сразу отметили выдающуюся способность Юрия Алексеевича к естественному быстрому переключению от активной работы к полному расслаблению. В вынужденном одиночестве он читал стихи Пушкина, Маяковского, пользовался библиотекой, подаренной будущим космонавтам издательством «Молодая гвардия». Увлеченно мастерил, напевая: «Я люблю тебя, жизнь…»
По итогам десятидневной изоляции был составлен отчет, который позднее лег в основу секретной докладной записки «Сведения, выводы и заключения об исследованиях, проведенных в 1959–1961 гг. с целью подготовки Ю. А. Гагарина к первому космическому полету» (датирована 13 сентября 1961 года). В тексте, в частности, сообщалось:
«Реакция на „новизну“ ‹…› – адекватная: отмечалась значительная выдержка, быстрая ориентировка в окружающем, умение владеть собой (мимика, речь и т. д.). Как индивидуальная особенность отмечалась склонность к юмору. ‹…›
При исследовании в условиях длительной изоляции была обнаружена высокоразвитая способность расслабляться даже в короткие паузы, отведенные для отдыха. Отмечалось быстрое засыпание, способность к быстрому самостоятельному пробуждению в заданный срок, отсутствие четких суточных колебаний по результатам выполненных заданий, а также по зарегистрированным состояниям физиологических функций. Выявилась склонность к легкому возникновению дремотного состояния (сонливости) в условиях бездеятельности, во время пауз, не требовавших активного напряжения внимания (например, в ожидании записи физиологических функций). Наряду с этим отмечалась способность к быстрому и четкому включению в активное состояние как в отношении регламентированных во времени раздражителей, так и в отношении внезапных случайных предъявлений раздражителя. ‹…›
Все указанные данные свидетельствовали не только о полноте нервно-психического здоровья космонавта Ю. А. Гагарина, но и о высоком уровне функциональных возможностей его нервно-психической сферы. Взятые в отдельности показатели состояния нервно-психической сферы не всегда были наилучшими по отношению к показателям других кандидатов в космонавты. По комплексной оценке результатов космонавт Ю. А. Гагарин был оценен как один из наиболее подготовленных кандидатов. Для предстоящего космического полета психологический прогноз был определен как благоприятный. Нервно-психическая надежность оценена как высокая. ‹…›
Эмоциональная устойчивость, чувство юмора, склонность к добродушной шутливости и доброжелательное отношение к людям позволяли предполагать, что напряженная подготовка в предстартовый период будет значительно облегчена. Эти же соображения обосновывали предположение о высокой адекватности поведения и в послеполетный период».
В этом сравнительно небольшом фрагменте четко сказано, чем именно отличался Гагарин от остальных членов отряда и почему именно он при довольно средних показателях (в сравнении с остальными слушателями-космонавтами, конечно) был выбран на первый полет. Потому что для участия в полете требовалась не какая-то уникальная способность, а высокая «комплексная оценка», учитывающая множество способностей. И, как мы видим, важную роль при выборе сыграли эмпатия Гагарина, его открытость, добродушие и даже юмор.
Серьезным испытанием стала для слушателей и тепловая камера (термокамера) Центрального научно-исследовательского авиационного госпиталя в Сокольниках. Они отправлялись туда тоже по очереди и находились внутри от получаса до двух часов в одежде при температуре воздуха +70 °C и влажности до 10 %. Процедура выполнялась девять раз, чтобы оценить рост переносимости высоких температур. Лучшие результаты здесь показали Титов, Попович, Николаев, Комаров и Горбатко. А вот Гагарин, как выясняется, хуже переносил высокие температуры, хотя и в достаточной степени, чтобы не быть отбракованным.
Пришлось вновь пройти четырехкратное испытание в барокамере на «высотах» 5000–6000 м без дополнительного питания кислородом и «высотах» 14 000-15 000 м при дыхании кислородом под избыточным давлением. Согласно отчету, слушатели показали хорошую переносимость гипоксии.
Особое значение придавалось тренировкам, направленным на укрепление вестибулярного аппарата. Тут для каждого слушателя составлялись индивидуальные программы. При тренировках использовали батут, качели Хилова, кресло Барани, рейнское колесо, а также специальные стенды, позволяющие балансировать на неустойчивой опоре, комбинировать вращение и балансирование, создавать так называемые «оптокинетические раздражения» в виде мелькания объектов в поле зрения. Космонавты тренировались и в домашних условиях, выполняя гимнастические упражнения: вращательные движения головой, повороты туловища и прочее в том же духе.
Летом 1960 года отряд понес первую «потерю». 24 июля Валентин Варламов купался с друзьями на Медвежьих озерах (поблизости от Чкаловского), неудачно нырнул с берега и, задев дно головой, почувствовал резкую боль. В Звёздном городке его осмотрели и диагностировали смещение шейного позвонка. В тот же день Варламова положили на «вытяжку». После лечения он начал было тренироваться, но вскоре медицинская комиссия наложила запрет. Покинув отряд, Валентин не уехал из Звёздного городка, а стал работать заместителем начальника Командного пункта управления космическими полетами ЦПК ВВС, затем старшим инструктором космических тренировок, специализировался на астронавигации.
Остальные продолжали интенсивно готовиться к космическим полетам. До запланированных стартов времени оставалось совсем немного. И тут технология внесла свои коррективы в продуманную программу.
