Глава семнадцатая
Космос кок предчувствие
В любых книгах о Юрии Алексеевиче Гагарине подчеркивается его связь с космосом, что логично и оправданно. Но зачастую биографы в этом вопросе переходят границу между фактом и вымыслом так далеко, что утрачивается даже подобие достоверности. Со ссылкой на учителей, родственников и друзей детства доказывается, что Гагарин с младых ногтей собирался летать между звезд, мечтал встретить инопланетян, изучал астрономию, штудировал Циолковского, читал всем окружающим лекции о ракетах, космических кораблях, экспедициях на Луну и Марс. Примеров такого рода привести можно большое количество, но я процитирую здесь только одного из биографов – полковника Виктора Анатольевича Митрошенкова.
Надо сказать, что при первом знакомстве с его текстами складывается впечатление, что лучше Митрошенкова биографа не найти. По обильному цитированию, списку используемых источников, въедливому подходу ему нет равных. Больше того, он единственный, кто реконструировал жизнь Гагарина по дням, а в отдельных случаях по часам! Причем Митрошенков не только выпускал авторские книги типа «Голубая вертикаль» (1976), «Голубые дороги» (1976), «Млечный круг» (1980), «Земля под небом» (1981, 1987), «За горизонтом – даль» (1981), «Ветер Вселенной» (1983), но и часто выступал составителем сборников, привлекая к участию в них непосредственных участников событий: «Первый космонавт планеты Земля» (1981), «Покорение бесконечности» (1981), «Сын Земли» (1983), «Высокие орбиты» (1985), «Созвездие» (1989). Дополнительный плюс – он тоже был летчиком, как и его персонажи, служил в частях и штабах, принимал участие в испытаниях ядерного оружия, поэтому имел право называться компетентным специалистом. Конечно, в его книгах о Гагарине периодически попадаются неточности, но от них не избавлены даже признанные историки, а Митрошенков всё-таки профессиональным историком не был и мог себе позволить некоторые вольности.
К сожалению, к его творчеству можно предъявить и более серьезные претензии. В них периодически цитируются письма и дневники Юрия Гагарина, которые переполнены анахронизмами, то есть деталями, которые первый космонавт не мог почерпнуть в то время, когда он их якобы записывал. Кроме того, Гагарин предстает прямо-таки интеллектуальным титаном, почитывающим ради развлечения довольно специфические книги. Не будем голословными – откроем книгу «Земля под небом» (издание 1987 года):
«8 декабря [1957 года]. Утром ходил на лыжах. После училища десять километров не дистанция. Потом был в клубе на репетиции. В перерыве взял в библиотеке повесть К. Э. Циолковского „Вне Земли“.
Тяга к трудам великого ученого по ракетодинамике овладела им с новой силой. Вечером читал. ‹…›
31 декабря [1957 года]. Поздно вечером он будет выступать в праздничном концерте, читать Блока, петь со своими оренбуржцами. А сейчас, лежа на кровати, ощущая тепло и наслаждаясь полумраком, создаваемым настольной лампой, он в который раз перечитывал Циолковского, погрузившись в мир обитателей горного замка [персонажей повести Циолковского „Вне Земли“]: русского Иванова, итальянца Галилея, немца Гельмгольца, американца Франклина, француза Лапласа, англичанина Ньютона. ‹…›
6 января [1958 года]. Готовился к политическим занятиям. Кроме обязательного материала, предусмотренного программой, он хотел рассказать слушателям о ракете, на которой Циолковский отправил обитателей красивого замка, расположенного в отрогах Гималаев, в полет вокруг Земли. Гагарин записал в конспект подлинные слова ученого: „… это было длинное тело, формы наименьшего сопротивления, длиной в сто, шириной в четыре метра, что-то вроде гигантского веретена. Поперечными перегородками оно разделялось на двадцать отделений, каждое из которых было реактивным прибором…“
1 марта [1958 года]. ‹…› Говорили о своей профессии, об опыте военных летчиков, о скором полете в космическое пространство, о заселении необозримого пространства Вселенной, о жизни на Марсе и Венере. Гагарин поддержал разговор и высказал точку зрения Константина Эдуардовича Циолковского.
Циолковский рассматривал Землю как частицу, элемент гигантской Галактической системы. Он предполагал влияние разумных существ на развитие Вселенной, влияние разума на устройство Вселенной. Константин Эдуардович писал о том, что нет конца жизни, конца разуму и совершенствованию его. Прогресс его вечен. ‹…›
12 апреля [1958 года]. В субботу Юрий отказался от традиционной бани, концерта в гарнизонном Доме офицеров. Хотелось побыть одному, почитать. Юрий открыл наугад книгу любимого автора.
„Попытки высших существ помочь нам возможны, – писал К. Э. Циолковский, – потому что они продолжаются и сейчас. Размышления о созерцании Вселенной могли также служить основой для веры в высшие существа. Но немногие знают и то и другое. Для всех это не очевидное. Мы, люди, не стараемся убедить животных в неразумности их жизни, потому что это невозможно – так велико расстояние между человеком и животным. Дистанция между нами и совершенными существами едва ли не меньше, если принять в расчет среднего человека. С другой стороны, австралийцы и американцы тысячи лет дожидались европейцев, однако дождались. Дождемся и мы“».
То есть сплошной Циолковский вместо бани, концерта и других удовольствий. Научно-фантастическая повесть «Вне Земли». И обширная цитата, наверное, из нее же?… Вас ничего не смущает? Думаю, смущает. Трудно представить, что молодой здоровый парень, лейтенант, летчик-истребитель, обожающий спорт, розыгрыши и веселые разговоры, в возрасте двадцати четырех лет предпочтет Циолковского обычным радостям жизни.
Но и это, пожалуй, не самое странное в приведенном фрагменте. Выше мы уже отмечали, что Гагарин никак не мог прочитать повесть «Вне Земли» до 1958 года, когда она наконец-то была опубликована двумя изданиями и массовым тиражом (до того она была доступна лишь узкому кругу специалистов). Конечно, в магазине Луостари был всяческий дефицит, включая телевизоры, но вот в гарнизонной библиотеке вряд ли нашелся бы хоть один экземпляр редкого малотиражного издания 1920 года. Что касается обширной цитаты, то она, конечно, не из «Вне Земли», как и соображения о «гигантской галактической системе», которыми якобы делился Гагарин. Впервые советский читатель смог ознакомиться и с цитатой, и с соображениями в книге Михаила Сауловича Арлазорова «Циолковский», изданной в… 1967 году – через десять лет после событий, описываемых Митрошенковым!
Возьмем еще один фрагмент:
«28 мая [1958 года]. На полетах Дергунов сказал Гагарину, что есть книга „Введение в космонавтику“, довоенное издание, автор ее поляк по национальности, ныне живет в СССР, Ари Штернфельд, что он еще не читал, но ему обещали достать.
Любопытно, что в последующем Юрий не только познакомится с автором книги, но и в 1963 году им вместе будет присуждена международная премия Галабера. Ари Абрамович Штернфельд подарит Юрию Алексеевичу свою книгу „Искусственные спутники Земли“, изданную еще до запуска первого в мире советского спутника Земли. ‹…›
3 июня [1958 года]. Спал Гагарин почти двенадцать часов. Усталости как не бывало. Настроение хорошее. Солнечная погода во многом способствовала бодрости и веселости. Николай Репин и Юрий Дергунов предложили пойти погулять, размяться.
– Я прочитал „Введение в космонавтику“, – сказал Дергунов, как всегда завладевая всеобщим вниманием. – Кстати, слово „космонавт“ Штернфельд ввел в научную терминологию. ‹…›
Юрий Гагарин прочитает книгу „Введение в космонавтику“, особенно внимательно проштудирует третью часть „Пути космического корабля“. В четвертой главе „Искусственные спутники“ Штернфельд писал: „Когда будет достигнута первая космическая скорость, в порядке дня встанет вопрос о постройке обитаемого искусственного спутника, обращающегося вокруг Земли или другой планеты вне ее атмосферы“».
Тут титаном мысли, пронзающим своим взглядом будущее, выглядит уже Юрий Дергунов. Начать с того, что слово «космонавт» станет общеупотребимым только через три года; до того в научной терминологии использовали исключительно слово «астронавт», в прессе – «астролетчик» или «звездоплаватель». Откуда Дергунов взял книгу «Введение в космонавтику», изданную в 1937 году тиражом 2000 экземпляров и малоизвестную на тот момент даже в среде профильных специалистов, остается загадкой. Но самое удивительное в этой истории, что Дергунов и Гагарин, по утверждению Митрошенкова, ее прочитали. Дело в том, что «Введение в космонавтику» Штернфельда – это сугубо научный труд, более чем на три четверти состоящий из формул, графиков и таблиц; читать эту книгу невозможно, а пользоваться нужно лишь как справочником, если кому-то самому приспичит посчитать оптимальные траектории движения космического корабля по Солнечной системе.
Я верю, что Дергунов и Гагарин увлекались космонавтикой, но не настолько, чтобы принять, будто они летними выходными днями вместо спорта, рыбалки и охоты штудировали труд, рассчитанный на людей с высшим образованием и узкой специализацией.
К сожалению, из-за таких «перлов» подрывается доверие и к другим фрагментам хроники. Вот, например, кусок, на который ссылаются многие биографы как на доказательство, что Гагарин был по-настоящему увлечен космонавтикой во время службы на Севере: «6 января [1958 года]. ‹…› Написал письмо старшему брату Валентину: „Я настолько болен, что в одном письме передать свои страдания не могу, – писал Юрий. – О своих переживаниях не могу никому сказать. Мне даже снятся корабли, ракеты, темное безмерное пространство космоса, астероиды и „маленький принц“… Космос стал в повестку дня, как целина. Система нашей жизни замкнута, не может же существовать космос без выполнения какой-либо функции… Циолковский пишет, а я его читаю почти ежедневно (старая еще техникумовская привязанность), что в космосе царствует гармонический разум. Это, конечно, не мистика, а просто хорошо организованная структура космоса, работающая на отлаженном механизме физических законов“». В этом фрагменте опять присутствует ссылка на философское наследие Циолковского, которое в оригинале не было доступно широкой публике вплоть до 1990-х годов именно потому, что в нем коммунистические идеологи разглядели не «мистику», но идеалистическую метафизику. Митрошенков пытался изобразить Гагарина последователем русского космизма, но переусердствовал, поскольку Юрий Алексеевич космистом в классическом понимании никогда не был, ведь доктрины этого учения (если вообще можно в данном случае говорить об учении) вступают в противоречие с тем, как Гагарин воспринимал и понимал космонавтику. Вот и думай теперь, что в приведенной цитате из письма брату принадлежит космонавту, а что присочинили. Может, вообще не было этого письма?…
Впрочем, даже если отбросить вымыслы биографов, то нельзя отрицать очевидное: космос всё больше и больше влиял на мысли Юрия Гагарина и его сослуживцев. Увидев, что тема волнует мировое сообщество, пропаганда включилась на полную мощность, воспевая космические успехи и перспективы. Если раньше к внеземной проблематике в Советском Союзе относились не без настороженности (в отдельные периоды излишнее увлечение космонавтикой даже приравнивали к «безродному космополитизму»), то теперь она уверенно вошла в моду. И всё это отлично ложилось на мировосприятие и ожидания будущего космонавта.
В 1958 году был наконец-то запущен третий искусственный спутник – тот самый «Объект Д», который так и не стал первым. Поскольку он был тяжелее предыдущих, на базе «Р-7» была разработана ракета, которая отличалась от исходной форсированной тягой двигательных установок. Многие технологии использовались впервые, а пройдя проверку на «Объекте Д», нашли затем применение в конструкции пилотируемых космических кораблей. К примеру, помимо химических аккумуляторов, спутник был оснащен секциями полупроводниковых солнечных батарей. Во избежание перегрева, погубившего Лайку, регулирование температуры внутри герметичного корпуса осуществлялось принудительной циркуляцией теплоносителя (газообразного азота), а главное – изменением коэффициента собственного излучения: с этой целью на боковой поверхности спутника установили шестнадцать секций автоматически управляемых жалюзи. Особое внимание было уделено системам сбора, обработки, хранения и передачи информации, ведь спутник нес на себе двенадцать научных приборов, умевших измерять давление, ионный состав атмосферы, напряженность электростатического и магнитного полей Земли, интенсивность корпускулярного излучения Солнца, интенсивность первичного космического излучения и удары микрометеоров.
В период с октября 1957 по март 1958 года было изготовлено четыре ракетных пакета «Р-7»: два отправлены на наземные стендовые испытания, а два (№ Б1-1 и Б1-2) – на полигон Тюратам. Первый пуск модифицированной ракеты № Б1-1 с объектом «Д-1» состоялся 27 апреля 1958 года, но спутник на орбиту не вышел из-за гибели носителя: на 89-й секунде возникли резонансные колебания боковых блоков, которые через семь секунд привели к разрушению ракеты. «Р-7» рухнула на территории полигона, в 100 км от старта. Спутник оторвался, упал отдельно и, видимо, поэтому уцелел. «Д-1» привезли в монтажно-испытательный корпус и вскрыли. При этом несостоявшийся космический аппарат заискрил и полыхнул – произошло короткое замыкание проводов. Разумеется, аварию ракеты и сам факт запуска засекретили; о них историки узнали только через десятилетия.
Конструктор Борис Евсеевич Черток вспоминал (цитирую по книге «Ракеты и люди. Фили – Подлипки – Тюратам», 1999):
«[Мстислав Всеволодович] Келдыш и всё молодое космическое научное сообщество были в трауре. Но Королёв не сдался.
На заводе шла сборка дублера спутника. СП [Сергей Павлович] собрал всех своих приближенных, объявил, что, несмотря на неудачу, каждому выплачивается крупная премия при условии, что все остаются на полигоне и готовят следующий носитель. Пуск необходимо провести в середине мая. Он с Келдышем улетает в Москву для форсирования подготовки нового третьего спутника. Нелегкое это было решение, но выхода не было. Обязательства по пуску „научной лаборатории в космосе“ уже были даны Хрущёву».
Наконец 15 мая 1958 года состоялся успешный пуск ракеты № Б1-2. Третий искусственный спутник Земли массой 1327 кг вышел на орбиту, близкую к расчетной (наклонение – 65,2°; высота перигея – 226 км; высота апогея – 1881 км; период обращения – 105,95 минуты). Он активно функционировал там до 3 июня 1958 года, а с орбиты сошел только 6 апреля 1960 года, совершив 10 037 оборотов вокруг Земли. С его многочисленных приборов была получена обильная телеметрия, а впоследствии – богатая научная «жатва».
Наверное, самое значительное открытие, сделанное «Объектом Д», связано с мощными радиационными поясами, о существовании которых наука до 1958 года даже не подозревала. Вновь обратимся к мемуарам Чертока:
«Одним из сенсационных результатов, полученных с помощью научных приборов третьего спутника, было открытие высокой концентрации электронов на больших высотах, за пределами уже известной ионосферы. Сергей Николаевич Верное, профессор МГУ, автор этих исследований, объяснял это явление вторичной электронной эмиссией – выбиванием электронов из металла спутника при столкновении с частицами высоких энергий – протонами и электронами. Помню его восторженное сообщение по этому поводу на заседании у Келдыша, где отчитывались ученые по результатам научных исследований на третьем спутнике.
Однако американский физик Дж. Ван Аллен два года спустя доказал, что на самом деле то, что замерили приборы третьего спутника, есть не результат вторичной эмиссии, а регистрация первичных частиц ранее неизвестных радиационных поясов Земли. Поэтому американцы эти радиационные пояса назвали „поясами Ван Аллена“. В оправдание Вернова надо сказать, что он ошибся по причине отказа на спутнике запоминающего устройства телеметрии. Верное не имел возможности получить измерения радиационной активности по всему витку. Он получал измерения только в режиме непосредственного приема при пролете спутника над территорией СССР. Ван Аллен сделал свое открытие, пользуясь результатами измерений с американского спутника. Он показал, что существует область в околоземном пространстве, в которой магнитное поле Земли удерживает заряженные частицы (протоны, электроны и альфа-частицы), обладающие большой кинетической энергией. Эти частицы не покидают околоземное пространство, находясь в так называемой магнитной ловушке.
Это открытие стало большой научной сенсацией. Для космонавтики оно имело важное практическое значение. Космические аппараты, орбиты которых проходили сквозь радиационные пояса, получали значительное облучение, в частности разрушение структуры фотоэлектронных преобразователей солнечных батарей. Для пилотируемых космических аппаратов длительное пребывание в этих поясах вообще считается недопустимым.
После опубликования открытий Ван Аллена решили, пусть с опозданием, исправить ошибку, допущенную по вине отказа запоминающего устройства на третьем спутнике. В нашей литературе радиационные пояса стали называть поясами Ван Аллена – Вернова.
Эта история была хорошим уроком для ученых, показавшим, насколько необходима надежная работа приборов непосредственного измерения и бортовых служебных систем для хранения и передачи на Землю полученных ими данных. К сожалению, надежность приборов для научных исследований и в последующие годы оставалась слабым местом нашей космонавтики».
Помимо научных результатов, первые советские спутники произвели колоссальный эффект, в корне изменив расклад сил на геополитической арене. Хотя американцам удалось запустить на орбиту сначала «Explorer», а потом и «Vanguard» (их масса – 13,9 и 1,47 кг соответственно), на фоне даже самого легкого «ПС» (83,6 кг) они просто терялись. Никита Сергеевич Хрущёв иронизировал по этому поводу: «США придется запустить много спутников размером с апельсин, чтобы догнать Советский Союз».
Юрию Гагарину тоже запомнился триумфальный запуск «Спутника-3». Вот что он писал позднее в своей книге:
«„Как всё сложится в дальнейшем?“ – думал я, поглядывая на залитое серебристо-зеленоватым светом луны высокое небо. Подумать только – наш первый спутник тысячу четыреста раз облетел вокруг Земли, а второй сделал почти на тысячу оборотов больше, пройдя путь свыше ста миллионов километров.
Мы внимательно вчитывались в замечательные итоги радиотехнических и оптических наблюдений за первыми двумя спутниками, обсуждали результаты сделанных с их помощью исследований плотности атмосферы, ионосферы, космических излучений, различных биологических данных. Нас волновали выводы ученых, утверждающих, что живые существа удовлетворительно переносят условия космического полета. Было понятно, что всё это делалось для исследований, конечной целью которых являлось обеспечение полета человека в космос.
Как-то я услышал:
– Я спутником не пользуюсь, мне и без спутника неплохо живется.
Это была обывательская болтовня. Так можно было договориться и до такого – я телеграфом не пользуюсь, я радио не слушаю, в поезде не езжу, мне и без них неплохо.
Я понимал, что правительство не жалеет средств на всё, связанное с освоением космоса, и мне казалось, что несколько тысяч, а может быть, и десятков тысяч специалистов в разных областях науки и техники самоотверженно трудятся, чтобы решить самую грандиозную задачу из всех, которые когда-либо ставило перед собой человечество.
Радио передавало сравнительно скупые известия о полете нового спутника. Центральные газеты в наш дальний гарнизон приходили с опозданием, так же как и письма. Но ждали мы их с нетерпением, часто наведывались на почту. И наконец пришла „Правда“, почти целиком занятая описанием третьего советского искусственного спутника Земли. В газете были новые сведения об орбите спутника, о наблюдениях за его полетом, а самое главное – давались подробности устройства спутника. Это в полном смысле слова была автоматическая научная станция в космосе. Статья была написана доходчиво, популярным языком.
Почти вся газета оказалась исчерканной цветными карандашами, а на полях пестрели наши пометки. Вскоре инженер полка прочел лекцию о победах наших ученых в борьбе за овладение космическим пространством. Па лекцию пришли почти все офицеры, многие с женами и детьми. Я наблюдал, как загорались глаза подростков, когда лектор говорил, что в скором времени люди полетят к ближайшим планетам. Их уже не интересовали самолеты – они их видели каждый день, теперь сердца мальчишек были отданы новой любви – космическим кораблям, которых толком еще никто не мог себе представить».
Гагарин и сам был в то время таким мальчишкой – азартным и жаждущим открытия новых горизонтов. Обратите внимание на то, как он отнесся к самой идее искусственных спутников – как романтик, учитывающий требования прагматизма. Спутники – это не только красиво и величественно, но и необходимо для развития народа, человечества, как необходимы были радио и паровоз. Ничего общего с доморощенным космизмом, апеллирующим к «галактическим системам» и «высшим существам».
Кстати, о существах. Примерно в то же самое время в гарнизонной библиотеке появился роман Ивана Антоновича Ефремова «Туманность Андромеды» (1957), который оказался «очень своевременной книгой». В нем была нарисована широкая панорама мира победившего коммунизма. Самое важное, что великий фантаст впервые без лишних обиняков увязал установление коммунистического строя с внеземной экспансией и доказывал, что одно без другого невозможно, что если где-то во Вселенной и обитают разумные существа, вышедшие в космос и начавшие межзвездную навигацию, то они неизбежно должны были построить «самое справедливое общество» без наций, классов и границ.
Юрий Гагарин всё понял правильно. Позднее он писал: «У себя в комнате мы читали ее [„Туманность Андромеды“] по очереди. Книга нам понравилась. Она была значительней научно-фантастических повестей и романов, прочитанных в детстве. Нам полюбились красочные картины будущего, нарисованные в романе, нравились описания межзвездных путешествий, мы были согласны с писателем, что технический прогресс, достигнутый людьми, спустя несколько тысяч лет был бы немыслим без полной победы коммунизма на земле».
Надо отметить, что Гагарин в принципе не мог отделять космические успехи от коммунистической идеологии. С чего бы ему отделять? Всё вокруг доказывало: именно коммунисты при поддержке советского народа сумели не только победить в страшной опустошительной войне, но и поднять огромную страну из руин, после чего первыми совершили невероятный прорыв в космос. Будущее рисовалось в радужном свете, ведь даже Иван Ефремов сдвинул сроки наступления своей утопии: если в первой журнальной публикации романа «Туманность Андромеды» действие происходит через три тысячи лет после XX века, то в первой книжной – через тысячу лет («десять веков»). Тоже, конечно, не завтра, но уже и не послезавтра.
Разумеется, Юрий Гагарин и предположить не мог, что всего лишь через три года сам станет олицетворением светлого будущего, описанного в романе.
