Глава 17. В мясной лавке

Зеркало в старинной золоченой раме отражало красивое ожерелье у нее на горле. Клер потянулась к шее и нащупала рукой нитку крупного жемчуга. Гладкие отполированные жемчужины плотно прилегали друг к другу, образуя подобие белой гусеницы. Только каждая жемчужина в ее сплошном теле была отдельным свидетельством чьей-то смерти. Смерти устрицы, из которой ее извлекли. Из каждой по жемчужине. И получились целые бусы. Изумительное смертоносное великолепие.

Чьи-то пальцы очень давно застегнули это ожерелье на ее шее. Или это было только во сне, но голос звучал до сих пор.

– Носи и помни, что у триумфа не бывает допустимых границ.

Слова сопровождали подарок. И почему-то они были неприятными. От них веяло таким же могильным холодом, как и от жемчужин, каждая из которых символизировала чью-то смерть.

И все-таки Клер не хотела снимать ожерелье. Даже на миг. Оно было ей очень дорого. Не в смысле его денежной цены. Вовсе нет. В нем было сокрыто нечто такое, что она оценила бы дороже, чем собственную жизнь. Например, если бы на темной улице на нее напал грабитель с ножом, она бы скорее подставила свою шею под нож, чем позволила срезать с нее ожерелье. Вместе с тем с любыми золотыми безделушками со своих пальцев или дорогими сережками она рассталась бы запросто. Ценен был именно жемчуг. Почему-то…

Клер с отвращением поморщилась при мысли об устрицах, из которых его извлекли. Ее с детства тошнило от вида морепродуктов. Особенно от устриц. Хотя чем они так сильно отличаются от креветок или мидий? Разве только тем, что в них может созреть нарост жемчужины. Один раз Клер нашла летом на пляже раковину и хотела забрать ее с собой. Только раковина оказалась двустворчатой и плотно сомкнутой. Клер попыталась раскрыть ее с помощью острого сучка. Каково же было ее удивление и отвращение, когда она увидела, что внутри раковина наполнена какой-то слизистой субстанцией. То была устрица. Только тогда Клер еще не знала, как называется нечто подобное. Зато она надолго запомнила испытанное тогда отвращение. На пляж часто выносило раковины, но Клер больше не подбирала их, потому что помнила о мерзком неподвижном существе, которое, к ее ужасу, оказалось живым и беспомощно ждало смерти от ее сучка.

И конечно же, если бы Клер заранее знала, какая мерзость находится внутри, она бы не стала пытаться открыть ту раковину. Странно, до каких жутких открытий может довести человека желание приобрести красивую вещь. Никогда не можешь точно знать, что за этой вещью скрывается.

Ей лучше было не знать, откуда берется жемчуг, но она знала. И ей вовсе не хотелось заменять его на искусственный. В настоящем жемчуге оставался привкус мертвого моря, тихих глубинных вод, русалочьих напевов и близости кого-то, кто мог всем этим повелевать.

Клер посмотрела в зеркало и еще раз подумала, что расстанется скорее с жизнью, чем с ожерельем. Нитка жемчуга стала частью ее самой. Причем самой важной и неотъемлемой частью.

Недавно Клер купила колечко с жемчужиной и тоже носила его не снимая. Ей нравилось ощущать ободок кольца на руке, когда она рисовала. Кстати, работа над рисунками в последнее время пошла хорошо. Вместе с фантазиями и необычными снами в ней начал просыпаться какой-то поразительный талант. Во всяком случае, наниматели начали ее сильно хвалить. Клер как будто открыла некий собственный стиль в творчестве. Другие пытались разработать нечто подобное годами. В ней оригинальность пробудилась сама собой.

Иногда Клер казалось, что стержень карандаша движется по бумаге самостоятельно, воссоздавая в четких линиях подобие всего, что она когда-то видела. В эскизах все это было разноображено, преображено и по-своему интерпретировано. Однако суть сохранялась.

Клер перебирала свои работы и подумывала о том, что многие из них неплохо бы снять на ксероксе или хотя бы скопировать, чтобы сохранить на память. Она не любила компьютерную графику, предпочитая ей работу вручную. Все выходило идеально. Особенно тот портрет в холле, который, кроме нее, никто никогда не увидит. Его-то она уж точно никому не продаст. Ни за какие деньги. На него можно было бы молиться, как на икону. Клер именно это и хотелось делать.

Каждый раз, когда она шла по холлу, она останавливалась и подолгу смотрела на портрет. Рядом на антикварном столике были расставлены свечи. Клер не помнила, чтобы сама поставила их сюда. Но она так часто приносила из супермаркета различные ароматизированные свечки, что не было ничего удивительного в том, что она не помнила. Правда, эти свечи изготовлены из чистого пчелиного воска и хорошо крепились в лунках больших канделябров, что было редкостью для магазинных свечей. Иногда Клер зажигала их и даже не замечала, чтобы воск таял.

Свечи, портрет, канделябры и бумажные цветы на отчищенной до блеска столешнице – все это напоминало алтарь. Похоже на идолопоклонничество. Клер тронула пальцами дешевую зажигалку с запахом персика, совершенно не сочетавшуюся с общим великолепием убранства. Лучше больше не класть ее сюда, чтобы она не портила вид. Но чем же тогда зажигать фитили свечей? Когда Клер совала зажигалку в карман, ее это совсем не волновало. Почему-то она, как ребенок, начитавшийся сказок, была уверена, что свечи вспыхнут сами собой, если в том возникнет нужда.

Вместе с этим портретом дом приобрел готический вид. Странно, как одна-единственная вещь может разнообразить вид целого большого помещения. Портрет намекал на роскошь, на богатство, которого здесь не было.

С тех пор, как себя помнила, Клер едва сводила концы с концами, но в тени этого портрета чувствовала себя так, будто все несметные сокровища мира принадлежат только ей. Это было упоительное чувство.

Клер не хотелось даже выходить из дому, но она вспомнила о том, что неплохо бы купить какой-нибудь еды. В холодильнике остались только замороженная или копченая рыба да салат из морской капусты с майонезом. Раньше Клер с аппетитом бы все это съела, но сейчас любое напоминание о рыбном промысле и невообразимых существах, страдающих под острогой рыболова, вызывало в желудке болезненные спазмы. Уж лучше купить пиццу или чипсы, чем представлять себе русалок в сети.

Зеленая лужайка перед домом, залитая ясным солнечным светом, в какой уже раз напомнила Клер о том, что она проживает лето зря. Как ужасно в жару томиться в городе. Лучше было съездить куда-то на побережье, заняться серфингом или плаванием. Клер уже не помнила, когда в последний раз примеряла купальник. В последние годы она только работала без отдыха и перерыва, чтобы накопить денег на оплату отдельного жилья. Ей нравилась независимость. Но содержать себя и дом стоило больших трудов. Ее небольшой счет в банке начал обрастать капиталами и процентами только за счет последних наиболее удачных работ, которые по достоинству оценили. До этого дела шли довольно плохо. Однако вместе с пугающими снами откуда ни возьмись пришло и вдохновение.

Клер сжала и разжала пальцы, чувствуя в своей руке скрытую силу. Ей не нужна ничья поддержка или помощь. Она может выжить самостоятельно. Вот только Брэд упорно стремился стать частью ее повседневной жизни, околачивался, как часовой, под ее окнами, дарил духи и конфеты, приглашал пройтись по клубам и дискотекам. Клер принимала эти приглашения редко. Она больше любила бродить по городу одна, чем с какими-либо компаньонами. Вот и сейчас она шла по залитой светом улице, а вокруг как будто сгущался мрак. Витрины магазинов изобиловали продуктами – как свежими, так и полуфабрикатами. Среди всего этого нагромождения консервных банок, пакетов с сухой лапшой и коробок с блинчиками или лазаньей выбрать было довольно сложно. К тому же Клер и сама не знала, чего хотела. Ароматы, доносившиеся из забегаловок и пабов, вовсе не казались ей привлекательными. Вполне съедобные горки фруктов и овощей выглядели как нагромождение чего-то искусственного, сделанного из папье-маше или картона. Клер заметила в окне какого-то ресторана селедку, фаршированную оливками, и ее чуть не стошнило. Ну и гадость! С каких это пор мертвая рыба начала вызывать у нее рвоту?

Именно мертвая, а не приготовленная. В мозгу Клер возникло именно это слово. Хотя люди обычно не называют запеченную и выставленную на стол рыбу мертвой. Так не принято, даже в жаргоне. Ведь это еда, а не смерть. Но Клер подумала именно о смерти и отвернулась от селедочницы.

Смерть, извлеченная из моря и выложенная на тарелки. Ну разве не абсурд?! Клер вдруг ощутила запах, который ее привлек. Запах свежего мяса. Он доносился из лавки на другой стороне улицы. Хоть ее раскрашенной вывеске и невозможно тягаться с неоновыми рекламами супермаркетов, но Клер устремилась именно в эту лавку. Она сразу забыла о том, что только что собиралась купить пару килограммов картофеля для жарки. Ее привлек вид фарша, только что пропущенного через мясорубку, и окровавленных отбивных. Все эти горы разрезанного мяса на прилавке и весах выглядели совсем не красиво, но ей неожиданно понравилось на них смотреть. Причем вид уже готовых фрикаделек и котлет ее не впечатлял. Куда приятнее было глядеть на сырое мясо, красное и свежее, как будто только что извлеченное из тела живого существа. И неважно, кого сейчас разделали в подсобном помещении лавки: барана, свинью или теленка. Клер даже не пришло в голову сравнивать мясную нарезку со скотом. Любое мясо она связывала теперь с изрубленными телами людей.

– Что будете брать, мисс?

Клер без раздумий ткнула пальцами в первое, что подвернулось: ребрышки, сочащиеся кровью. Она даже не смотрела, как их взвешивают и упаковывают, потому что кое-кто кроме нее проявил вдруг такой же жадный интерес к мясной лавке. Он стоял прямо за прозрачной витриной с какими-то неразборчивыми надписями. Его глаза алчно и подозрительно смотрели на мясо, при этом наливаясь красноватым огнем. Хоть его голова и была прикрыта каким-то рваным капюшоном или просто тряпицей, но Клер успела разглядеть, как сильно он искалечен. Бродяга или нищий? Клер смотрела на него так же внимательно, как он следил за работой мясорубки. Его узловатые, искореженные какой-то болезнью пальцы коснулись витрины. На них вовсе не было колец. А ведь Клер ожидала снова увидеть блеск драгоценных камней. Должно быть, любой бродячий калека теперь напоминал ей о ее ночном кошмаре. Любого человека в шрамах или инвалида она начинала невольно сравнивать с тем, кто являлся ей во сне. Вот почему ее так пугал вид любого изувеченного.

Хотя этот бродяга был довольно странным для современного мира. Сейчас ведь уже не те времена, когда средневековые улочки полнились юродивыми и прокаженными. Теперь такое почти недопустимо. И все же она видела это сгорбленное существо, скорее похожее на кровожадного монстра, поджидающего свою добычу у выхода из мясной лавки. Она заметила, как блестят его глаза при виде только что разрубленных окороков. Он смотрел на мясорубку и ножи, как на что-то игрушечное, далекое от реальной опасности. А потом он перевел взгляд на нее. Клер так и не поняла, что его больше привлекло: ее лицо или плоть, которую можно будет легко срезать с костей, если за это взяться. Что бы он о ней ни подумал, но через миг его как ветром сдуло. Но Клер запомнила его злобный оскал.

Когда она выходила из лавки, казалось, что дневной свет померк. Она чуть не забыла расплатиться за покупку, но, к счастью, вовремя опомнилась. Нечестность не входила в ее привычки. Странно, что никто даже не попытался задержать ее на выходе. Продавец вначале даже не понял, за что она ему отдает деньги. Он как будто тут же о ней забыл. Обычно люди, однажды увидев ее, потом долго о ней не забывали. Уж такой запоминающейся была ее красивая внешность. Так что же случилось теперь? Неужели она и сама стала похожа на того изувеченного калеку, раз люди, едва на нее взглянув, поскорее спешат выкинуть ее образ из головы?

Клер невольно подумала: а каково это быть таким обезображенным? Наверное, такой человек должен стесняться сам себя, прятаться и, конечно же, ненавидеть зеркала. И все-таки тот изувеченный, которого она знала, жил именно в зеркале. В ее собственном зеркале. И он смеялся над ней оттуда, как будто заранее знал, что грядет час, когда и она станет ничуть не красивее его.

При солнечном свете Клер внимательно разглядела оставшийся поперек локтя шрам. Довольно уродливая линия. Ее засохшие края казались обугленными. Нанесенная рана была глубокой, шрам тоже остался довольно заметным. Клер не знала, жалеть ли ей об этом. Ведь с тех пор, как она нанесла себе рану, никто больше не погиб. И ее уже не пронзала боль от вида незнакомых людей. Все как будто кончилось. Но надолго ли?

Клер чувствовала, что с тех пор, как она порезалась, мир вокруг стал немного безопаснее. Она могла вздохнуть спокойно, а вот странное изувеченное существо в ее сознании будто потеряло силы. Соблюдены какие-то пропорции или она ошибалась? И сколько ран потребуется себе нанести, чтобы убийца из зазеркалья навсегда ее покинул и перестал убивать людей? Что, если для этого ей придется убить себя? Клер затаила дыхание, заметив сгорбленную тень, метнувшуюся на задворках ближайших зданий. Слишком проворные движения для калеки. Наверное, она обозналась. Да и как можно запомнить человека, которого видела лишь секунду и лицо которого напоминает изрезанную маску?

Клер все же огляделась по сторонам в надежде еще раз его увидеть и по возможности внимательнее рассмотреть. Но его нигде не было. А вот запах из мясной лавки все еще казался ей невыразимо притягательным. Особенно учитывая то, что в кусках мяса ей чудились части изрезанных тел.