Глава 10
Шумовое сопровождение

Я начал вести газетную колонку в 1991 году, в начале десятилетия, научившего меня настороженно относиться к заголовкам и историям с обложек журналов. В то время мировые СМИ были восхищены подъемом Японии в качестве лидирующей экономической державы мира. Японские товары – от автомобилей до электроники – даже на территории США продавались лучше американских, и, казалось, японские компании были готовы одержать победу и в других отраслях. На самом пике японского пузыря в 1989 году капитализация компаний, торговавшихся в Токио, составляла половину совокупной стоимости акций всех фондовых рынков, и земля в Японии тоже была очень дорогой. Пресса любила тогда смаковать тот факт, что участок, на котором размещался императорский дворец в Токио, стоил больше, чем вся земля в Калифорнии. Японский пузырь начал сдуваться в 1990 году, после крушения токийской фондовой биржи и падения цен на недвижимость, но значительная часть мировых СМИ и политики продолжали нестись на волнах шумихи.

В феврале 1992 года, через два года после начала спада на японских рынках, журнал Time опубликовал статью о Японии, анонсированную на обложке. В статье делались предсказания о том, что эта вторая по величине экономика мира может обойти США к 2000 году. Приводилось высказывание Ёсио Сакураути, спикера нижней палаты японского парламента, о том, что американские рабочие ленивы и неграмотны и что США становятся субподрядчиком Японии. Цитировалось также открытие проводившего опрос общественного мнения Уильяма Уоттса, что американцы оценивали экономическую угрозу со стороны Японии выше, чем военную угрозу со стороны России. В ходе американской президентской кампании того года кандидат Пол Цонгас заявил: “Холодная война завершилась победой Японии”.

На примере Японии я на практике постиг существенную разницу между Уолл-стрит и Флит-стрит: их временнýю ориентацию. Инвесторов интересует будущее, а журналистов – настоящее. Их подходы различны, потому что различны стимулы. Рыночные игроки делают деньги, предвосхитив новый тренд, а журналисты создают себе репутацию, достоверно интерпретируя текущие события. СМИ часто увлекаются трендом только спустя несколько лет, а потом еще какое-то время с трудом расстаются с полюбившейся “новой” темой. Волны ажиотажа захватывают, конечно, и рынки, просто СМИ специально заточены на то, чтобы улавливать дух времени, отражающий наиболее распространенные взгляды.

Через три года после того, как я стал колумнистом, я начал карьеру инвестора. С тех самых пор я разрываюсь между двумя различными подходами, характерными для двух моих увлечений: журналистики и игры на бирже. К тому времени – к 1994 году – инвесторы переключили внимание на новые цели в Азии, в особенности на Таиланд, Индонезию и Малайзию, которые, казалось, были готовы присоединиться к Японии в качестве мощных производителей. В СМИ тоже следили за историей “подъема Азии”. Тема освещалась ярко, на обложках журналов Махатхира Мохамада превозносили как главного архитектора очередного азиатского “чуда”, в бесчисленном множестве статей воспевали азиатские ценности: бережливость, трудолюбие, уважение к начальству и верность семье. Вся эта шумиха продолжалась до тех пор, пока рынки и валюты Юго-Восточной Азии не рухнули в ходе финансового кризиса 1997 года, и любовь, как это часто бывает, в одночасье не обернулась ненавистью. На смену восторженным рассказам о новых “азиатских тиграх” пришли едкие разоблачающие тексты о многомиллиардных долларовых накоплениях индонезийского лидера Сухарто и его семьи, о коррупционных кредитных схемах малазийских компаний и инвестиционных излишествах азиатских “игроков в гольф” – намек на сомнительные сделки, заключаемые бизнесменами и политиками во время партий в гольф.

Теперь объектом восхищения СМИ стали США, которые выглядели сильными до невозможности. В разгар азиатского финансового кризиса 1998 года американская экономика росла с потрясающей скоростью в 5 %, а потребительский спрос в США спас мир от воцарения рецессии. Стало практически невозможно заинтересовать кого-либо развивающейся экономикой. У Малайзии были Башни Петронас – в то время самые высокие здания мира, – но американские международные бренды вроде McDonald’s с его золотыми арками на логотипе казались более реальным и менее рискованным средством глобальной экономической экспансии. Этот период – с 1998-го по 2003 годы – был отмечен ненавистью или в лучшем случае равнодушием ко многим развивающимся рынкам.

В 2003 году в журнале Time была опубликована пренебрежительная статья об Индонезии и других странах Юго-Восточной Азии под вынесенным на обложку заголовком “Бывшие тигры”. Написанная в духе осмотра мест стихийных бедствий пять лет спустя после события, статья фактически сбрасывала бывших тигров со счетов. Однако в течение следующих пяти лет пострадавшие от кризиса страны Юго-Восточной Азии стали участниками бума, в ходе которого их средние темпы роста превысили 7 %. Произошедшее в это время в таких развивающихся странах, как Турция, экономическое оздоровление было проигнорировано международной прессой и теми, кто формирует общественное мнение. Хотя правившая в Турции умеренно исламистская партия проводила жесткие реформы, рассчитывая стать членом Европейского союза, глобальные СМИ уделяли основное внимание ее консервативной социальной политике. Каждый раз, когда Турция вступала в конфликт с ЕС по вопросу социальной политики – наказание за супружескую измену, запрет публичных поцелуев, – в прессе поднимался вопрос о том, сможет ли Турция вписаться в политический союз более либеральных стран. Тем временем подушевой доход в Турции за десять лет утроился: в 2000-е страна заняла десятое место в мире по темпам роста экономики.

Эли Визель, писатель, переживший Холокост, сказал, что противоположность любви – не ненависть, а равнодушие. Это наблюдение применимо и к циклам шумихи. В отношении каждой страны следует задаться вопросом: как ее представляют в мировых СМИ? Чем дольше длится экономический бум, тем надежней кажется СМИ история ее развития и тем с большим энтузиазмом ее объявляют экономикой будущего. Чем глубже становится эта одержимость, тем мне тревожнее. Как мы видели, устойчивый рост редко продолжается долго. И чем быстрее растет экономика, тем, скорее всего, короче будет период подъема.

Эту твердо установленную закономерность подъема и падения стран подтверждают целые горы исследований. Одно из самых убедительных свидетельств – база данных банка Credit Suisse, включающая в себя данные с 1900 года, охватывая период почти на полвека больше, чем другие базы. Эти данные подтверждают тот факт, что – по Гоббсу – большинство рывков развития трудно поддерживать долго. Достигнув ежегодного роста в 6 %, экономики – как развитые, так и развивающиеся, – чаще всего могут поддерживать такой рост в течение четырех лет подряд; те, что растут со скоростью 8 %, – в течение трех лет; а подъем со скоростью 10 % обычно длится два года.

Основной итог этого и аналогичных исследований все тот же: если период быстрого роста достигает продолжительности в пять лет, по умолчанию следует полагать, что этот рывок близок к завершению. Тем не менее многие наблюдатели считают, что сила рождает силу. Славословия, которые они возносят экономикам в разгар бума, только сеют семена коллапса: под их влиянием национальные лидеры обретают самоуверенность, которая мешает им продолжать реформирование, а страну захлестывает переизбыток иностранного капитала, который она не может эффективно применить. Когда наступает кризис, любовь СМИ сначала превращается в ненависть. Для критики, вызванной кризисом, обычно есть веские основания: проблемы кумовского капитализма, обнаженные азиатским финансовым кризисом, были вполне реальными, – но до полного поворота еще далеко. Чтобы разгрести завалы, нужно время.

Новыми звездами часто становятся страны, пропавшие с радаров СМИ или никогда там и не бывшие. Они расцветают или восстанавливают силы после того, как, будучи предоставлены сами себе, наведут порядок в своей экономике, и только после нескольких лет быстрого роста СМИ их обнаруживают. К тому времени рывок может быть близок к завершению. Основное правило: любовь глобальных СМИ – плохой знак для экономики, а равнодушие – хороший.

Шумные прогнозы о радужных перспективах той или иной страны постоянно оказываются ложными. В начале XX столетия людей, интересовавшихся глобальной экономической конкуренцией, было меньше, чем сегодня, но они сосредоточили свое внимание на блестящем будущем Латинской Америки – и в особенности Аргентины, которая уже достигла подушевого дохода на уровне ведущих держав мира, взяв на вооружение новейшее британское изобретение – пароходы с холодильными установками – для экспорта говядины и зерновых. В 1950-е Аргентина продолжала быть одной из богатейших стран мира, но популистское правительство Хуана Перона не справилось с модернизацией, и центр внимания стал смещаться к Венесуэле, которая в следующие десятилетия воспользуется своими богатыми запасами нефти и совместно с Саудовской Аравией станет организатором картеля ОПЕК. Когда в 1970-х цены на нефть взлетят, уровень подушевого дохода в Венесуэле приблизится к американскому и страну объявят восходящей звездой Латинской Америки: растущая капиталистическая демократия на континенте, где диктатуры воцарились в Аргентине и Бразилии, а позже – в Чили.

В 1950-е и 1960-е аналитики не обращали особого внимания на Азию, а когда обращали, то воспевали перспективы Филиппин и Бирмы – стран, богатых металлами, драгоценными камнями и другими природными ресурсами. Принято было жалеть Китай и Индию, и до середины 1960-х многие экономисты пренебрегали Тайванем, считая его полным ничтожеством – без природных ресурсов и капиталов, с коррумпированным и дискредитировавшим себя правительством, управляющим в значительной степени неграмотным населением. Так же пренебрежительно мир воспринимал Южную Корею, которую американские комментаторы называли “бездонной и бесполезной ямой”, прифронтовым государством холодной войны, в которое Вашингтон в качестве иностранной помощи закачивал доллары без всякой надежды на экономическую отдачу. Доноры говорили о заливке денег в корейскую “крысиную нору”.

Все эти оценки были ошибочными: будущее континентов и стран оказалось иным. С 1970-х азиатский средний подушевой доход догонял западный, а Латинская Америка отставала. Аргентина топталась на месте, а Венесуэла “сдулась”, когда в 1980-х рухнули цены на нефть. В Азии Бирма зачахла еще до падения правительства в результате переворота 1962 года, создавшего неудачное военное государство, позднее переименованное военными в Мьянму. Три года спустя, вслед за Бирмой, крах постиг Филиппины, где к власти пришел клептократ Фердинанд Маркос и его не менее коррумпированная жена. В то же время у их менее известных азиатских соседей во главе с Тайванем (“ничтожеством”) и Южной Кореей (“крысиной норой”) начался подъем. Двадцать лет спустя начались реформы и в Китае, а позже – в Индии.

Трезвая оценка шумихи – еще одна разновидность искусства прогнозирования, где такие данные, как упоминания в Гугле, широкое освещение в СМИ, обзоры ведущих экономистов и настроения инвесторов, помогают вынести суждение, но не определяют его. В эпоху интернета нет однозначных, канонических признаков, по которым можно выделить общепринятое мнение. Раньше господствующими считались взгляды, которые выносили на обложки ведущих новостных журналов. Но многие американские журналисты давно уже отметили ретроспективный характер своей деятельности меткой фразой: если история добралась до обложки Time или Newsweek, она уже мертва.

Даже с поправкой на зависть со стороны тех журналистов, которые работают в менее престижных изданиях, я полагаю, что в этой шутке есть доля правды, в особенности применительно к экономическим историям. Она объясняет, как Newsweek мог вынести на обложку октябрьского номера 1989 года – за несколько месяцев до вступления страны в двадцатилетний период упадка – анонс истории о “захвате” Голливуда компанией Sony в качестве свежего доказательства победного шествия Японии. И именно поэтому Time задаст вопрос: “Это век Китая или Индии?” в ноябре 2011-го – года, в котором все крупные развивающиеся экономики резко притормозили.

Для проверки справедливости общего утверждения мы с сотрудниками просмотрели все обложки журнала Time за 1980–2010 годы и нашли сто двадцать два номера, в которых обложка отражала экономический взгляд на какую-то страну или регион. (Newsweek исследовать не удалось из-за отсутствия доступа к его архивам.) Затем мы определяли, был ли настрой публикации оптимистическим или пессимистическим и насколько это соответствовало действительности. Результаты подтвердили наличие в старой шутке большой доли правды. Если обложка Time была, что называется, “за упокой”, то в 55 % случаев в следующие пять лет начинался экономический рост. В марте 1982 года обложка Time корчилась от “Мýки процентной ставки” по поводу решения главы Федрезерва США Пола Волкера увеличить процентные ставки – шага, который ныне считается решительным ударом по охватившей США стагфляции. В августе 1999 года заголовок на обложке Time возвещал: “Япония возвращается к национализму” – речь шла о том, что страна после финансового кризиса повернулась внутрь, – однако Япония вскоре начала проводить реформы, пусть даже это длилось недолго, и несколько ускорила развитие при премьер-министре Дзюнъитиро Коидзуми. А в 2010-м обложка Time гласила: “Разбитые штаты Америки”, но в следующие пять лет американская экономика набрала темп и обогнала все остальные развитые экономики.

И наоборот: если обложка Time была “за здравие”, то в 66 % случаев в следующие пять лет соответствующая экономика замедлялась. В 1980–2010 годах так произошло в общей сложности тридцать семь раз. После анонсированной на обложке февральского номера 1992 года статьи о Японии, темпы роста экономики упали с более чем 5 % в 1987–1991 годах до чуть более 1 % в следующие пять лет. В майском номере 2006 года на обложке значилось: “Реформы по-французски”, и в статье утверждалось, что Франция меняется быстрее, чем принято считать, – но в ближайшие пять лет скорость роста страны упала вдвое, опустившись ниже 1 %. “Германия рванула вперед”, – отмечалось на обложке ноябрьского номера 2007 года, а за этим последовало замедление – и так далее.

Я не пытаюсь тут принизить журналистов из Time или новостных журналов – просто хочу подчеркнуть проблемы-близнецы: экстраполяцию и линейное мышление. Эти поведенческие стереотипы порой ослепляют даже профессионалов, не позволяя им замечать перемены в жизни стран, особенно в благодатные времена. В конце концов, репортеры обычно следуют по стопам ведущих исследователей рынка, серьезных ученых и авторитетных организаций, таких как МВФ. Прогнозы МВФ благодаря их статусу доминируют настолько, что часто кажутся результатом глобального консенсуса. Но и в этих прогнозах, как и во всех остальных, наблюдается тенденция к преувеличению перспектив “горячих” экономик.

В 2013 году бывший министр финансов США Ларри Саммерс и его коллега Лант Притчетт в статье “Азиафория: возвращение к среднему” решительно возразили против эйфории по поводу роста экономик Китая и Индии и подвергли сомнению прогнозы, согласно которым эти экономики в ближайшие десятилетия вырастут в несколько раз. Саммерс и Притчетт чуть ли не умоляли МВФ и других аналитиков не исходить из предположения, что бурно растущие экономики продолжат бурно расти, и отдать себе отчет в том, что послевоенные исследования экономического роста привели лишь к одному надежному выводу: все экономики имеют тенденцию “возвращения к среднему”, то есть снижаться до исторического значения среднего роста ВВП по всем странам. (Это означает рост экономики в районе 3,5 %, а для подушевого дохода – 1,8 %.) В прогнозах МВФ предполагается, что в Индии и Китае спада не будет, а продолжится рост с чуть более низкой скоростью. В результате к 2030 году эти экономики вырастут вчетверо, увеличившись совместно на 53 трлн долларов. Однако, по мнению Саммерса и Притчетта, исторические данные говорят о том, что рост Китая и Индии будет, скорее всего, снижаться к среднему, а следовательно, к 2030 году они всего лишь удвоятся и совокупно вырастут на 11 трлн долларов. То есть разница между результатом экстраполяции (53 трлн долл.) и возвращением к среднему в соответствии с надежно подтвержденной закономерностью (11 трлн долл.) составляет 42 трлн долларов. Именно такие преувеличенные прогнозы и заставляют репортеров устраивать шум вокруг подъема Китая и Индии.

К чести МВФ, некоторые аналитики к этому прислушались. Цзян Хо и Паоло Мауро опубликовали в 2014 году статью “Рост – отныне и навсегда?”, в которой анализировались прогнозы МВФ и Всемирного банка начиная с 1990 года. Они выяснили, что критика со стороны Саммерса и Притчетта была в основном справедлива. Составители прогнозов, по-видимому, игнорировали тенденцию возврата к среднему, и Хо и Мауро обнаружили, что “у нас имеется довольно последовательная история прогнозов, оказавшихся чрезмерно оптимистичными”. Такие организации, как МВФ и Всемирный банк, регулярно составляли прогнозы, порождавшие в СМИ радостную шумиху в отношении растущих экономик, как “горячих”, так и обычных, и “в особенности плохо предсказывали поворотные моменты”.

Мой собственный анализ недавних прогнозов МВФ показал, что в отношении Китая это утверждение более чем справедливо. В апреле 2010 года, когда рост ВВП Китая достиг своего пика, МВФ предсказал, что темпы роста останутся практически неизменными, снизившись за пять лет всего примерно на половину процентного пункта, и в 2015 году составят все равно блистательные 9,5 %. Реальный же рост в Китае в середине 2015 года оказался процентов на сорок ниже: по официальным данным, около 7 %, а по независимым оценкам, не достиг и 5 %.

Прогнозы в отношении Китая, составленные МВФ после 2010 года, были столь же оптимистичными. В течение следующих пяти лет МВФ ежегодно предсказывал незначительное падение роста, намного ошибаясь в масштабах падения. В апреле 2015 года МВФ прогнозировал, что в 2020 году рост Китая будет выше 6 %, в то время как Китай уже сейчас, вероятно, опустился ниже этого значения. В эпоху, когда слово “Китай” было чуть ли не синонимом чудо-подъема, даже самым солидным аналитикам было трудно представить мир, где рост этой экономики снизится до обычных темпов, несмотря на то, что этот процесс был уже в разгаре.

Хотя историк XIX века Томас Карлейль и заклеймил экономику как “унылую науку”, на самом деле она склонна приукрашать действительность. Этот врожденный оптимизм явно проявляется в давнем нежелании МВФ предсказывать рецессии. Изучая историю ежегодных экономических прогнозов МВФ в отношении ста восьмидесяти девяти стран в 1999–2014 годы, аналитики журнала The Economist обнаружили двести двадцать случаев, когда экономика в течение одного года росла, а в течение следующего сокращалась. Однако в своих апрельских прогнозах на текущий год МВФ ни разу не указал на грядущее сокращение. В журнале отмечалось, что даже случайный выбор из чисел от –2 до 10 привел бы к более точным прогнозам. И эта тенденциозность свойственна не одному лишь МВФ: большинство экономистов очень плавно меняют свои прогнозы, упуская из виду серьезные сдвиги. Например, филадельфийское отделение Федрезерва проводит ежеквартальный опрос пятидесяти ведущих аналитиков, и в начале 2008 года в связи с многочисленными признаками начавшейся Великой рецессии, включая падение фондового рынка, эти аналитики начали пересматривать свои прогнозы, как обычно, снижая их на небольшие величины. Их средний прогноз роста для США в 2008 году составил 1,8 %; только два эксперта предсказали рост меньше 1 %, и ни один не предсказал отрицательного роста. Как нам теперь известно, Великая рецессия началась в 2007 году.

Я подозреваю, что у МВФ и Всемирного банка есть особые причины для чрезмерного оптимизма: многие страны, для которых они делают свои прогнозы, являются, по сути, их клиентами. Политические элиты обидятся на честные прогнозы безрадостных экономических перспектив своих стран. Я вижу, что и многие независимые экономисты испытывают то же давление, особенно учитывая, что в последние годы развивающиеся страны расширяют сферу и силу своего влияния. Недавно один расстроенный экономист из крупного инвестиционного банка приходил ко мне обсудить Китай. Он пожаловался, что чувствует себя, как между молотом и наковальней. Ведь если он поставит под сомнение декларированный китайским правительством 7 %-й рост, то получит нахлобучку от Пекина, а если согласится с их заявлением – от инвесторов.

Как мы убедились, для любой страны, а тем более для группы стран, длительные периоды интенсивного роста крайне маловероятны. Однако этот фундаментальный факт никак не сказался на шумихе последнего десятилетия. После 2002 года целый ряд факторов способствовал буму развивающихся стран, темпы роста которых за следующие пять лет удвоились и превысили 7 % для более чем ста пятидесяти стран, отслеживаемых МВФ. Вскоре аналитики стали прогнозировать для крупнейших растущих экономик – Бразилии, России, Индии и Китая – продолжение бурного роста, который в итоге приведет к тому, что их подушевой доход сравняется с подушевым доходом в развитых странах.

Так родился миф о всеобщей “конвергенции” – общемировом выравнивании доходов. Этот сценарий обладал неотразимой притягательностью для многих, включая неправительственные организации, ратующие за бедных; международных инвесторов, рассчитывающих поживиться на развивающихся рынках; экспертов, обрадованных перспективой предсказать серьезную перемену в глобальном раскладе сил. Немалое число наблюдателей утверждали, что подъем развивающихся стран ускорит конец американского доминирования, и после финансового кризиса 2008 года это звучало достаточно убедительно. Два года спустя экономика США росла черепашьими темпами; развивающиеся страны во главе с Китаем росли в три раза быстрее.

Преимущество развивающихся стран в темпах роста становилось все весомее, и это поддерживало миф о всеобщей конвергенции – по крайней мере, в течение некоторого времени. Мало кто при этом замечал, насколько необычным был расцвет развивающегося мира в 2000–2010 годах. В каждое предыдущее десятилетие начиная с 1960 года в большинстве развивающихся стран подушевой доход снижался относительно подушевого дохода в США. Из ста десяти развивающихся стран, включенных в авторитетные сравнительные таблицы национальной экономической статистики Penn World Table (PWT), в которых содержатся данные о росте каждой страны, не более 45 % догоняли США в какое-либо десятилетие до 2000 года, даже в период скачка цен на сырьевые товары в 1970-е. Все изменилось после 2000-го, когда легкие деньги, всплеск цен на сырьевые товары и рост торговых потоков захлестнули развивающийся мир: в следующие десять лет 80 % развивающихся стран росли настолько быстро, что их подушевой доход стал увеличиваться относительно дохода в США.

Неудивительно, что славословия в адрес развивающихся стран хлынули с небывалой силой. В пятилетний период с 2005-го по 2010-й темпы роста были просто немыслимыми. Среди ста десяти развивающихся стран, включенных в таблицы PWT, только в трех подушевой доход стал снижаться относительно США, а в ста семи странах (97 %) он рос. Такого раньше не было. Отставали от США только Нигер, Эритрея и Ямайка – небольшие страны. Казалось, практически весь развивающийся мир был на подъеме.

Однако предполагать, что такой повсеместный бурный рост может продолжаться десятилетиями, не было совершенно никаких оснований. Конвергенции достаточно трудно достичь даже в одной стране. Согласно проведенному в 2012 году исследованию Всемирного банка, за последние полвека только тринадцать развивающихся стран сумели перейти из категории малоимущих или стран со средними доходами в категорию стран с высокими доходами. По некоторым параметрам Южная Корея стоит на пороге мира развитых стран, а Чехия и Польша – на подходе к нему. В сценарии всеобщей конвергенции предполагалось, что за несколько десятилетий этот переход смогут совершить столько экономик, что различия в доходах между странами начнут стираться. Представление о мире, где большинство составляют страны со средним доходом, было такой же утопией, как мечта о мире без бедных людей, и почти так же маловероятно.

Как оказалось впоследствии, 2010 год ознаменовал конец короткого периода сверхбыстрого роста для многих, а не начало всеобщего процветания. К концу этого года рост развивающегося мира замедлился, когда уменьшились глобальные потоки капитала и товаров, а цены на сырьевые товары стали снижаться. К середине десятилетия средние темпы роста развивающихся стран снизились с пикового значения в 7,5 % в 2010 году до долгосрочного среднего в 4 %, а если исключить Китай, то среднее значение составляло около 2 %. США развивались более быстрыми темпами и намного быстрее, чем захромавшие экономики России, Бразилии и ЮАР. Речь уже вовсе не шла о конвергенции – многие из наиболее высоко превозносимых в прошедшее десятилетие развивающихся экономик теперь сокращались относительно США. А поскольку рост народонаселения в них обычно был выше, то подушевой доход в этих странах падал еще стремительнее.

На рынке все “китайские игры” – инвестирование в расчете на прямолинейный бум в экономическом росте страны – с 2011 года начали сворачиваться. Но все это никак не отразилось на общественном мнении, включая прогнозы экспертов. Участвуя в начале 2014 года в Brookings Institution в круглом столе с несколькими известными учеными, я изумился их разговорам о неуклонном подъеме Китая, как будто переломный момент еще не наступил. Я возражал, но основные мировые СМИ стали воспринимать замедление в Китае как часть новой реальности только после того, как в середине 2015 года рухнула шанхайская фондовая биржа и был девальвирован юань.

Одно из моих возражений против шума, поднятого в прошлом десятилетии вокруг БРИКС, – то, что при подходе “одним махом всех описахом” теряется разница между такими странами, как Китай, где экономика растет за счет производства товаров, и сырьевыми экономиками, которые растут за счет извлечения ресурсов из своих недр. Такие страны, как Россия, экспортирующая в основном нефть, или Бразилия, экспортирующая железную руду и зерно, зачастую резко взмывают вверх, но и вниз тоже устремляются круто, следуя за колебаниями цен мирового рынка на основные предметы их экспорта. Изучив историю этих процессов за пятьдесят лет, я увидел явную связь между всплесками цен на сырье и количеством стран, которые – хотя бы временно – преуспевают в “погоне” за лидерами.

В каждом десятилетии начиная с 1970 года число стран, быстро догонявших по доходам на душу населения страны Запада, резко колебалось вместе с ценами на сырье. В 1970-е, когда стандартный индекс цен на сырьевые товары вырос на 160 %, догоняющих стран, или стран – участниц быстрой конвергенции, было двадцать восемь. Но когда в 1980-е и 1990-е произошла стагнация сырьевых цен, число таких стран упало до одиннадцати. Когда же после 2000 года сырьевые цены удвоились, первое десятилетие нового тысячелетия стало очередной золотой эрой конвергенции – тридцать семь стран сокращали разрыв.

Проблема сырьевых экономик в том, что разрыв перестает сокращаться, как только падают цены на их основной экспортный товар. В 2008 году Всемирный банк создал группу международных экспертов по экономике, от бывшего министра финансов США Роберта Рубина до министра финансов ЮАР Тревора Мануэля, под руководством нобелевского лауреата Майкла Спенса. Комиссия Спенса должна была разобраться в секретах тех долгих устойчивых периодов роста, которые происходили только в послевоенное время. Комиссия выявила тринадцать стран, в которых средние темпы роста составляли более 7 % на протяжении по меньшей мере четверти века. Однако оказалось, что кончались эти периоды очень по-разному. Только шесть из этих тринадцати стран продолжали быстро расти, пока не достигли высокого уровня доходов, причем пять из шести были странами, производившими товары на экспорт, а странное исключение составляла Мальта. С другой стороны, из семи экономик, “заглохших” прежде, чем был достигнут высокий уровень доходов, шесть характеризовались богатством природных ресурсов: Ботсвана, Индонезия, Малайзия, Оман, Таиланд и Бразилия. С 1914 года подушевой доход в Бразилии поднимался и падал вслед за ценами на железную руду, сахар и соевые бобы; сегодня он составляет 16 % подушевого дохода в США, на один пункт больше, чем в 1914 году.

Сырьевое проклятие не всегда учитывают еще и потому, что сырьевые товары могут играть относительно маленькую роль в экономике страны, несмотря на значительное влияние на перспективы ее роста. По расчетам Всемирного банка, доход от природных ресурсов в странах с низким и средним уровнем доходов составляет в среднем 8 % ВВП, а в наиболее развитых странах – 1,4 %. Но эта 8 %-я доля может определять судьбу страны, если она вносит существенный вклад в экспорт или в государственные доходы. Снижение цен на сырьевые товары происходит, как правило, быстро и резко, внезапно снижая поток доходов от нефти, хлопка или сахара и погружая страну в кризис, особенно если она нуждается в иностранных доходах для выплаты иностранных долгов. Одна из причин множества “потерянных десятилетий” медленного роста в Латинской Америке – то, что в крупнейших тамошних странах более половины экспорта составляют сырьевые товары.

Во многих странах государство владеет нефтяными, газовыми и другими сырьевыми компаниями, и его деятельность в значительной мере финансируется за счет их доходов. Внезапное снижение цен на сырье может быстро вызвать у правительства экономические проблемы. Официально нефть вносит лишь 10 %-й вклад в ВВП России, но при этом дает половину экспорта и треть государственных доходов, поэтому произошедший в 2014 году обвал нефтяных цен вверг страну в глубокую рецессию. Как раз перед падением цен в том году президента Путина чествовали на обложках журналов как “самого влиятельного человека мира” после цепочки очевидных успехов его внешней политики, включая оккупацию Крыма. Это был классический пример шумихи, достигшей апогея уже после окончания успешного периода. Россия уже отставала от Запада по подушевому доходу, а обусловленная падением цен на нефть рецессия только ускорила это отставание.

Хотя благосостояние сырьевых экономик тесно связано с изменением волатильных цен, шум вокруг них часто объясняется эмоциональной формой прямолинейного мышления, порожденного понятием о мальтузианской катастрофе. С тех пор как в начале XIX столетия английский ученый Томас Мальтус впервые предсказал, что рост народонаселения обгонит рост сельскохозяйственной продукции и приведет к массовому голоду, эксперты начали выдвигать пессимистические теории каждые несколько десятилетий, если не лет, хотя предсказания Мальтуса так и не сбылись. Сразу после произошедшего в 2011 году скачка цен на продовольствие Oxfam, международное объединение НКО, борющихся с бедностью во всем мире, предупредило, что замедление роста сельскохозяйственной продукции в условиях роста народонаселения приведет к нехватке продовольствия. Oxfam предсказало, что в ближайшие двадцать лет цены на зерно удвоятся и к 2030 году число голодающих увеличится на миллионы. Отсюда следовали и очевидные прогнозы в отношении подъема и падения государств: сельскохозяйственные страны вроде Бразилии должны были бурно процветать в условиях роста цен на зерно и соевые бобы.

Все эти сценарии ошибочны по той же причине, по которой ошибался Мальтус. В них недооценивается способность фермеров, нефтяных и стальных магнатов или производителей любого другого сырьевого товара модернизировать свою деятельность и увеличивать выпуск продукции. В послевоенное время глобальные цены на продовольствие с поправкой на инфляцию падали со средней скоростью 1,7 % в год в значительной степени потому, что когда цены росли, доход фермеров увеличивался, и они вкладывали средства в лучшие удобрения, более современные комбайны и тракторы, повышая таким образом производительность. В 2011 году снова возник страх перед скачком цен на продовольствие из-за опасений, что сельскохозяйственный прогресс достиг потолка и нет никакой возможности получить с имеющихся полей больше картофелин. Казалось, что в связи с этим рост объема сельскохозяйственной продукции замедляется и будет продолжать замедляться.

Как обычно, при этом игнорировались многочисленные способы, которыми можно увеличить объем поставок. Урожайность в Китае, Бразилии и бывших советских республиках почти в два раз ниже, чем в США, поэтому, взяв на вооружение заграничные методы, они могут резко повысить производительность. В развивающемся мире около 30 % всего продовольствия и 50 % всех фруктов и овощей теряется при перевозке, поэтому строительство хороших дорог в Бразилии и России могло бы значительно увеличить объем продовольствия, попадающего на рынок.

В традиционном представлении о фермере как о крестьянине не учитывается, что современные агропромышленные компании оперативно изменяют уровень инвестиций в ответ на ценовые сигналы. На самом деле исследования показывают, что фермеры быстрее реагируют на рыночные силы, чем другие крупные поставщики сырьевых товаров, например международные нефтяные компании. Самый опасный враг высоких цен – это высокие цены, потому что они заставляют производителей инвестировать в расширение поставок.

Именно это и происходило в 2011 году: пессимисты писали отчеты о растущих ценах на продовольствие и о голоде, а тем временем на борьбу с этой опасностью уже были брошены новые инвестиции. В 2000–2010 годы в расширение мирового производства сырьевых товаров, включая сланцевую нефть в США и бразильский сахар, был инвестирован триллион долларов, и увеличение поставок привело к снижению цен. Тенденция роста цен на продовольствие, которое с 2009 года до начала 2011-го подорожало на 66 %, сменилась падением, и в следующие два года цены упали на 30 %.

В текущем десятилетии резкое падение цен на продовольствие и другие сырьевые товары коренным образом изменило отношение мировых СМИ к таким странам, как Бразилия. В конце 2009 года, на пике экономического подъема в Бразилии, The Economist опубликовал анонсированную на обложке статью под заголовком “Бразилия стартует ввысь”, проиллюстрированную изображением знаменитой статуи Христа Спасителя, взмывающей в небо над Рио-де-Жанейро. В следующие четыре года темпы роста бразильской экономики упали больше чем вдвое, а ее фондовый рынок потерял 50 % в долларовом выражении. В конце 2013 года The Economist снова вынес на обложку анонс статьи о Бразилии. На иллюстрации была все та же статуя Христа, пикирующая вниз, а в заголовке сохранялось сомнение: “Бразилия выдохлась?”

Почему же любой экономике так трудно поддерживать быстрый рост? Одно из популярных объяснений сводит все к “ловушке среднего дохода”. Суть ее в том, что бедная страна может сокращать разрыв за счет простых улучшений вроде асфальтирования дорог, но, попав в категорию стран со средним уровнем дохода, для поддержания быстрых темпов роста она должна развивать более сложные отрасли промышленности. Однако правда в том, что “ловушки развития” могут сбить страну с пути при любом уровне дохода. Задачи создания эффективной промышленности – подкрепленной хорошими банками, школами, регуляторами и питаемой устойчивыми инвестиционными и кредитными потоками, – не накапливаются подспудно и не обрушиваются на страну одномоментно. Они преследуют экономику на всем пути ее развития.

Однако шум вокруг “ловушки среднего дохода” возник только после 2010 года. В статье 2013 года экономист из Беркли Барри Эйхенгрин с коллегами отметил, что поиск в Гугле по middle-income trap дает четыреста тысяч ссылок. И приводят они к предостережениям в отношении самых разных стран: от бедных – вроде Вьетнама и Индии, до более богатых, таких как Малайзия, Турция и Тайвань. Утверждается, что всем им грозит опасность попасть в ловушку среднего дохода. Сама ловушка описывается столь нечетко и многообразно, что это понятие не помогает сузить список уязвимых стран.

Выражение “ловушка среднего дохода” было создано аналитиками Всемирного банка в 2007 году, но в сентябре 2013 года новый коллектив исследователей из того же банка пересмотрел эту концепцию и выразил свой скептицизм. По их мнению, данных в “поддержку существования [такой ловушки] получено очень мало”, и вряд ли вообще имеет смысл оценивать страны с доходами среднего уровня с точки зрения того, догоняют ли они по уровню доходов Запад. Эти исследователи пришли к выводу, что страны могут застрять на любых уровнях доходов, а не только при переходе от среднего к высокому. Они утверждают, что идея “ловушки” неправильно характеризует страны, развитие которых замедляется до более типичного темпа, намного ниже той скорости, которая необходима для быстрой конвергенции. Некоторые страны, включая Бангладеш, Нигер, Сальвадор и Мозамбик, оказались застрявшими в ловушке бедности на протяжении значительной части послевоенного периода, с подушевым доходом менее 5 % американского.

У богатых стран тоже случаются откаты назад. Эйхенгрин с соавторами обнаружил, что вероятность замедления максимальна, когда ВВП на душу населения в стране достигает 75 % этого отношения в США – уровень намного выше среднего. Множество стран испытали продолжительные, семилетние, задержки, уже будучи достаточно богатыми. Япония резко замедлилась в 1992 году, когда ее подушевой доход достиг 28 тысяч долларов, Гонконг замедлился в 1994 году при подушевом доходе 27 тысяч долларов, Сингапур – в 1997-м при 35 тысячах, Норвегия – в 1998-м при 43 тысячах, Ирландия и Великобритания – в 2003-м при 38 и 32 тысячах долларов соответственно. Зачастую торможение бывает очень существенным. В Ирландии подушевой доход рос со скоростью 6,6 % в год в течение семи лет до 2003 года, а затем рост резко замедлился, и в течение следующих семи лет его средняя скорость составляла минус 1,3 %. Для произошедшего в Ирландии нет специального модного словечка, но это можно назвать “ловушкой благосостояния”.

Иногда спад бывает таким значительным, что едва разбогатевшая страна скатывается обратно в категорию стран со средним доходом. В прошлом столетии такое произошло как минимум трижды. Венесуэла прошла за последние сто лет цикл из категории стран со средним доходом в категорию богатых и обратно. А в Аргентине подушевой доход, составлявший в 1930 годы 65 % от дохода в США, к 2010 году упал ниже 20 %. Самый свежий пример – это Греция, которая вернулась в категорию развивающихся стран после 2010 года, когда ее финансовая система погрузилась в хаос, а подушевой доход упал с чуть выше двадцати пяти тысяч долларов до намного ниже – серьезное сокращение для развитого рынка. Спад в Греции был обусловлен продолжительным финансовым кризисом – частой причиной такого рода бедствий.

В любое десятилетие в категорию стран с более низкими доходами спускается в среднем больше стран, чем поднимается в категорию стран с более высокими. С конца 1940-х такое нисходящее движение коснулось многих, включая Филиппины в 1950-е, Россию, ЮАР и Иран в 1980–1990 годы. В 2012 году Всемирный банк провел исследование и выяснил, что в послевоенный период только тринадцати странам удалось подняться в категорию стран с высоким доходом, а тридцать одна спустилась из категории стран со средним доходом в категорию стран с низким. Сюда входят печально знаменитые неудачливые экономики, а также государства, пострадавшие от военных действий, такие как Ирак, Афганистан, Гаити.

Экономисты формулируют это так: значительному росту не свойственно постоянство. Экономист из Нью-Йоркского университета Уильям Истерли и его коллеги установили этот факт двадцать лет назад, и с тех пор он неоднократно подтверждался, но почти всегда в своей отрицательной части. Например, Саммерс и Притчетт проверили все двадцать восемь стран, испытывавших после 1950 года периоды “сверхбыстрого роста”, который определяется как ежегодный рост ВВП на душу населения в среднем на 6 % в течение по меньшей мере восьми лет. Они обнаружили, что эти бумы, как правило, “исключительно коротки” – медиана их продолжительности составляет девять лет – и “почти всегда” кончаются существенным замедлением. Обычно происходит возврат к среднему ежегодному росту на душу населения в размере чуть более двух процентов – скорости, которая “является почти полным возвратом к среднему” для всех стран.

Положительную же часть этого утверждения нередко не замечают. Экономики, которые медленно растут в течение одного десятилетия, совсем необязательно будут медленно расти и в следующем. Экономический ландшафт может измениться до неузнаваемости за любой пятилетний бизнес-цикл. Пока одни страны достигают пика кредитного запоя, другие расплачиваются со своими долгами и готовятся к быстрому росту. Новые технологии могут вывести на передний план новые отрасли. Новые выборы могут привести к власти новых лидеров – иногда на беду, но и иногда и на радость. В последние годы приход к власти президентов-реформаторов в целом ряде стран от Италии до Японии встряхнул стагнировавшие режимы и повысил вероятность… нет, не наступления века Италии или даже Японии, а всего лишь ускорения экономического роста в соответствующей стране лет на пять, а то и на все десять. Это распространяется даже на сырьевые экономики, для которых характерен автоматический подъем в случае подъема цен. В сентябре 1998 года журнал Time изобразил на обложке раздавленную кризисом экономику России под лаконичным заголовком “Помогите!”, но в следующие пять лет падение российской экономики прекратилось: ее рост составил семь процентов (вместо отрицательных пяти), когда нефтяные цены двинулись вверх.

Еще одна причина, по которой экономические звезды обычно выплывают из облаков равнодушия СМИ, заключается в том, что самые быстро растущие страны – это почти всегда бедные страны, а именно их чаще всего игнорируют. Достичь быстрого роста в бедной стране проще: подхлестнуть развитие такой страны можно всего лишь строительством дорог и другими элементарными шагами.

Чтобы подтвердить этот тезис, я изучил десять самых быстро растущих экономик в каждом десятилетии с 1950-го по 2010-й и обнаружил, что подушевой доход этих стран как группы в начале десятилетия их бурного роста обычно составлял менее трех тысяч пятисот долларов. В эту группу входят Нигерия и Турция в 1950-е, Тайвань и Сингапур в 1960-е, Малайзия и Румыния в 1970-е, а также Египет и Ботсвана в 1980-е. В тех редких случаях, когда период бурного роста начинался в богатых странах, это были, как правило, сырьевые экономики: Норвегия и другие маленькие богатые нефтью страны смогли подняться в ведущую десятку благодаря пиковым ценам на нефть. В остальных же случаях сверхбыстрый рост в любом десятилетии обычно происходил в относительно бедных и потому безвестных странах.

Список самых быстро растущих стран по десятилетиям характерен обилием невоспетых звезд и частой сменой участников. Редко какая экономика задерживалась в таком списке на два десятилетия подряд. Мало кто ожидал, что Бразилия выпадет из списка после 1980-го или что Китай в него войдет. Едва ли ждали исключения Японии из этого списка после 1990-го или вхождения в него России в 2000-х. И каждое десятилетие приносило новые имена – Ирак в 1950-х, Иран в 1960-х, Мальта в 1970-х, – которые исчезали из списка в следующем десятилетии. Обычно страны оказываются на грани выхода из списка в самый разгар любви к ним мировых СМИ; если же они только готовятся в него войти, то находятся, как правило, в тени. Новые лидеры постоянно вырываются из рядов недавних отстающих. В течение текущего десятилетия самой “горячей” экономикой развивающегося мира стали Филиппины, а у только что стагнировавшей Мексики больше шансов ускориться в следующем десятилетии, чем у латиноамериканских стран.

Равнодушие – тоже хороший знак, потому что когда подъем завершается провалом, объявляются СМИ и проводят вскрытие раздутого трупа экономики, выставляя напоказ все накопленные страной на последней стадии бума чрезмерные расходы и невыплаченные долги. Правительство создает комиссии для ликвидации банков и избавления от безнадежных кредитов, замены коррумпированных и некомпетентных сотрудников в ведущих государственных компаниях и проведения реформ, призванных защитить страну от повторения подобного кризиса.

Такая зачистка может растянуться на несколько лет, в зависимости от масштабов кризиса. Например, во время азиатского финансового кризиса первые признаки кредитных проблем проявились в Таиланде в 1996 году, а к следующему лету кризис был уже в полном разгаре. Некоторые крупные глобальные инвесторы летом 1997 года поспешили накупить тайских акций, следуя совету, впервые данному бароном Ротшильдом в 1870-е и впоследствии неоднократно повторенному другими: лучшее время для покупок – когда “на улицах кровь”, а цены предположительно достигли дна. Проблемы возникают, если окровавленная страна остается в таком состоянии в течение некоторого времени, как произошло с Азией после 1997 года, когда кризис распространился на другие развивающиеся страны и опустил фондовую биржу Таиланда еще на 70 %. Многие инвесторы, скупившие акции в Таиланде летом 1997 года, понесли серьезные убытки.

Поворот к лучшему наиболее вероятен не в тех экономиках, которые СМИ ненавидят, а в тех, к которым СМИ равнодушны. СМИ переключают внимание на нового фаворита, оставив раздавленную кризисом страну в одиночестве разгребать завалы. К началу нового тысячелетия глобальные СМИ давно забыли о странах, пострадавших от азиатского финансового кризиса, сосредоточившись на новых “горячих штучках”, таких, как участники бума высоких технологий. Тем временем в таких странах как Россия, Турция и Южная Корея к власти пришли новые лидеры, а во многих странах Юго-Восточной Азии началось возрождение за счет роста экспорта, вызванного дешевизной местных валют. Эти новые лидеры восстановили баланс счета текущих операций и взяли под контроль долговую нагрузку, но в течение еще многих лет после потрясений 1997-го и 1998-го годов СМИ не видели в пострадавших от кризиса странах ничего, кроме нарушенной функциональности. В 2000 году журнал Time жестоко высмеял президента Индонезии, засыпающего на заседаниях, – на обложку был вынесен заголовок “Вахидово горе”, после чего экономический рост Индонезии подпрыгнул с почти нулевого уровня до 5 %, когда страна привела в порядок свою банковскую систему, а ее дешевая валюта подхлестнула экспорт.

Экономический рост постоянством не отличается, а вот негативное отношение СМИ к определенным экономикам иногда сохраняет удивительное постоянство; именно поэтому от внимания СМИ иной раз ускользают истории успеха. В 2003 году мировые СМИ обрушились на Россию, когда правительство Владимира Путина арестовало нефтяного магната и борца за демократию Михаила Ходорковского по сфабрикованным – как многие считали – обвинениям в уклонении от налогов и мошенничестве. Заключение Ходорковского под стражу и связанные с этим подтасовки превратили Россию в притчу во языцех, в историю о том, как Путин, несмотря на то что на ключевых экономических позициях у него оставались реформаторы, вернулся к авторитаризму времен СССР. Экономический бум продолжался еще несколько лет после этого, но вы бы никогда не узнали об этом из международных публикаций о путинской России.

Я сам часто упускал из виду страны, которым СМИ не уделяли внимания. Я проглядел экономический поворот в Колумбии, после того как в 2002 году Альваро Урибе стал ее президентом и начал нести мир и порядок в измученную войной страну. У меня не хватило воображения, чтобы поверить, что страна, долго ассоциировавшаяся лишь с кокаином и убийствами, может измениться так быстро. Однако ярлык “несостоятельное государство” не вечен.

Трудно назвать другое причисленное к несостоятельным государство, чье экономическое возрождение было бы настолько проигнорировано международными СМИ, как это произошло с Филиппинами. Во время поездки в Манилу в январе 2010 года я ощутил поворот к лучшему, поскольку филиппинцы были уже по горло сыты своим отставанием от соседей. Им не терпелось дать широкие полномочия лидеру, которого называли Мистер Чистюля, чтобы он снизил рекордный уровень коррупции и привлек инвестиции в страну, где использовалось не больше цемента на душу населения, чем за восемьдесят лет до этого. Но Филиппины числились в отстающих столько десятилетий подряд, что мои друзья-журналисты, слыша от меня о радужных перспективах этой страны, считали, что я шучу. Многие и сейчас так думают.

С другой стороны, меня беспокоила шумиха, поднятая вокруг избрания в 2014 году премьер-министром Индии Нарендры Моди. В декабре того года Моди лидировал в голосовании читателей журнала Time в конкурсе на звание “Человек года”, но редакция отказала ему в этом звании. Индийские читатели, отдавшие свой голос за Моди, были, несомненно, разочарованы, но его появление на обложке Time говорило бы, на мой взгляд, о том, что эйфория по поводу Индии достигла пика – того самого, который обычно предшествует падению. Моди уже был любимцем международных СМИ, провозгласивших его реформатором, который начнет большой экономический подъем в Индии в то время, когда мировой экономике так отчаянно требовались хорошие примеры. Упования были так высоки, что в среде финансовых аналитиков от Манхэттена до Мумбаи трудно было услышать хотя бы один негативный комментарий по поводу экономики Индии. В моем понимании, когда Моди проиграл конкурс журнала Time на звание “Человека года”, Индия выиграла.

Журнал The Economist – это исключение из общего правила о том, что журнальные обложки, как правило, указывают ложное направление. Возможно, это объясняется сознательным стремлением его редакции к отказу от стереотипов. Просмотрев двести девять обложек номеров, вышедших в 1980–2010 годы, я выяснил, что когда этот британский журнал публикует оптимистичную статью о стране, в ближайшие пять лет ее экономика улучшается примерно в двух случаях из трех. А если публикация The Economist окрашена в мрачные тона, то более чем в половине случаев рост экономики замедляется.

В мае 1998 года в журнале появилась статья под заголовком “Европа отправляется в полет”. Она была анонсирована на обложке изображением континента в виде Супермена, устремляющегося ввысь с падающей телефонной будки. И действительно: региональная экономика резко ускорилась – с 1,7 % перед 1998 годом до 2,6 % в течение следующих пяти лет. Три месяца спустя, когда большинство СМИ все еще мусолили тему капитализма “игроков в гольф”, ставшего причиной азиатского финансового кризиса за два года до этого, The Economist заметил признаки “удивительного возрождения Азии”. В январе 1999 года журнал был в числе немногих скептиков, объяснявших, “почему акции интернет-компаний рухнут”. Акции, разумеется, рухнули, что привело к рецессии в США и других странах. Два года спустя журнал представил нового премьер-министра Дзюнъитиро Коидзуми как “великую надежду Японии”, и Коидзуми сумел с помощью короткого периода реформ поднять темпы роста с 0,4 % до более внушительных 1,4 %.

Однако не надо думать, что даже такое нешаблонное издание многократно не присоединялось к общепринятому мнению – например, в 2009 году на обложке журнала красовался заголовок “Бразилия на подъеме”, а сразу после этого бразильская экономика начала обваливаться. Подъем и падение Африки журнал тоже предсказывал с точностью до наоборот. После второго подряд неудачного для Африки десятилетия 1990-х The Economist в статье, анонсированной на обложке майского номера за 2000 год, назвал ее “Безнадежным континентом”. Но именно с того года началось десятилетие, в ходе которого число африканских экономик, развивавшихся со среднегодовой скоростью не менее 5 %, подскочило с четырнадцати до двадцати восьми. Экстраполируя быстрый рост континента в 2000–2010 годы, журнал в декабре 2011 года опубликовал статью с вынесенным на обложку заголовком: “Африка на подъеме”. Ни в одном из двух этих эффектных заголовков не было особого смысла, потому что Африка – это не одна экономика, а смесь из пятидесяти трех, многие из которых имеют мало общего. В основе шумихи вокруг подъема Африки лежала та же ошибка, которая породила идею о всеобщей конвергенции, – объединение совершенно различных экономик в единый комплект.

Мрачным финалом этой истории стала публикация журналом Time статьи с тем же заголовком, “Африка на подъеме”, вынесенным на обложку, год спустя после статьи в The Economist. К этому времени Африка уже определенно не была на подъеме. К 2013 году число африканских стран, где рост превышал 5 %, снизилось с двадцати восьми по состоянию на 2010 год до двадцати одной, росло число стран с высоким уровнем инфляции. Африканская история распадалась на отдельные более реалистичные фрагменты, где у разных стран были разные перспективы развития – хорошие, средние и ужасные.

Одним из оснований для оптимизма в отношении Африки после 2000 года стало видимое улучшение качества госуправления. Все больше стран свергали автократов и проводили демократические выборы. Однако к концу десятилетия стало ясно, что на этих выборах к власти едва ли пришли экономические реформаторы. Режим АНК в ЮАР начинал себя изживать; за двадцать лет ему не удалось снизить уровень безработицы, застрявший на 25 %. Его лидер, Джейкоб Зума, подвергался массированным нападкам за использование государственных средств в размере 23 млн долларов на перестройку собственного дома. В Нигерии Гудлак Джонатан, когда-то считавшийся первым незапятнанным президентом страны, стал вызывать вопросы в связи с исчезновением части доходов от продажи нефти и с его взаимоотношениями с мятежными северными штатами, где назревало восстание исламских экстремистов из “Боко харам”. С экономической точки зрения ЮАР и Нигерия служат примером для всей Африки – континента, где проблема с госуправлением везде очень остра. Четыре из пяти лет в 2009–2013 годах лондонская неправительственная организация “Фонд Мо Ибрагима” не могла найти кандидата, достойного вручения премии “Лидер Африки”. Лишь в 2011 году ее получил Педру Пиреш, уходивший в отставку президент маленького островного государства Кабо-Верде.

В условиях слабого руководства многие африканские страны и по другим критериям не блещут результатами. Еще одним кирпичиком в основании тезиса “Африка на подъеме” было представление о том, что вновь избранные лидеры поставят под контроль расточительные правительства. Однако когда разразился кризис 2008 года, обнаружилось, что это были напрасные мечты. Многие африканские государства решились на огромные траты, чтобы смягчить болезненные последствия экономического спада, повышая жалование госслужащим и используя другие способы проявления отеческой щедрости. Если в 2008 году африканских стран, где дефицит превысил 3 % ВВП (уровень, который многие эксперты признают опасным), было всего одиннадцать, то в 2013 году – уже двадцать.

В то же время мало кто из африканских лидеров пытался с помощью капиталовложений справиться с зависимостью своих стран от легких доходов от продажи нефти и других сырьевых товаров. В 2000–2010 годы совокупный экспорт из Африки и Азии вырос на 500 %, но в Азии около 400 % роста были обусловлены увеличением объема экспорта, то есть поставками большего количества автомобилей, оборудования и других промышленных товаров. Африка же процветала за счет мирового прилива цен на сырье: около 400 % роста ее доходов от экспорта были связаны в основном с ростом цен на такие сырьевые товары, как какао, кофе и нефть. В регионе было сделано мало новых инвестиций в предприятия обрабатывающей промышленности. В африканских странах, расположенных южнее Сахары, половину ВВП приносят сырьевые товары, а промпроизводство снижалось с 16 % ВВП в 1990 году до 11 % в 2014-м. Такая деиндустриализация – процесс прямо противоположный тому, что нужно развивающимся рынкам для стабильного роста и создания процветающего среднего класса.

“Подъем” таких экономик должен был прекратиться с падением цен на сырье, что и случилось в 2011 году. Когда цены на золото, железную руду и многие другие сырьевые товары начали падать, многим африканским странам становилось все труднее сбалансировать государственный бюджет и счет текущих операций. Как мы видели, если дефицит счета текущих операций держится на уровне 5 % ВВП в течение пяти лет подряд, это предвещает потенциальный валютный кризис. Все больше африканских стран оказываются в этой опасной зоне и начинают испытывать трудности с выплатой внешнего долга. В 2014 году несколько африканских стран, включая Мозамбик, Замбию и Гану, для сведения баланса были вынуждены обратиться в МВФ за получением новых кредитов или продлением срока выплат по старым.

Особое разочарование вызвали проблемы Ганы, потому что ранее эту страну превозносили как ярчайшую звезду Африки, а теперь – с высокой инфляцией и большим внешним долгом – ее показатели были хуже показателей таких аутсайдеров, как Замбия. Во время своего визита в Гану в 2012 году американский президент Барак Обама хвалил “замечательную” историю ее экономического успеха, достигнутого благодаря ее просвещенному руководству. Однако, как отметил в своей колонке в Bloomberg View Адам Минтер, в том же году регулярные отключения электроэнергии породили в экономике Ганы хаос. Жилые дома и офисы оставались без электричества на восемь часов в день, магазины закрывались, а бизнесмены были вынуждены искать гостиничные холлы с запасными генераторами. Подъем Ганы оказался гораздо менее стабильным, чем казалось сторонним наблюдателям, поскольку опирался на растущие цены на нефть, золото и какао. Когда в 2014 году эти цены рухнули, экономический рост замедлился до самого низкого уровня за двадцать лет, вынудив Гану идти с протянутой рукой в МВФ за экстренной ссудой в размере 900 млн долларов.

Но есть в Африке и светлые пятна. Ни один регион такого масштаба не может быть полностью “безнадежным”. На подъеме находится расположенная на берегу Индийского океана группа стран, включающая Уганду и Кению. Здесь с помощью Восточноафриканского сообщества, нового регионального общего рынка, начинает расцветать местная торговля. В отличие от многих других африканских стран, Кения и Уганда импортируют множество сырьевых товаров, и, соответственно, падение цен на нефть и другое сырье принесло им выгоду. Их счета текущих операций были в дефиците, но деньги, которые они тратили на импорт, не шли на покупку бесполезной роскоши, а вкладывались в покупку станков, оборудования и других средств производства, которые могли бы помочь будущему росту. Президент Кении Ухуру Кениата является одним из самых многообещающих лидеров континента. Он пришел к власти в 2013 году, и – несмотря на международное расследование в отношении его роли в прошлых межплеменных столкновениях – заслужил признание кенийцев умелым управлением экономикой. Хотя шумиха вокруг африканского континента за последнее десятилетие поменяла направление на сто восемьдесят градусов – от “безнадежности” до “подъема”, – правда всегда была сложнее: многоуровневый сюжет с пятьюдесятью тремя национальными историями, где часть стран на подъеме, а часть – почти безнадежна.

Преобладающий прогноз того, какие страны идут на подъем, а какие приходят в упадок, обычно оказывается неверным, потому что опирается на экстраполяцию последних трендов – чем дольше длится период роста, тем большее восхищение вызывает страна. Зачастую для этого восхищения находят убедительное, хотя и упрощенное обоснование. Лучшее средство от таких обманчивых привязанностей – проверка любимца СМИ относительно всех критериев, предусмотренных правилами. Самое главное – помнить: чем дольше длится рост, тем менее вероятно, что он продолжится. Если страну сильно хвалят, то вряд ли в ближайшие пять-десять лет ее ждут хорошие экономические перспективы. С другой стороны, наиболее ненавидимые страны обычно подвергаются всеобщей критике в связи со взрывом политического протеста или финансовым кризисом, вскрывшими серьезные проблемы, устранение которых займет некоторое время. А после того как пострадавшие от кризиса страны уйдут из сферы внимания СМИ и вольются в ряды стран забытых, у них появится шанс снова стать героями историй успеха. Для любой страны самый перспективный вид шумихи – полное ее отсутствие.