Вымыслы – фундамент и опоры любого человеческого общества. С течением истории мифы о богах, нациях и корпорациях приобрели такую силу, что возобладали над объективной реальностью. Вера в могучего бога Се-бека, Небесный мандат или Библию вдохновляла людей на сооружение Фаюмского озера, Великой Китайской стены и Шартрского собора. К несчастью, из-за этой слепой веры человеческие усилия часто направлялись на возвеличивание вымышленных сущностей, таких как боги и нации, а не на облегчение жизни реальных мыслящих существ.

Современное общество, на первый взгляд, не имеет ничего общего с Древним Египтом и средневековым Китаем. Что так изменило его – использование достижений науки? Правильно ли будет сказать, что, несмотря на живучесть традиционных мифов, современные социальные системы все больше опираются на объективные научные теории вроде теории эволюции, которых просто не знали в Древнем Египте и средневековом Китае?

На это можно было бы, конечно, ответить, что научные теории – это просто новый тип мифов и что наша вера в науку ничем не отличается от веры древних египтян в великого бога Себека. Однако это сравнение не выдерживает критики. Себек существовал только в коллективном воображении верующих в него. Безусловно, молитвы Себеку скрепляли социальную систему Египта, помогая людям рыть каналы и возводить плотины, которые предотвращали наводнения и засухи. Но сами по себе молитвы ни на йоту не поднимали и не снижали уровень воды в Ниле. Научные же теории – не просто средство объединения людей. Часто приходится слышать: Бог помогает тому, кто помогает себе сам. Это окольный способ сказать: Бога нет, но если вера в Него побуждает нас что-то делать – она помогает. Антибиотики, в отличие от Бога, помогают даже тем, кто сам себе не помогает, – они борются с инфекциями независимо от того, верит в них кто-то или нет.

Таким образом, доиндустриальный мир очень отличается от индустриального. Египетские фараоны и китайские императоры не смогли одолеть голод, мор и войну, несмотря на все старания в течение тысячелетий. Индустриальные общества справились с этим за несколько веков. Не результат ли это вытеснения интерсубъективных мифов объективным научным знанием? И не предвидится ли в ближайшие десятилетия ускорение этого процесса? Поскольку технологии дают нам шанс усовершенствовать человека, победить старость и найти ключ к счастью, не отвлекутся ли люди от вымышленных богов, наций и корпораций и не уйдут ли с головой в расшифровку физической и биологической реальности?

На самом деле все обстоит гораздо сложнее. Да, современная наука поменяла правила игры, но это не была замена мифов фактами. Мифы не утратили власти над человечеством, и наука только укрепляет эту власть. Вместо того чтобы сокрушить интерсубъективную реальность, наука будет предоставлять ей возможность еще большего контроля над объективной и субъективной реальностями. Благодаря компьютерам и биоинженерии разница между вымыслом и реальностью будет стираться – по мере того, как люди будут переделывать действительность, чтобы она соответствовала их любимым сказкам.

Жрецы обожествляли крокодилов, а фараон грезил о вечной жизни. На самом деле священный крокодил был обычной болотной рептилией (правда, разодетой в золото), а фараон – таким же смертным, как самый бедный из его подданных. После смерти его труп мумифицировали, пропитав бальзамами и благовониями, но он от этого не ожил. А в XXI веке ученые и инженеры, вероятно, смогут создать реальных суперкрокодилов и обеспечивать сильным мира сего вечную молодость.

Дальнейшее развитие науки еще больше усилит по крайней мере некоторые мифы и религии. Чтобы понять, каким образом, и осознать вызовы начавшегося столетия, мы должны вернуться к одному из самых чувствительных вопросов: как соотносятся современная наука и религия? Казалось бы, об этом уже миллион раз сказано все, что можно сказать. Однако в действительности наука и религия подобны супругам, которые после пятисот лет визитов к семейным психологам все еще плохо знают друг друга. Он продолжает мечтать о Золушке, она тоскует по прекрасному принцу… и оба не перестают пререкаться из-за того, чья очередь выносить мусор.

Большинство недоразумений относительно науки и религии проистекает из ошибочных определений религии. Религию слишком часто путают с суеверием, духовностью, верой в сверхъестественные силы или верой в богов. Религия же не является ни тем, ни другим, ни третьим.

Религию нельзя приравнивать к суеверию: едва ли найдется кто-то, кто назовет свои сокровенные верования «суевериями». Наша вера всегда «истинна», верят всуе только другие.

У сверхъестественных сил тоже мало приверженцев. Почитатели демонов, духов и фей не считают эти существа сверхъестественными. Они – неотъемлемая часть природы: как дикобразы, скорпионы, микробы. Современные медики винят в болезнях невидимые микробы, а жрецы вуду – невидимых духов. В этом нет ничего сверхъестественного: если вы разозлили какого-то духа, дух входит в ваше тело и терзает вас болью. Что может быть естественнее? Лишь те, кто не верит в духов, воспринимают их как нечто не вписывающееся в естественный порядок вещей.

Отождествление религии с верой в сверхъестественные силы подразумевает, что вы способны постичь все известные природные явления без религии. Поняв весь природный мир в целом, вы сможете затем решить для себя, нужна вам или нет какая-нибудь еще «сверхъестественная» религиозная догма. Однако религии практически в один голос твердят, что без них правда о мире вам не откроется. Ни за что не поймете вы истинную причину болезни, засухи или землетрясения, если не вооружитесь их догмой.

Определить религию как «веру в богов» тоже проблематично. Обычно мы говорим, что истый христианин религиозен, потому что верит в Бога, в то время как пламенный коммунист не религиозен, потому что в коммунистическом учении нет богов. Но религия создается людьми, а не богами, и определяется своей социальной функцией, а не существованием богов. Религией является любой всеобъемлющий миф, наделяющий человеческие законы, нормы и ценности надчеловеческой легитимностью. Он освящает человеческие социальные структуры, утверждая, что они есть отражение надчеловеческих законов.

Религия подчиняет нас, смертных, системе моральных установлений, якобы придуманных не нами, которые мы к тому же не можем менять. Правоверный иудей скажет, что это система нравственных законов, исходящих от Бога и донесенных до нас через Библию. Индуист скажет, что законы даны нам в Ведах, а их творцами являются Брахма, Вишну и Шива. Другие религии, от буддизма и даосизма до коммунизма, либерализма и нацизма, утверждают, что так называемые надчеловеческие законы – это законы естественные, и никакие боги к их созданию не причастны. Разумеется, каждая чтит собственный свод естественных законов, открытых и явленных человечеству разными ясновидцами и пророками, от Будды и Лао-цзы до Маркса и Гитлера.

Еврейский мальчик приходит к отцу и спрашивает: «Пап, почему нам нельзя есть свинину?» Отец задумчиво теребит свою длинную бороду и отвечает: «Так устроен мир, Ян-келе. Ты еще мал и не поймешь этого, но, если бы мы ели свинину, Бог рассердился бы на нас, и нам бы не поздоровилось. Это не я придумал. И даже не раввин. Если бы мир сотворил ребе, может, в его мире свинина была бы кошерной. Однако мир сотворил не он – его сотворил Бог. А Бог почему-то сказал, что свинину нам есть нельзя. Потому и нельзя. Понял?»

В 1943 году немецкий мальчик приходит к отцу, офицеру СС, и спрашивает: «Пап, почему мы убиваем евреев?» Отец, любуясь блеском своих отполированных сапог, объясняет: «Так устроен мир, Фриц. Ты еще мал и не поймешь этого, но, если позволить евреям жить дальше, они приведут человечество к деградации и вымиранию. Это не я придумал. И даже не фюрер. Если бы мир сотворил Гитлер, может, в его мире евреи с арийцами жили бы душа в душу. Однако мир сотворил не фюрер. Он просто сумел разгадать законы природы и научил нас им следовать. Если мы ослушаемся этих законов, нам не поздоровится. Понял?»

В 2018 году английский мальчик приходит к отцу, члену британского парламента от либералов, и спрашивает: «Пап, зачем нам беспокоиться о правах каких-то ближневосточных мусульман?» Отец ставит на стол чашку с чаем, на мгновение задумывается и говорит: «Так устроен мир, Уильям. Ты еще мал и не поймешь этого, но все люди, даже мусульмане Ближнего Востока, имеют одно естество, и поэтому у них одинаковые естественные права. Это не я придумал и даже не парламент. Если бы парламент сотворил мир, права человека могли бы запросто находиться в ведении какого-нибудь из подкомитетов, наряду с квантовой физикой и прочим. Но мир сотворил не парламент, и мы вынуждены уважать права даже мусульман Ближнего Востока – иначе кто-нибудь может посягнуть на наши с тобой права, и нам не поздоровится. Иди, Уильям, не мешай».

Либералы, коммунисты и апологеты других современных вероисповеданий не хотят называть свои системы верований «религией», так как отождествляют религию с суеверием и сверхъестественными силами. Попробуйте сказать коммунистам или либералам, что они религиозны, – они сочтут, что вы обвиняете их в слепой приверженности несбыточным мечтам. На деле же речь идет лишь о приверженности некой системе нравственных законов, которые не были выдуманы людьми, но должны тем не менее ими соблюдаться. Насколько нам известно, это есть во всех человеческих обществах. Каждое из них заявляет своим членам, что они обязаны почитать некий надчеловеческий нравственный закон и что нарушение этого закона ведет к катастрофе.

Религии, конечно, отличаются деталями своих мифологий, конкретными предписаниями, а также вознаграждениями и наказаниями, которые они сулят. Так, в средневековой Европе католическая церковь утверждала, что Бог не любит богатых. Иисус сказал, что «верблюду легче пройти сквозь игольное ушко, чем богатому войти в райские ворота». Чтобы помочь богачам попасть в Царствие Небесное, Церковь призывала их не скупиться на пожертвования, пугая тем, что скупые будут гореть в аду. Коммунизм тоже не любит богатых, только грозит им классовыми конфликтами, а не горящей серой после смерти.

Коммунистические законы истории подобны заветам христианского Бога в том смысле, что это надчеловеческая сила, которую людям не перебороть. Люди могут хоть завтра утром аннулировать правило офсайда в футболе, так как они сами его придумали и вольны менять по своему усмотрению. Но законы истории, по крайней мере по Марксу, никто изменить не может. Продолжая накапливать частную собственность, капиталисты неизбежно вызовут классовые столкновения и будут побеждены восставшим пролетариатом.

Если так случилось, что вы коммунист, то, возможно, возразите, что коммунизм и христианство тем не менее очень далеки друг от друга, так как коммунизм прав, а христианство нет. Классовые конфликты действительно неотъемлемы от капиталистической системы, но богачи ведь никаким мукам в аду не подвергаются. Пусть так, но это вовсе не означает, что коммунизм не религия. Скорее это означает, что коммунизм – единственная истинная религия. Последователи каждой религии убеждены в истинности именно своей. Возможно, последователи какой-то из них и правы.

Утверждение, что религия – это инструмент поддержания социального порядка и организации широкомасштабного взаимодействия, вероятно, оскорбит тех, для кого она прежде всего духовный путь. Тем не менее, так же как промежуток между религией и наукой гораздо меньше, расстояние между религией и духовностью гораздо больше, чем мы привыкли думать. Религия – это соглашение, сделка, в то время как духовность – это странствие.

Религия дает полное описание мира и предлагает четко сформулированный контракт с заранее обозначенными целями. «Бог есть. Он велел нам поступать так-то и так-то. Если вы выкажете послушание, то попадете в Царствие Небесное. Если ослушаетесь Его, будете гореть в аду». Предельная ясность этого соглашения позволяет обществу определять общие нормы и ценности, которые регулируют поведение людей.

Духовные путешествия – совсем другое дело. Обычно они ведут людей таинственными путями к неизвестным пределам. Искания, как правило, начинаются с какого-нибудь вечного вопроса вроде «Кто я? В чем смысл жизни?». В отличие от большинства, довольствующегося готовыми ответами, которыми его снабжают власть имущие, духовные искатели так просто не успокаиваются. Они готовы идти за разгадкой вечных вопросов куда угодно, а не только в места, хорошо известные или приятные для посещения. Таким образом, для большинства людей академическое обучение это сделка, а не духовное путешествие, потому что оно ведет к заранее установленной цели, санкционированной старшими поколениями, правительствами, банками. «Я проучусь четыре года, сдам экзамены, получу диплом бакалавра и устроюсь на хорошо оплачиваемую работу». Академическое обучение может превратиться в духовное путешествие, если вечные вопросы, встающие перед вами в процессе познания, направляют вас по неожиданным и неизвестным дорогам, которых вы еще недавно даже не представляли себе. К примеру, студент может начать изучать экономику с мыслью получить работу на Уолл-стрит. Но если то, что он изучает, каким-то чудесным образом подталкивает его отправиться в один из ашрамов в Индии или присоединиться к группе волонтеров, ухаживающих за больными СПИДом в Зимбабве, тогда мы можем говорить о духовном путешествии.

Почему такое путешествие называют «духовным»? Это наследие древних дуалистических религий, которые верили в двух богов – доброго и злого. Согласно дуализму добрый бог сотворил чистые бессмертные души, обитавшие в счастливом духовном мире. Злой же бог – иногда звавшийся Сатаной – сотворил другой мир, материальный. Сатана не знал, как сделать свое детище нетленным, поэтому в мире вещей все гниет и распадается. Чтобы вдохнуть в свое неудачное творение жизнь, Сатана выманил души из их чистого духовного мира и заточил внутри плотских тел. Вот что есть человек – добрая возвышенная душа, заключенная в порочное материальное тело. Поскольку темница души – тело – разрушается и в конце концов умирает, Сатана постоянно искушает душу земными радостями, прежде всего яствами, любовными утехами и властью. Когда тело распадается и душа получает возможность ускользнуть обратно в мир духовности, жажда земных удовольствий вновь заманивает ее внутрь материального тела. Так, переселяясь из тела в тело, душа и существует в погоне за едой, сексом и властью.

Дуализм учит людей разбивать телесные оковы и возвращаться в духовный мир, совершенно нам неведомый, но являющийся нашим истинным домом. Во время этих исканий мы должны отвергать все материальные искушения и соглашения. Отсюда и пошло, что любой путь, в котором мы ставим под сомнение людские обычаи и соглашения и устремляемся к неизведанному, называется «духовным».

Подобные искания в корне отличаются от религий, так как религии стремятся укреплять мировой порядок, а духовность стремится из него вырваться. Зачастую духовные искатели видят свою миссию в том, чтобы подвергать сомнению верования и установления господствующих религий. Дзен-буддизм говорит: «Если встретите в дороге Будду, убейте его». Иными словами: если на духовном пути вы столкнетесь с косными идеями и жесткими законами официализированного буддизма, вы должны избавиться от них.

Духовность для религий – опасный враг. Как правило, служители религий стараются обуздывать духовную пытливость паствы, и многие религиозные системы оспариваются не обывателями, помышляющими о еде, сексе и власти, а духовными правдоискателями, которых не удовлетворяют банальности. Так, протестантский бунт против католической церкви был поднят не атеистами-гедонистами, а набожным монахом-аскетом Мартином Лютером, который хотел ответов на краеугольные вопросы жизни и отказался удовлетвориться лишь церковными обрядами, ритуалами и сделками.

Во времена Лютера Церковь предлагала своим адептам на редкость соблазнительные сделки. Если вы грешили и боялись вечного проклятия, единственное, что от вас требовалось, – развязать кошель и купить индульгенцию. В начале XVI века Церковь нанимала профессиональных «продавцов Божьей милости», которые бродили по городам и весям Европы и торговали индульгенциями. По прейскуранту. Нужен входной билет в рай? Выкладывайте десять золотых. Хотите воссоединиться там с вашими покойными дедушкой Хайнцем и бабушкой Гертрудой? Нет проблем, но это обойдется уже в тридцать золотых. Самый известный из этих продавцов, монах доминиканского ордена Иоганн Тецель, якобы говорил, что, когда монета со звоном ударяется о дно его сундучка, душа усопшего родственника платящего воспаряет из чистилища в рай.

Чем больше Лютер размышлял, тем больше сомневался и в этой сделке, и в Церкви, которая ее навязывала. Божья милость не покупается. Папе римскому едва ли дана власть отпускать грехи и открывать ворота в рай. 31 октября 1517 года Лютер пришел к церкви Всех Святых в Виттенберге с длинным документом, молотком и гвоздями в руках. Документ содержал девяносто пять тезисов против современных церковных обычаев того времени, включая торговлю индульгенциями. Лютер прибил его к дверям церкви, запустив таким образом протестантскую Реформацию, которая призвала каждого христианина, думающего о спасении, восстать против власти папы и искать иных дорог к небу.

С исторической точки зрения духовный путь всегда трагичен, так как это одинокое странствие, неприемлемое для всего общества. Человеческое взаимодействие требует ясных ответов, а не только вопросов. А те, кто восстает против бессмысленных религиозных структур, часто заканчивают созданием новых структур. Это случилось с дуалистами, чьи духовные искания вылились в религиозные установки. Это случилось с Мартином Лютером, который, после схватки с законами, институтами и обрядами католической церкви, стал писать новые своды законов, основывать новые институты и изобретать новые обряды. Это случилось даже с Буддой и Иисусом. В своем бескомпромиссном стремлении к правде они ниспровергли законы, ритуалы и структуры традиционного индуизма и иудаизма. Но в конечном счете во имя каждого из этих двух лиц было создано больше законов, больше ритуалов и больше структур, чем во имя любого другого лица в истории.

Теперь, когда мы лучше понимаем религию, пора вернуться к разбору взаимоотношений между религией и наукой. На эти взаимоотношения есть два противоположных взгляда. Один состоит в том, что наука и религия – заклятые враги, а современная история складывалась в непримиримой борьбе научного знания с религиозным мракобесием. Пробил час, и свет науки рассеял тьму суеверий, делая мир все более светским, рациональным и процветающим. Однако, хотя некоторые научные открытия действительно опровергают религиозные догмы, иногда происходит обратное. Например, по мусульманским догматам, ислам был основан пророком Мухаммедом в VII веке в Аравии, и этому есть достаточно научных подтверждений.

Еще важнее то, что без помощи религии науке не создать жизнеспособных институтов. Ученые исследуют законы, действующие в природе, однако нет научного метода, позволяющего определить, как должны вести себя люди. Наука говорит нам, что человек не может существовать без кислорода. Но допустимо ли казнить преступников через повешение? Наука не знает, как ответить на такой вопрос. Только религия дает нам необходимые ориентиры.

Поэтому любой практический проект, разрабатываемый наукой, полагается и на религиозную интуицию. Возьмем, к примеру, строительство электростанции «Три ущелья» на реке Янцзы. Когда в 1992 году китайское правительство решило ее возводить, физики смогли рассчитать, какое давление должна будет выдерживать плотина, экономисты спрогнозировали, во что обойдется ее строительство, а инженеры-электрики смогли предсказать, сколько электричества она будет производить. Однако правительству пришлось учитывать и сопутствующие факторы. Строительство привело к затоплению более 600 квадратных километров земель с городами и деревнями, тысячами археологических объектов и уникальными ландшафтами и ареалами обитания. Было выселено более одного миллиона человек, и сотни видов животных оказались под угрозой. Судя по всему, плотина стала непосредственной виновницей вымирания китайского речного дельфина. Как бы вы лично ни относились к электростанции «Три ущелья», очевидно, что ее сооружение было не чисто научной, но и этической проблемой. Никакой физический эксперимент, никакая экономическая модель и никакое математическое уравнение не способны определить, что важнее – выработка тысяч мегаватт и приток миллиардов юаней или спасение древней пагоды и китайского речного дельфина. Соответственно, Китай не может функционировать на базе одних лишь научных теорий. Ему необходима какая-то религия или идеология.

Некоторые бросаются в противоположную крайность, заявляя, что наука и религия – никак не соприкасающиеся области. Наука изучает факты, религия рассуждает о нравственных ценностях, и они никогда не пересекутся. Религии нечего сказать о научных фактах, а науке не следует затрагивать религиозные убеждения. Если папа римский верит, что человеческая жизнь священна и, следовательно, аборт есть грех, то биологи не в состоянии это ни подтвердить, ни оспорить. Как частное лицо биолог может сколько угодно полемизировать с папой. Но как ученому биологу в этой полемике нечего делать.

Такой подход может показаться разумным, но он основывается на ложном представлении о религии. Наука действительно имеет дело только с фактами, религия же никогда не ограничивается нравственной проповедью. Религия не способна давать жизненные наставления, не опираясь на хоть какие-то фактологические утверждения. И тут она вполне может столкнуться с наукой. Важнейшими составляющими многих религиозных догм являются не нравственные принципы, а постулаты типа «Бог есть», «за грехи душа несет наказание в загробной жизни», «Библия была написана Богом, а не людьми», «папа римский непогрешим». Все это фактологические утверждения. Многие из самых жарких религиозных споров и большинство конфликтов между наукой и религией разгораются именно вокруг таких утверждений, а не вокруг нравоучений.

Взять хотя бы аборты. Правоверные христиане часто выступают против абортов, между тем как многие либералы за них ратуют. Разногласие это фактическое, не этическое. И христиане, и либералы верят, что человеческая жизнь священна и что убийство – чудовищное преступление. Но они не сходятся в одном фактологическом вопросе: человеческая жизнь начинается в момент зачатия, в момент рождения или где-то между? А в некоторых человеческих культурах даже бытует убеждение, что и рождение – это еще не начало жизни. По верованиям племени къхунг, обитающего в пустыне Калахари, и некоторых групп арктических инну-итов, человеческая жизнь начинается лишь тогда, когда ребенок получает имя. Новорожденному имя дают не сразу. Если семья решает, что младенец ей в тягость (из-за врожденного увечья либо как лишний рот), его умерщвляют. До того как ребенку дали имя, это убийством не считает-ся. Люди таких культур вполне могут соглашаться с либералами и христианами, что человеческая жизнь священна и что отнимать ее – чудовищное преступление, и при этом оправдывать детоубийство.

Когда религии пропагандируют себя, они делают акцент на своих удивительных достоинствах. Но Бог часто прячется в фактологических утверждениях, напечатанных мелким шрифтом. Католицизм изображает себя религией всеобщей любви и сострадания. Замечательно! Кто против? Но почему же тогда не все, живущие на земле, являются католиками? Да очевидно потому, что, читая мелкий шрифт, вы обнаруживаете, что католицизм требует слепого подчинения римскому папе, который «непогрешим», даже когда приказывает своим адептам отправляться в Крестовые походы и сжигать еретиков на кострах. За такими практическими указаниями стоят не только этические суждения. За ними стоит смешение этических суждений с фактологическими утверждениями.

Когда мы спускаемся с небесных высот философии и обозреваем историческую реальность, то видим, что религиозные мифы почти всегда состоят из трех частей:

1. Этические суждения вроде «Жизнь человека священна».

2. Фактологические утверждения типа «Человеческая жизнь начинается в момент зачатия».

3. Смешение этических суждений с фактологическими утверждениями, выливающееся в практические наставления: «Вы ни в коем случае не должны допускать аборт даже через день после зачатия».

Наука не в силах ни опровергнуть, ни подтвердить нравственное кредо религий. Однако ученым есть что сказать об их фактологических утверждениях. Биологи могут более квалифицированно, чем священники, ответить на фактологические вопросы типа: «Имеет ли человеческий эмбрион нервную систему через неделю после зачатия? Чувствует ли он боль?»

Для большей ясности давайте глубже вникнем в один исторический эпизод, нечасто упоминаемый в религиозных рекламных роликах, но сыгравший в свое время громадную социальную и политическую роль. В средневековой Европе римские папы пользовались неограниченной политической властью. Когда бы и где бы ни вспыхивал в Европе конфликт, они тут же заявляли о своем праве вынести вердикт. Дабы обосновать свои притязания на власть, папы постоянно напоминали европейцам о Даре Константина. Согласно легенде, 30 марта 315 года римский император Константин подписал дарственную грамоту, которой отдал западную часть Римской империи в вечное подчинение папе Сильвестру I и его преемникам. Папы хранили этот драгоценный документ в своем архиве и использовали как мощный пропагандистский инструмент всякий раз, как наталкивались на сопротивление тщеславных принцев, непокорных городов и мятежных крестьян.

Жители средневековой Европы относились к древним имперским указам с великим почтением и верили, что чем документ древнее, тем он весомее. К тому же они свято верили, что короли и императоры даны им от Бога. Константин чтился особо, так как именно он христианизировал Римскую империю. Когда желания какого-нибудь нового городского совета вступали в противоречие с актом, подписанным самим Константином, средневековые европейцы не сомневались, что повиноваться надо древнему документу. Поэтому всякий раз, когда папа встречал политическое противодействие, он доставал Дар Константина, призывая к послушанию. Не то чтобы это всегда срабатывало. Но Константинов дар был краеугольным камнем папской пропаганды и средневекового политического устройства.

Вникнув в историю с Даром Константина, мы увидим, что она состоит из трех отдельных частей:

Этическая самоценность древних имперских указов далеко не очевидна. В XXI веке уже почти все европейцы считают, что желания современных граждан главенствуют над диктатом давно почивших монархов. Наука не может участвовать в этом этическом споре, так как его не способны разрешить никакой эксперимент и никакое уравнение. Если бы сегодняшний ученый перенесся на машине времени на 700 лет назад, он не сумел бы доказать средневековым европейцам, что декреты древних императоров не имеют никакого отношения к актуальным политическим баталиям.

Однако легенда о Даре Константина основывалась не только на этическом суждении. В ней содержался и ряд конкретных фактологических утверждений, которые наука вполне способна подтвердить или опровергнуть. В 1441 году Ло-ренцо Валла – католический священник и один из первых лингвистов – опубликовал научное исследование, доказывающее, что Дар Константина – фальшивка. Валла проанализировал стиль и грамматику документа, а также употребленные в нем слова и термины. Он продемонстрировал, что в документе присутствуют слова, которых не было в латыни IV века. Валла предположил, что указ был сфабрикован примерно через 400 лет после кончины Константина. Более того, на документе стоит дата: «30 марта в четвертое консульство Константина и в первое консульство Галликана». В Римской империи, где каждый год избирались два консула, существовал обычай датировать документы годами их правления. Четвертое консульство Константина действительно приходилось на 315 год, но Галликан впервые стал консулом лишь в 317-м. Если бы этот архиважный документ был составлен при жизни Константина, он не мог бы содержать такую ошибку. Это как если бы Томас Джефферсон и его коллеги поставили под Декларацией независимости США дату 34 июля 1776 года!

Сегодня все историки сходятся в том, что Дар Константина – это подделка, которая была изготовлена при папском дворе примерно в середине XIII века. Даже притом что Валла никогда не оспаривал морального авторитета древних имперских указов, его научный анализ пошатнул практическую директиву, обязывавшую европейцев повиноваться папе.

20 декабря 2013 года парламент Уганды принял закон против гомосексуализма, объявивший однополые отношения преступлением и постановивший карать за них разными сроками заключения вплоть до пожизненного. Вдохновителями и сторонниками закона были евангельские христиане, утверждающие, что гомосексуализм запрещен Богом. В доказательство они цитируют Левит, 18: 22 («Не ложись с мужчиною, как с женщиною: это мерзость») и Левит, 20: 13 («Если кто ляжет с мужчиною, как с женщиною, то оба они сделали мерзость: да будут преданы смерти, кровь их на них»). В прошлые века этот религиозный миф обрек на мучения миллионы людей по всему миру. Кратко его можно изложить следующим образом:

Так ли это? Ученые не могут спорить с суждением, что люди должны соблюдать Божьи заповеди. Вы как частное лицо вольны с ним не соглашаться. Никто не запрещает вам верить, что права человека выше авторитета Бога и, если Бог велит нам их нарушать, мы не обязаны Ему подчиняться. Но не существует научного эксперимента, способного разрешить этот спор.

Зато наука может много чего сказать о том фактологическом утверждении, что три тысячи лет назад Творец вселенной предписал представителям человеческого вида воздерживаться от однополых связей. Откуда нам знать, что это утверждение верно? Хотя оно повторяется в миллионах книг, статей и интернет-сайтов, все они полагаются на один источник – Библию. «Если так, – спросит ученый, – кто сочинил Библию и когда?» Заметьте, это фактологический вопрос, а не вопрос ценностей. Правоверные иудеи и христиане убеждены, что по крайней мере книга Левит была продиктована Богом Моисею на горе Синай и с тех пор в ней не прибавилось и не убавилось ни единой буквы. «Однако, – будет настаивать ученый, – как нам это проверить? Папа тоже заявлял, что Дар Константина написан в IV веке собственноручно Константином, в то время как на самом деле он был состряпан четыреста лет спустя в папской канцелярии».

Сейчас существует целый арсенал научных методов, позволяющих установить, кто сочинил Библию и когда. Ученые более века занимались именно этим, и, если кому-то интересно, – их открытиям посвящены целые тома. Если коротко, то большинство серьезных научных работ сходятся во мнении, что Библия – собрание множества текстов, написанных разными авторами спустя столетия после событий, о которых они рассказывают, и что от создания этих текстов до их объединения в Священную книгу прошло очень много времени. Например, царь Давид жил предположительно около 1000 года до н. э., а книга Второзаконие, как считают ученые, была составлена при дворе иудейского царя Иосии где-то около 620 года до н. э., в рамках пропагандистской кампании, имевшей целью усилить власть Иосии. Книга Левит была составлена еще позже, не ранее 500 года до н. э.

А по поводу того, что древние иудеи якобы сохраняли библейский текст в неприкосновенности, ученые замечают, что библейский иудаизм основывался вовсе не на Писании. Это был типичный культ железного века, подобный многим своим ближневосточным соседям. В нем не было синагог, ешив, раввинов и даже Библии. Вместо них были сложные храмовые ритуалы, большинство из которых предусматривало принесение животных в жертву ревнивому небесному богу, чтобы он осчастливил свой народ сезонными дождями и военными победами. Религиозную элиту составляли потомственные жрецы, всем обязанные рождению, а не интеллектуальным достижениям. В большинстве своем невежественные, жрецы были заняты церемониями и ритуалами и не имели времени на то, чтобы корпеть над какими-то писаниями.

В период Второго храма стала постепенно формироваться конкурирующая религиозная элита. Благодаря, в частности, персидскому и греческому влиянию все больший вес приобретали еврейские грамотеи – писцы и толкователи текстов. Эти грамотеи стали в конце концов известны как раввины, а скомпилированные ими тексты получили название – Библия. Авторитет раввинов держался на их личной премудрости, а не на праве по рождению. Столкновение между этой новой грамотной элитой и древними жреческими семействами было неизбежным. По счастью для раввинов, в 70 году н. э., подавляя Великое еврейское восстание, римляне сожгли Иерусалим и его храм. Разрушение храма нанесло сокрушительный удар по жреческим родам, уничтожив их религиозную власть, экономическую подпитку и самый raison d’être. Так перестал существовать традиционный иудаизм – иудаизм храмов, жрецов и богатырей-воинов. На его месте возник новый иудаизм – иудаизм текстов, раввинов и сухарей-книжников. Эти книжники были мастерами толкования. И использовали свой дар не только для объяснения того, как всемогущий Бог допустил разрушение Своего храма, но и для заполнения громадной пропасти между древним иудаизмом, предстающим в библейских историях, и совершенно иным иудаизмом их собственного сочинения.

Таким образом, согласно последним научным исследованиям, выпады против гомосексуализма в книге Левит отражают лишь предрассудки священников и книгочеев древнего Иерусалима. Хотя наука не способна решить, обязаны ли люди соблюдать Божьи заветы, у нее достаточно важных свидетельств, касающихся происхождения Библии. Если политики Уганды полагают, что сила, создавшая космос, галактики и черные дыры, очень огорчается всякий раз, как две мужские особи человеческого рода приятно проводят время вдвоем, то наука вполне способна вывести их из этого заблуждения.

По правде говоря, этические суждения не всегда легко отделить от фактологических утверждений. Религии имеют упрямую тенденцию превращать фактологические утверждения в этические суждения, создавая серьезную путаницу и напуская тумана там, где дебаты были бы достаточно простыми. Например, фактологическое утверждение «Бог написал Библию» очень часто преобразуется в этическую директиву «вы должны верить, что Бог написал Библию». Так вера в это утверждение становится добродетелью, а сомнение в нем – страшным грехом.

И наоборот, в этических суждениях часто спрятаны фактологические утверждения, о которых поборники нравственности не удосуживаются упоминать, поскольку считают их безусловно доказанными. Так, в этическом суждении «человеческая жизнь священна» (чего наука не может проверить) может быть скрыто фактологическое утверждение «человеческая душа бессмертна» (с чем наука готова полемизировать). И когда американские националисты заявляют: «Американская нация превыше всего», – это, казалось бы, этическое суждение на самом деле основывается на фактологическом утверждении типа «Америка была форпостом большинства нравственных, научных и экономических достижений последних нескольких веков». Если научному анализу притязание американской нации на верховенство не поддается, то, развернув скрытое в нем утверждение, мы очень даже можем проверить, действительно ли США внесли столь непропорционально огромный вклад в нравственный, научный и экономический прогресс человечества.

Это привело некоторых философов, в частности Сэма Харриса, к убеждению, что наука способна решить любую нравственную дилемму, так как в глубине человеческих ценностей всегда заключены какие-то фактологические утверждения. Харрис считает, что для всех людей существует одна наивысшая ценность – минимум горя и максимум счастья, – а потому все этические разногласия сводятся к фактологическому обоснованию наиболее эффективного пути к максимальному счастью. Исламские фундаменталисты ищут счастья на небесах; либералы верят, что человек тем счастливее, чем больше у него свободы; германские нацисты тешат себя мыслью, что всем будет лучше, если распоряжаться планетой позволят Берлину. По теории Харриса, между исламистами, либералами и нацистами нет этического спора; у них есть фактологическое расхождение во взглядах на пути достижения этой общей цели.

Но даже если Харрис прав и все человечество грезит о счастье, его догадка практически неприменима в решении этических споров, поскольку у нас отсутствует научное определение измерения счастья. Вернемся к электростанции «Три ущелья». Положим, мы соглашаемся с тем, что конечная цель проекта – сделать мир счастливее, но как можно сказать, чтó сделает его более счастливым: производство дешевой электроэнергии или сохранение традиционных жизненных укладов и спасение уникального речного дельфина? Не разгадав загадку сознания, мы не найдем универсального измерителя счастья и горя и не научимся сопоставлять счастье и горе разных индивидов, а тем более разных видов. Сколько генерируется единиц счастья, когда миллиард китайцев наслаждается дешевым электричеством? Сколько вырабатывается единиц горя, когда с лица земли исчезает целый вид речных дельфинов? И вообще, являются ли счастье и горе математическими категориями, поддающимися сложению и вычитанию? Лакомиться мороженым приятно; встретить любовь гораздо приятнее. Можно ли съесть достаточно мороженого, чтобы количество полученного от этого удовольствия сравнялось с тем, что получаешь от любви?

То-то и оно: хотя наука способна привнести в этические споры гораздо больше, чем мы обычно думаем, есть черта, которую она не в состоянии перейти, по крайней мере пока. Без направляющей руки какой-либо религии невозможно функционирование масштабных социальных структур. Даже университеты и лаборатории нуждаются в религиозной поддержке. Религия дает этическое оправдание научным исследованиям и взамен получает право влиять на научные планы и использование научных открытий. Историю науки не понять вне ее связи с религиозными верованиями. Ученые редко обращают внимание на этот факт, но научная революция началась в одном из самых догматичных, нетерпимых и клерикализованных обществ в истории.

Наука часто ассоциируется с секуляризмом и терпимостью. Если так, то Европа раннего Нового времени – последнее место, где следовало ожидать научной революции. В дни Колумба, Коперника и Ньютона Европа была первой в мире по концентрации религиозных фанатиков и уровню нетерпимости. Светочи научной революции жили в обществе, которое изгоняло мусульман и евреев, заживо сжигало еретиков, видело ведьму в каждой старушке-кошатнице и каждое полнолуние затевало новую религиозную войну.

Если бы вы попали в Каир или Стамбул в 1600 году, то оказались бы в многокультурной и толерантной столице, где в относительном согласии соседствовали сунниты, шииты, православные христиане, католики, армяне, копты, евреи и даже немногочисленные индуисты. Хотя дело не обходилось без трений и стычек и Османская империя привычно дискриминировала людей по религиозному признаку, в сравнении с Европой это был либеральный рай. Если бы оттуда вы отправились в тогдашний Париж или Лондон, то обнаружили бы города, захлестнутые религиозным экстремизмом, где дозволялось жить лишь пребывающим в лоне господствующей церкви. В Лондоне били католиков, в Париже – гугенотов, евреев давно выдворили, и ни в одну здравую голову не могла бы прийти мысль впустить к себе мусульман. И все же научная революция началась в Лондоне и Париже, а не в Каире и Стамбуле.

Принято представлять историю Нового времени как борьбу науки с религией. Теоретически и наука, и религия превыше всего ставят истину, а поскольку у каждой истина своя, то столкновение неизбежно. На практике же и науку, и религию истина не особо волнует, поэтому они легко могут идти на компромиссы, сосуществовать и даже сотрудничать.

Религия превыше всего ставит порядок. Ее задача – сформировать и поддерживать социальную структуру. Наука превыше всего ставит власть. Она изучает и исследует для того, чтобы в ее власти было исцелять болезни, побеждать в войнах и производить вдоволь продовольствия. Как личности ученые и священники могут придавать огромное значение истине, однако как общественные институты наука и религия предпочитают истине порядок и власть. Поэтому они друг другу под стать. Бескомпромиссные поиски истины – это духовное странствие, которое редко может оставаться в границах религиозной или научной системы.

Следовательно, гораздо правильнее рассматривать современную историю как процесс выработки соглашения между наукой и одной определенной религией, а именно – гуманизмом. Современное общество верит в гуманистические догмы и использует науку не для того, чтобы эти догмы опротестовать, а чтобы воплотить их в жизнь. В XXI веке гуманистические догмы вряд ли будут вытеснены чистыми научными теориями. Однако ковенант, связывающий науку и гуманизм, вполне может разрушиться и уступить место абсолютно иному виду договора – между наукой и некой новой постгуманистической религией. В двух следующих главах мы постараемся разобраться в том, что представляет собой современное соглашение между наукой и гуманизмом. Третья, заключительная часть книги посвящена причинам, по которым это соглашение распадается, и новому договору, который может его заменить.