Снова была осень, этот чувственный месяц октябрь. В этот год деревья стояли сверкающие от ранних морозов. Я сидела на задней веранде большого дома Пола, чистила горох и следила, как маленький сынишка Барта гоняется за своим старшим сводным братом Джори. Мы назвали сына Барта в честь отца, полагая такое решение единственно правильным, но фамилию ему мы дали Шеффилд, а не Уинслоу. Я теперь была женой Пола.

Пройдет несколько месяцев, Джори исполнится семь лет, и хотя вначале он немного ревновал, но теперь был в восторге от того, что у него есть младший братишка, с которым он может играть, которым можно покомандовать, которому можно оказывать покровительство. Однако, несмотря на свой юный возраст, Барт был не из тех, кто позволяет собой распоряжаться. Он сам себе был голова, с первого дня.

— Кэтрин, — окликнул меня Пол слабым голосом.

Я быстро отложила миску с горохом и поспешила в спальню на втором этаже. Сейчас он уже был в состоянии сидеть в кресле по несколько часов в день, хотя в день нашей свадьбы он лежал в постели. В нашу брачную ночь он спал в моих объятиях, вот и все.

Пол сильно похудел, он выглядел истощенным. Его как-то разом оставила вся его молодая сила и энергия, за которую, правда, он продолжал героически цепляться. И все же его улыбка, протянутые ко мне руки тронули меня, как ничто другое.

— Я позвал тебя, просто чтобы проверить, где ты. Ведь я велел тебе выйти на воздух для разнообразия.

— Ты слишком много разговариваешь, — предупредила я. — Ты ведь знаешь, тебе нельзя много болтать.

Это было его самое больное место: только слушать и не иметь возможности участвовать в разговоре самому, но он старался смириться с этим. Его следующие слова ошарашили меня. Я только смотрела на него разинув рот и широко раскрыв глаза.

— Пол, ты ведь так не думаешь!

Он грустно кивнул, продолжая смотреть на меня своими красивыми светящимися глазами.

— Кэтрин, любимая, вот уже почти три года как ты моя рабыня и изо всех сил стараешься скрасить мои последние дни. Но я никогда не поправлюсь. Я, конечно, мог бы жить так еще долгие годы, как твой дед, а ты бы все старела и старела, так ты теряешь лучшие годы своей жизни.

— Я ничего не теряю, — ответила я, подавив рыдание.

Он нежно улыбнулся мне и протянул вперед руки, я с радостью свернулась калачиком у него на коленях, хотя его объятия уже не были крепки, как когда-то. Он поцеловал меня, а я затаила дыхание. О, снова быть любимой! Но я ни за что не позволю ему, ни за что!

— Подумай сама, дорогая. Твоим детям нужен отец, такой отец, каким я уже не могу быть.

— Это я виновата! — воскликнула я. — Если бы я вышла за тебя, а не за Джулиана, я бы сберегла тебя, я бы заставила тебя не работать на износ денно и нощно. Пол, ведь если бы мы трое не вошли в твою жизнь, тебе не пришлось бы вкалывать столько из-за денег, чтобы послать Криса в колледж, а меня в балетную школу…

Он закрыл мне рот рукой и сказал, что, если бы не мы, он бы давно уже умер от чрезмерной работы.

— Три года, Кэтрин, — повторил он. — И если ты задумаешься об этом, ты поймешь, что ты ведь как в тюрьме, ничуть не лучше, чем ты жила в Фоксворт Холле, ожидая, пока умрет твой дед. Я не хочу, чтобы вы с Крисом возненавидели меня… Так что обдумай все и поговори с Крисом, а тогда решайте.

— Пол, но ведь Крис — врач! Он ни за что не согласится!

— Время бежит так быстро, Кэтрин, и не только для меня, а и для вас с Крисом. Джори скоро будет семь, и он начнет понимать все гораздо лучше. Он будет уже соображать, что Крис — его дядя, если же ты оставишь меня сейчас и забудешь обо мне, он будет считать Криса своим отчимом, а не дядькой.

Я всхлипнула.

— Нет! Крис никогда на это не пойдет.

— Кэтрин, послушай меня. В этом не будет ничего плохого. Ты больше не можешь иметь детей. Хоть я и очень переживал, когда ты с таким трудом рожала последнего, теперь я думаю, что нет худа без добра. Я импотент, я не могу быть тебе полноценным мужем, и скоро ты опять овдовеешь. А Крис так долго ждал! Можешь ты подумать о нем и забыть о грехе?

И вот, как когда-то наша мать, мы с Крисом написали собственный сценарий. И пожалуй, наш был не лучше ее, хотя мы не планировали никого убивать, как я не планировала сводить ее с ума, так что до конца дней своих она обречена находиться в «здравнице». И самой большой иронией во всем этом было то, что, когда она лишилась всего, что ей досталось по наследству от отца, все это перешло к ее матери. Тогда в соответствии с завещанием нашей бабки, все ее состояние вместе с тем, что осталось от Фоксворт Холла, опять перешло к женщине, которая могла теперь лишь сидеть в четырех стенах в сумасшедшем доме. Ох, мамочка, если бы только ты могла заглянуть в свое будущее, когда задумала привезти обратно в Фокеворт Холл своих четверых детей! Проклятые миллионы, ни цента из которых ты не могла истратить! И ни копейки — нам. А когда наша мать умрет, ее состояние пойдет на разные благотворительные цели.

Пришла весна. Мы сидели у реки, куда Джулия привела Скотта, чтобы утопить его в мелкой зеленоватой воде, и где пускали свои игрушечные кораблики мои сыновья, шлепая по воде, едва достававшей им до щиколоток.

— Крис, — начала я дрожащим голосом, одновременно и смущенная и счастливая, — сегодня ночью Пол впервые занимался со мной любовью. Мы были оба так счастливы, мы даже плакали. Это ведь не опасно для него, правда?

Он наклонил голову, чтобы скрыть выражение своего лица, и солнце играло в его золотых волосах.

— Я рад за вас обоих. Да, теперь секс для него не представляет опасности, если ты не будешь доводить его до слишком сильного возбуждения.

— Мы делали это очень спокойно. — После четырех инфарктов нам ничего не оставалось, как спокойный секс.

— Хорошо.

Джори вскрикнул и вытащил рыбку.

— Она очень маленькая? Ее надо выпустить?

— Да, — прокричал ему Крис. — Это малек. Мы не едим мальков, только больших рыб.

— Ребята, — позвала я, — давайте двигаться в сторону дома и обеда.

Они с хохотом подбежали, двое моих сыновей, так похожие друг на друга, что их вполне можно было принять за родных братьев. Собственно, мы с ними об этом не говорили. Джори и не допытывался, а Барт был еще слишком мал, чтобы задавать вопросы. Но когда они спросят, мы расскажем им всю правду, какой бы трудной она ни была.

— У нас два папы, — крикнул Джори, бросаясь к Крису, а я взяла на руки Барта. — Ни у кого больше в школе нет двух пап, и, когда я говорю об этом, никто меня не понимает… Наверное, я плохо объясняю.

— Конечно, ты плохо объясняешь, — сказал Крис с улыбкой.

В новой голубой машине Криса мы приехали домой, в большой белый дом, которому мы были стольким обязаны. Как в первый день нашего приезда сюда, на веранде мы увидели мужчину, упершегося белыми туфлями в перила. Крис повел в дом детей, а я подошла к Полу и улыбнулась, увидев, что он дремлет с довольной улыбкой на лице. Газета, которую он читал, выпала из его рук и разлетелась по полу веранды.

— Я пойду помою детей, — шепнул мне Крис, — а ты собери газеты, пока ветер не унес их на газон к нашим соседям.

Как бы тихо вы ни пытались собрать и аккуратно сложить газеты, они все равно будут шуршать и хрустеть, поэтому очень скоро Пол полуоткрыл глаза и улыбнулся мне.

— Привет, — сказал он сонным голосом, — хорошо погуляли? Что-нибудь поймали?

— Две маленьких рыбки клюнули на удочку Джори, но пришлось их выпустить. Что тебе сейчас снилось? — спросила я, нагнувшись к нему, чтобы поцеловать. — С виду ты был такой счастливый — это был эротический сон?

Он снова улыбнулся, немного мечтательно.

— Мне снилась Джулия, — сказал он. — С ней был Скотти, и они оба мне улыбались. Знаешь, она так редко улыбалась мне после того, как мы поженились.

— Бедняжка Джулия, — сказала я, снова целуя его. — Она столько потеряла. Обещаю тебе, что буду улыбаться тебе так много, что компенсирую все ее промахи.

— Ты уже компенсировала. — Он дотронулся до моей щеки и потеребил мне волосы. — Это был мой самый счастливый день, когда ты взошла на мою веранду в то воскресенье.

— В то проклятое воскресенье, — поправила я. Он улыбнулся:

— Дай мне десять минут, прежде чем звать меня обедать. Я отыщу того водителя автобуса и скажу ему, что все воскресенья, когда ты едешь в его машине, объявляются счастливыми.

Я вошла в дом, чтобы помочь Крису управиться с детьми, и, пока он застегивал Джори пижамку, я помогла одеться Барту Скотту Уинслоу Шеффилду. Мы привыкли есть рано, поэтому могли обедать вместе с детьми.

Десять минут прошли быстро, и вот я уже снова была на веранде, чтобы разбудить Пола. Я трижды тихонько окликнула его, затем подула ему в ухо. Но он продолжал спать. Я начала опять называть его по имени, теперь уже погромче, но он только издал легкий звук, похожий на мое имя. Я посмотрела на него, внутренне уже трепеща от ужаса. То, как странно он произнес это, наполнило меня безотчетным страхом.

— Крис, — позвала я слабым голосом, — иди скорей взгляни на Пола.

Он, видимо, уже был в передней, должно быть, Эмма послала его поторопить нас, ибо он сразу вышел из дверей и подбежал к Полу. Он схватил его руку и пощупал пульс, а через секунду он уже запрокинул ему голову и вдыхал ему в рот. Когда это не сработало, он несколько раз сильно нажал ему на грудную клетку. Я побежала в дом и вызвала скорую.

Конечно, все было напрасно. Наш благодетель, наш спаситель, мой муж — был мертв. Крис обвил меня рукой и прижал к себе.

— Его больше нет, Кэти. Хотел бы и я так умереть — во сне, чувствуя себя счастливым и здоровым. Это хорошая смерть для хорошего человека, без боли и страданий, поэтому не смотри так, ты ни в чем не виновата!

Я никогда ни в чем не бываю виновата. За мной тянулась уже целая вереница покойников. Но я не несла ответственности ни за одну из этих смертей. Конечно же нет. Удивительно, как у Криса еще хватило мужества сесть за руль и поехать со мной на запад. Сзади мы везли трейлер со всем нашим добром. На запад, как пионеры, в поисках счастливой и новой жизни. Пол оставил все, что у него было, мне, включая свой фамильный дом. Правда, в завещании он указал, что если я надумаю его продавать, то Аманда должна иметь преимущество.

Итак, наконец сестра Пола стала хозяйкой дома своих предков, чего она всегда добивалась, но я уж позаботилась, чтобы цена была ничего себе.

Мы с Крисом сняли в Калифорнии дом, пока мы не смогли въехать в поместье, которое еще надлежало достроить с учетом наших пожеланий. Нам были нужны четыре спальни и две с половиной ванны, а также отдельная ванная и спальня для нашей прислуги — Эммы Линдстром. Мои дети зовут Криса папой. Они знают, что у каждого из них родной папа другой, и у каждого он умер еще до рождения сына. Поэтому они не понимают, что Крис им всего лишь дядя. Джори давно позабыл об этом. Может быть дети осознанно забывают то, о чем не хотят помнить, и не задают вопросов, которые могут привести старших в смущение?

По крайней мере раз в году мы отправляемся на восток навестить друзей, включая мадам Маришу и мадам Зольту. Обе они поднимают большой шум вокруг балетных способностей Джори и с не меньшим жаром рвутся сделать танцора и из Барта. Но пока что его единственная склонность — медицина. Мы навещаем все могилы наших близких и кладем на них цветы. Для Кэрри всегда красные и темно-лиловые, а для Пола и Хенни — розы, все равно какого цвета. Мы даже разыскали могилу нашего отца в Гладстоуне и отдали ему долг памяти, возложив цветы. И Джулиана мы не забываем, и Джорджа.

В последнюю очередь мы навещаем маму.

Она живет в большом доме, которому безуспешно пытаются придать домашний уют. Когда она меня видит, она обычно визжит. Затем она вскакивает и пытается рвать у меня на голове волосы. Когда ее изолируют, она обращает свой гнев на себя, пытается изуродовать себе лицо, чтобы навсегда избавиться от любого напоминания обо мне. Как будто, если она будет видеть в зеркале другое лицо, то сможет думать, что мы больше не похожи друг на друга. Угрызения совести превратили ее в жалкое зрелище. А когда-то она была такая красивая. Только Крису доктора разрешают побыть с ней, но не больше часа, а я жду на улице со своими двумя сыновьями. Если она поправится, ей не будет предъявлено обвинение в убийстве, потому что мы с Крисом отказались подтвердить, что когда-то был и четвертый ребенок по имени Кори. Крису она тоже не до конца доверяет, чувствуя, что он находится под моим тлетворным влиянием, и понимая, что стоит ей сбросить свою видимость помешательства, как она получит смертный приговор. И вот год за годом она цепляется за свой обман, рассчитав, что для нее это еще и способ избежать одинокой старости, без единого близкого человека. А может быть она просто пытается лишний раз помучить меня с помощью Криса, который по-прежнему переживает за нее. Она тот крохотный камень преткновения, который мешает нашим взаимоотношениям быть идеальными.

Итак, все мечты о совершенстве, о славе и богатстве, о бессмертии и вечной любви, как все наши вчерашние игрушки и игры, все юношеские фантазии и грезы, я переросла и отбросила в сторону.

Я часто смотрю на Криса и задаю себе вопрос, что он такого нашел во мне. Что заставляет его быть столь постоянным в его привязанности ко мне? Я спрашиваю себя, что дает ему уверенность в завтрашнем дне, ведь мне лучше удается беречь кошек и собак, чем мужей. Но каждый день он приходит домой со счастливой улыбкой и радостно обнимает меня, а я — его, в ответ на его обычное приветствие:

— Ну-ка, иди поцелуй меня, если любишь.

У него большая врачебная практика, но не настолько большая, чтобы у него не оставалось времени поработать в нашем саду площадью в четыре акра, в котором мы установили мраморные статуи, привезенные из сада Пола. Мы, как могли, повторили здесь то, что было там, за исключением испанского лишайника, который облепляет и облепляет, пока не убьет.

Наша кухарка, экономка и друг Эмма Линдстром живет с нами, подобно тому, как Хенни жила с Полом. Она никогда ни о чем не спрашивает. У нее никого нет, кроме нас, она верна нам и считает, что наши дела — это наши дела.

Беспечный прагматики неисправимый оптимист, Крис распевает песни, когда работает в саду. А когда утром он бреется, он напевает себе под нос какой-нибудь балетный мотив, и видно, что он не испытывает никакого беспокойства, никаких угрызений, как если бы он был тем самым человеком, который много-много лет назад танцевал в полумраке чердака, ни разу не показав мне своего лица. Может быть он всегда знал, что в конце концов я буду принадлежать ему: как тогда в нашем детстве он всегда одерживал надо мной верх?

Почему этого никогда не знала я?

Кто закрыл мне глаза?

Кажется, это мама как-то сказала мне:

— Выходи замуж за мужчину с темными-темными глазами, Кэти. Темные глаза способны на такие глубокие переживания!

Какая ерунда! Как будто голубым глазам не хватает необходимой прочности! Ей следовало бы знать это лучше.

Мне тоже надо знать это лучше. Меня это тревожит, потому что вчера я поднялась на наш чердак. В маленькой нише сбоку я обнаружила две односпальных кровати, достаточно длинных, чтобы мальчики, которые будут спать на них, сумели вырасти во взрослых юношей.

О, Господи! Я подумала, кто это мог сделать? Я никогда, никогда не запру своих сыновей, даже если Джори вдруг вспомнит, что Крис ему не отчим, а дядя. Я не сделаю этого, даже если он расскажет Барту, нашему младшему. Я все могу побороть — и страх, и неловкость, и огласку, которая нанесет Крису непоправимый вред в профессиональном отношении. И все же… все же сегодня я купила корзину для пикника — такую же, с двумя распахивающимися крышками, точь-в-точь как та, в которой нам на чердак носила еду наша бабушка.

И вот я в смятении ложусь в постель и долго лежу без сна, страшась всего самого дурного в себе самой и преодолевая себя, чтобы хорошее одержало верх. А когда я поворачиваюсь на бок и прижимаюсь теснее к мужчине, которого люблю, мне кажется, я слышу холодный вой ветра, дующего с далеких гор, окутанных голубым туманом.

И я не могу забыть прошлого, оно целыми днями неотвязно ходит за мной, как тень, и предательски прячется по углам только тогда, когда Крис дома. Я очень стараюсь быть, как он, не терять оптимизма, но я не принадлежу к тем людям, кто может забыть о том, что на обратной стороне сверкающей монеты есть тусклое пятно.

Но все же… все же я — это не она! Я могу быть похожа на нее внешне, но внутри я благороднее! Я сильнее и решительнее. И в конечном счете во мне победит добро. Я это знаю. Иногда это просто необходимо, ведь правда?